На воле‚ в родной стихии досужей беседы Сократ определяет свое дело иначе‚ чем на суде. Или поясняет нам с иной стороны смысл искусства вопрошания и незнания. В «Теэтете» Сократ сравнивает философствование с повивальным искусством своей матери Фенареты. Как бабка-повитуха‚ слишком старая‚ чтобы рожать самой‚ умеет однако помочь другим разрешиться от бремени и оценить жизнеспособность новорожденного‚ так и он‚ Сократ‚ не рождает уже знаний‚ идей‚ теорий‚ доктрин‚ учений и потому не может ничему такому научить. Не имеет он де заранее никаких теорий‚ ничего не знает ни о знании‚ ни об уме‚ ни о едином‚ ни о мире‚ ни о чем другом. Не знает и все тут. Но может помочь другому разродиться мыслью‚ которою тот чреват (если‚ конечно‚ чреват)‚ и главное‚ испытать новорожденного на жизнеспособность‚ состоятельность.
Вот‚ стало быть‚ в чем искусство сократического вопрошания обретает свое настоящее дело: не разоблачать мнимую мудрость‚ а помогать мысли родиться‚ вос-питаться и стать на ноги. Какой мысли‚ о чем мысли? Может быть о добродетелях‚ об идеях‚ началах и причинах‚ субстанциях и энергиях‚ — ведь мы ведем речь о философии? Нет-нет‚ мы этого вашего ничего не знаем‚ мы заботимся только о том‚ чтобы мысль‚ о чем бы она ни была‚ хоть о домашнем хозяйстве‚ была мыслью‚ — состоятельной‚ жизнеспособной‚ как здоровый ребенок‚ выходящий в мир. Все‚ что мы узнаем‚ мы узнаем не от мудрецов‚ знатоков и ученых‚ и расскажем мы по ходу дела не наши домыслы и убеждения‚ — все что мы узнаем и расскажем‚ мы узнаем только от нее‚ от самой мысли‚ ею же каждый из нас уже как-то располагает‚ только не обращает на это внимания. Мы узнаем все от самой беспризорно шатающейся в нас мысли (припомним в ней)‚ если‚ конечно‚ позаботимся о ней‚ поможем обрести свою форму‚ родиться на свет и самой стать плодной‚ само-стоятельной‚ — одновременно‚ и нашей‚ ибо мы ее сами родили‚ ни у кого не заимствовали‚ не взяли на веру‚ не вычитали‚ не зазубрили‚ — и — независимой от нас‚ стоящей на собственных ногах. Вот что вроде бы говорит нам Сократ своим сравнением.
На первый взгляд‚ маевтический метод Сократа кажется только удачным педагогическим приемом. Ученик усваивает знания лучше‚ когда учитель помогает ему самому дойти до них. Кроме того он при этом обучается самостоятельному мышлению. Т.е. просто мышлению‚ потому что никто не может думать за другого. Но кажется‚ “прием” этот имеет прямое отношение к продуктивному мышлению вообще и к философскому — в особенности. В самом деле‚ нельзя ли представить себе любое размышление‚ понимание‚ познание‚ решение — любое событие мысли — как роды‚ когда ты сам себе и Теэтет и Сократ‚ и родительница и повитуха‚ и юнец‚ мучающийся мыслью‚ и старец‚ помогающий мысли родиться и испытывающий ее . В конце концов‚ что происходило в голове Платона‚ когда он сочинял «Теэтет»? Что происходит с нами‚ когда мы его читаем со вниманием‚ наедине с собой‚ в молчании?
Положим‚ так мысль и происходит везде‚ где она происходит. Чем же отличается собственно философская мысль? Может быть‚ только тем‚ что в философии мы сосредоточиваем внимание прежде всего на этом самом: как мысль происходит‚ как она вообще может происходить‚ как она может стоять на собственных ногах‚ существовать сама собой‚ сама по себе‚ как бы без меня (не быть только моим мнением)‚ оторваться от пуповины моих внутренних под-разумеваний: верований‚ пристрастий‚ очевидностей‚ корыстей. Сосредоточиться на чем-то‚ что само должно допускать возможность сосредоточиться‚ а не расплываться. Стать. Стать знанием‚ истиной‚ открытием того о чем‚ к чему‚ ради чего мысль рождается‚ происходит. И что вообще значит‚ что имеет место нечто такое‚ как мысль? Что это за событие в мире? Что‚ собственно‚ происходит? Ближайшим примером такого исследования может служить сам диалог Платона «Теэтет»‚ где Сократ и рассказывает о своем повивальном искусстве как раз перед тем‚ как приступить к делу 1.
И мы уже‚ не правда ли‚ сами чувствуем‚ как втягиваемся в воронку затягивающих в себя непривычных размышлений. Какие-то собственные или по слухам известные ответы навертываются на язык‚ какие-то призраки толпятся в уме‚ какие-то зачатия (“концепты”‚ по-латыни) произошли‚ эмбрионы возможных “концепций” о мышлении и бытии просятся на свет. Впрочем, все‚ сказанное в предыдущем абзаце‚ страдает мучительной неопределенностью. Перечисленные через запятую‚ будто бы однородные части‚ стороны вопроса‚ требуют уточнений и различений‚ которые могут оказаться столь принципиальными‚ что запятые придется заменить на разделительные “или”‚ и разные стороны вроде бы одной проблемы окажутся путями‚ расходящимися в разные страны и эпохи. Например‚ продумывать возможность мысли‚ исходя из возможности бытия того‚ о чем она возможна‚ решать‚ как может быть одно многим и многое одним‚ — особое дело. Так мы пойдем путем Платона и античной философии в целом. Продумывать возможность знания‚ определяя‚ во-первых‚ условия его независимости от нас (стало быть‚ в зависимости от нас)‚ условия его‚ как говорят‚ объективности и‚ во-вторых‚ условия его идеальности‚ т.е. отличия от той реальности‚ на которую знание остается познавательно направленным‚ — дело другое. Так мы пойдем путем Декарта‚ Лейбница‚ Канта‚ т.е. путем новоевропейской философии.
И все же мы говорим об одном деле. Не забудем: мы‚ если верить Сократу‚ не обращаемся к учителям и авторитетам‚ но только к мысли‚ к самой мысли‚ где зачинаются‚ рождаются и сообщаются все философские учения. Может быть‚ контуры этого общего дела философов обрисуются яснее там‚ где возможно их общение‚ на том перепутье‚ откуда расходятся их пути‚ иными словами‚ в самом начале этих путей‚ где они еще только возможны‚ где эти эпохальные концепции еще только зачинаются‚ или вот-вот готовы родиться. Речь‚ разумеется‚ идет не об исторических обстоятельствах‚ а о том единственном “месте”‚ где только и мыслима такая встреча: в мысли‚ в дебрях философских произведений‚ в частности‚ в контексте того же «Теэтета»‚ если мы сумеем ввести в эту беседу Аристотеля‚ Плотина‚ Ник. Кузанского‚ Декарта‚ Спинозу‚ Канта‚ Гегеля... Условие того‚ чтобы эти персонажи не передрались (все философы — люди) — одно: сократическая беседа “в мире и на досуге”‚ в присутствии Сократа-повитухи.
In statu nascendi — в состоянии рождения‚ в начинании‚ в возможности — мысль чревата иными‚ разными возможностями и начинаниями‚ она еще не пошла в ход‚ в дело. Здесь-то и можно войти в общение философий‚ понять‚ как они возможны‚ как именно философы‚ — часто не подозревая об этом‚ часто отрицая это‚ — всегда — в качестве философов — занимаются одним делом сообща‚ как они порождают свои взаимоисключающие‚ — но и взаимоподразумевающие — начала из единого лона мысли.
Судя по всему‚ сократовский образ философа как повивальной бабки мысли очень даже идет к делу. Причем — к самой сути дела‚ далеко не только как прием. Попробуем же извлечь из этого образа еще несколько поучений на будущее.
1). Философа занимает мысль в состоянии рождения‚ в за-мысле (в возможности‚ в начале). Конечно‚ заглянув в истории философии или просто взглянув на фолианты философских трудов‚ мы увидим ряд мощных направлений‚ библиотеку капитальных сочинений‚ развернутых систем‚ развитых — и продолжающих столетиями развиваться‚ комментироваться‚ систематизироваться в школах — учений‚ доктрин‚ концепций. Но если мы будем держаться при этом сократовского подхода к делу‚ если сумеем увидеть в истории философии прежде всего продолжение (развитие‚ может быть‚ даже переиначивание) сократовского дела (то πράγμα)‚ то эти учения раскроются как систематическое занятие началом‚ возможностью мысли в ее собственном изначальном деле. Как если бы всю историю философии можно было бы понять как продолжение «Теэтета» (в частности‚ «Теэтета»): как систематическое возвращение к началу‚ обращение к началу‚ пребывание при начале.
2). Философа занимает мысль в состоянии рождения. Значит ли это‚ что он должен копаться в том‚ что нынче‚ если не ошибаюсь‚ называется когнитивной психологией‚ или в том‚ что еще недавно называлось гносеологией? Вообще‚ — заниматься рациональной способностью человека‚ поскольку человек‚ как говорят‚ есть animal rationale — животное рациональное? Ежу понятно‚ что человек не сводится к этой способности‚ что он обладает сердцем (кто не восхитится знаменитоым афоризмом Паскаля‚ «le coeur a ces raisons, qui la raison ne comprend pas” — у сердца собственные суждения‚ которые рассудок не понимаетъ»?!)‚ душой‚ телом‚ подсознанием и кто его знает‚ чем еще. Разве философ — в отличие от рационального психолога‚ гносеолога и пр. — не должен брать человека в целом‚ а не только в его рациональной способности? Но кто сказал‚ что мысль это (1) наша (2) рациональная (3) способность? Как такое пришло на ум? Как мы могли подумать‚ что мышление — это..? Как произошло‚ что мы начали разуметь разум как...? Только с этими — первоосмысляющими — вопросами мы подходим к той изначальности мысли‚ к тому ее началу‚ которое‚ как мы предполагаем‚ занимает философа.
3). Философа занимает мысль в состоянии рождения и там‚ где его занимают другие дела: их замысел. Как может родиться замысел чего-то такого‚ как‚ например‚ научное познание? Как может быть осмыслено бытие и мышление‚ чтобы замысел науки стал возможным? Но мысль втягивается в воронку философии‚ когда задается вопросом о начале‚ о рождении этой первоосмысляющей мысли: как‚ какой такой мыслью может быть помыслено то‚ что лежит в начале мысли и‚ стало быть‚ как будто бы мыслью не является (или именно мыслью являет себя?)‚ что лежит за мыслью‚ способной особым образом осмыслить мир и замыслить отвечающие этому образу дела человека?
4). Философа занимает мысль в ее жизнеспособности‚ в ее изначальной (первородной) основательности‚ само-стоятельности‚ само-бытности‚ само-обоснованности‚ можно сказать даже — само-рожденности. Само бытие‚ открывшееся мыслью‚ или мысль‚ ставшая бытием. Не только‚ значит‚ как мысль может быть‚ но и как (как именно) она не может не быть‚ как она необходима. Мысль‚ с которой и в которой — здесь и сейчас — как будто впервые рождается — раз и навсегда — весь род мысли‚ весь род философии и философов‚ все дело философии 2. Поэтому‚ если событие философской мысли где-нибудь и когда-нибудь произошло (не важно‚ носит ли оно имя Демокрита или Платона‚ Фомы Аквинского или Спинозы)‚ его уже нельзя обойти и без него нельзя обойтись в философии‚ будь она трижды пост-современной. Философскую мысль нельзя списать на исторические обстоятельства‚ традиционные верования‚ этнические ментальности или личные предвзятости. Она не проходит‚ но с каждой настоящей мыслью рождается заново в настоящем. Рискну даже сказать‚ что ненастоящая философия выдает себя прежде всего тем‚ что что-то в истории философии для нее перестает быть настоящей — современной — философией.
5). Философа занимает не мысль‚ а возможность мысли‚ т.е. его занимает само бытие‚ поскольку оно чревато мыслью‚ рождает мысль‚ иначе говоря‚ — поскольку оно (бытие) не совпадает с тем‚ что в качестве бытия разумеется само собой. Философа занимает бытие не в его неопределенной наличности‚ а в его собственной бытийности‚ т.е. в его мыслимой возможности быть бытием (как возможно то‚ что не может не быть?) и в мыслимой же невозможности быть мыслью‚ а не бытием (которое не есть мысль). Философа‚ можно сказать‚ занимает мысль‚ поскольку она мыслит бытие‚ и мысля бытие‚ мыслит как именно бытие не есть знание о бытии. Так‚ испытывая и отводя вроде бы всего лишь неудачные порождения мысли (как в «Теэтете») философ на деле уясняет смысл порождающего начала‚ которое с самого начала составляет скрытую идею его критики и поисков (то‚ скажем‚ о знании‚ что он всегда уже знает‚ не зная об этом). Теперь оказывается‚ что эта открытая‚ понятая‚ схваченная идея знания открывает — впервые открывает‚ со всей логической ясностью и непреложностью — свою собственную невозможность. Что же рождает Теэтет с помощью Сократа в конце концов? Просто недоумение‚ т.е. ничто? Или‚ напротив‚ само бытие‚ таящееся в мудром незнании и все еще чреватое мыслью.
6). Всякое философское произведение есть философское (а далеко не все в философском произведении относится к философскому делу)‚ поскольку заключает в себе мысль в состоянии рождения‚ вместе с ее рождением‚ более того‚ — обращенную к своему рождению‚ даже обращенную в свое рождение. Причем‚ какую бы историю развития мысли ни охватывала система (как‚ например гегелевская)‚ философ доводит ее до конца‚ т.е. до проблемы первого или абсолютного начала. Этой формой‚ этим характером философской мысли определяется ее возможное содержание: она содержит в себе саму себя. Порою поэтому приходится долго развинчивать и реконструировать произведение философа‚ чтобы открыть в нем философское произведение. Ярчайший пример “Этика” Спинозы.
7). Всякое философское произведение есть философское‚ поскольку оно одновременно является и произведением (рожденным мыслящим существом) и‚ так сказать‚ родовспомогательным устройством‚ помогающим нам‚ сегодняшним юнцам и юницам‚ зачать и родить им в подол своего детеныша. Собственно это и есть единственно отвечающее назначению философского произведения его восприятие. «...В известном смысле можно философию изучать и не быть способным философствовать‚ — говорил И. Кант. — Следовательно‚ кто хочет стать философом в собственном смысле‚ тот должен научиться свободному‚ а не одному лишь подражательному и‚ так сказать‚ механическому применению своего разума <...>. Вообще нельзя назвать философом того‚ кто не может философствовать. Философствовать же можно научиться лишь благодаря упражнениям и самостоятельному применению разума <...>. Кто хочет научиться философствовать‚ тот все системы философии должен рассматривать лишь как историю применения разума и как объект для упражнения своего философского таланта” 3.
Философское произведение тем более вызывает нас к рождению своего‚ что‚ если присмотреться‚ построено по схеме «Теэтета»: открывает вопрос и обращает его к нам‚ взывая к нам‚ призывая к делу‚ почти что привлекая к ответу.
8) Образ повитухи намекает не только на то‚ как действует философия‚ не только на то‚ что ее занимает‚ но наводит на мысль и о прагматическом смысле философского дела: зачем оно нужно. Философия‚ видно‚ призвана помогать каким-то трудным родам. Ведь человеческий мир и правда всегда чреват возможностями‚ он — историчен. Он стенает и мучается‚ помимо всего прочего‚ и потому‚ что что-то в нем‚ тычась в потемках‚ готово выйти на свет. Вот философ и допускает скрытые возможности того мира‚ который имеет место и занимает наше время‚ к возможному бытию — бытию в мысли‚ которая места не занимает и нуждается в свободном времени; допускает и испытывает на допустимость и могущесть быть. Дело‚ хотя и предельно отвлеченное‚ однако и предельно опасное‚ как мы имели случай убедиться на практике.
__________
1 См. ниже статью «Чтение “Тэетета”».
2 См. Бибихин В.В. Язык философии‚ с.256-258.
3 Кант И. Логика. - Кант И. Трактаты и письма. М. 1980, с.330, 333.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии