Продумаем – в ритме замедленной съемки – весь хитроумный и очень нагруженный реальным теоретическим подтекстом “схематизм идей разума” – “схематизм целостной системы умозаключений”. Речь здесь пойдет не только о схематизме кантовской “Критики…”, но и о схематизме целостного теоретического мышления Нового времени.
(1). Категорическое умозаключение и “логический субъект вне предикатов”. Категорическое умозаключение, развертывающее отношение “присущности или самостоятельного существования”, в полном объеме своего развития порождает идею “субъекта, который уже не есть предикат", идею полностью осуществленного субъекта . Психологическую идею.
Это – первая конкретизация идеи “безусловного”.
Кант рассуждает следующим образом:
“Давно уже заметили, что во всех субстанциях нам неизвестен подлинный субъект, а именно то, что остается после устранения всех акциденций (как предикатов), стало быть, неизвестно само субстанциальное (курсив Канта. – В.Б.), и не раз жаловались на такую ограниченность нашего понимания. Но здесь нужно отметить, что человеческий рассудок следует порицать не за то, что он не знает субстанциального в вещах, т.е. не может для самого себя определить его, а, скорее, за то, что он требует такого определенного познания его, как познание данного предмета, тогда как это есть только идея. Чистый разум требует, чтобы мы искали для каждого предиката вещи принадлежащий ему субъект, а для этого субъекта, который в свою очередь необходимо есть только предикат, – его субъект и так далее до бесконечности (или в пределах нашей досягаемости). Но отсюда следует, что мы не должны считать то, что нами достигнуто, субъектом в последней инстанции и что наш рассудок не может мыслить себе само субстанциальное, как бы глубоко он ни проникал и хотя бы ему была раскрыта вся природа, потому что особая природа нашего рассудка состоит в том, что он мыслит все дискурсивно, т.е. посредством понятий, стало быть, одних лишь предикатов, для чего, следовательно, абсолютный субъект всегда должен отсутствовать. Поэтому все реальные свойства, по которым мы познаем тела, суть только акциденции, даже непроницаемость, которую необходимо представлять себе только как действие\силы неизвестного нам субъекта” (4(1), 154 – 155. Курсив мой. – В.Б.).
Это – в “Пролегоменах”, где Кант специально продумывает трудности, обнаруженные в “Критике чистого разума” при обсуждении этих проблем, здесь с особой резкостью выступает логическая основа кантовских “метафизических”, “онтологических” выводов. Становится ясным, что в “Критике чистого разума” Кант обнаруживает границы классической логики, обнаруживает ее историзм (= ее практическую, “трансцендентальную” закраину). Это значимо прежде всего в отношении категорических умозаключений, “большая посылка которых как принцип выражает отношение (“присущность”. – В.Б.) предиката к субъекту” (3, 390).
Определяя каждый раз предмет при помощи его характерных признаков, мы все время отодвигаем в дурную бесконечность, откладываем до бесконечности определение этого предмета как носителя, источника своих признаков. Но в “идее разума” уже ничто нельзя откладывать. Сама логика умозаключения приводит к выводу, что в логическом основании “предмета, определяемого через предикаты” лежит нечто радикально неизвестное – “предмет, определяемый вне предикатов”, определяемый только по отношению к самому себе.
Но – сказать, что предмет определяется только по отношению к самому себе, – это означает – в логике Нового времени – сказать нечто абсолютно тавтологичное (“предмет есть предмет”), это значит замкнуть предмет “на себя”, отомкнуть его от нашего процесса познания, это означает наотрез отказаться от определения предмета. Получается, что в логическом основании дискурсивного (через предикаты) определения предметов лежит… определение этих предметов как… абсолютно неопределяемых. Позвольте, но ведь это уже и есть некое, пусть очень странное, определение. Чисто негативное. “Логический субъект” определяется (и отличается от “предикатов”) как то, что неопределимо в предикатах, то, что непостижимо классическим теоретическим разумом Нового времени.
Это – нечто непостижимое в той логике, в основе которой лежит дискурсия, то есть целенаправленный процесс выталкивания “логического субъекта” за пределы собственно логического движения. Тогда (если исключить систему предикатов) “логический субъект” определяется как внелогический субъект, как то, о чем мы говорим, о чем мы рассуждаем, но что в речи и рассуждении невыразимо, просто-напросто отсутствует. Вот единственно возможная – для логики Нового времени – форма логического воспроизведения предмета в его бытии вне познания, вне логики. В этом случае, если рассуждать строго в пределах формальной логики, должно (в идеале, хотя и недостижимом) возникнуть такое понятие, которое нельзя развернуть в суждении и умозаключении, поскольку для предмета этого понятия “род” и “специфические признаки” отождествляются, “большая Посылка” неотличима от “малой”; возникает такое понятие, которое нельзя помыслить в терминах формальной логики, разве лишь одним путем – указанием на то, куда движется логика формального категорического умозаключения и куда она не может дойти. Возникает идея о понятии, которое не может быть реализовано. Это – “только идея”...
В результате “категорическое умозаключение” сжимается (в смысле “вектора”, направления “вверх”) до понятия, которое существует, пока к нему движется умозаключение, и которое не существует, если представить эту “цель” достигнутой. Субъект вне предикатов, субъект как сам-себе-предикат – это истина “подведения субъекта под предикаты”, но эта “истина” хорошо работает, пока она впереди, и она превращается в уничтожение всего смысла “движения умозаключений”, если представить ее достигнутой (а на это толкает разум), если мысленно отождествить “присущность” (быть признаком того-то) и “самостоятельное существование” (быть!).
Так возникает первая идея разума, первый краеугольный камень системы “трансцендентальных идей” – идей, выводящих теоретический разум Нового времени (разум эксперимента!) за его собственные пределы и тем самым впервые обосновывающих этот “чистый разум”. Предмет, определяемый через самого себя, – это предмет, не могущий быть определенным теоретически (сейчас мы вправе добавить – в теории Нового времени), и это – предмет теоретического воспроизведения для теорий Нового времени.
Но это – “предмет воспроизведения” в очень специфическом смысле”. В смысле: предмет, который необходимо – практически! – вытолкнуть из всех теоретических определений (а это сложный, целенаправленный и активно-экспериментальный процесс), чтобы получить предмет “возможного опыта” (“механического опыта”), воспроизводимый в теории.
Не забудем, впрочем, что само понятие о “предмете, не существующем для теории” получено строго теоретическим путем, даже формально-логическим путем, – восхождением “вверх” по лестнице категорических умозаключений.
Собственно, сейчас, в движении “категорических умозаключений”, представлен весь (всеобщий) смысл логического трансцензуса, но в определенной проекции – в выходе на “предмет (познания)” как предмет практической деятельности.
Итак, снятие “категорического умозаключения” в идее “субъекта без предикатов” (то есть в понятии, которое не может быть эксплицировано ни в суждениях, ни в умозаключениях) – это единственно возможное обоснование… всего движения категорических умозаключений. Но все дело в том, что это утверждение обратимо. И тогда… Выше я сказал, что единственным логическим определением “субъекта вне предикатов” оказывается его определение как “вне-логического субъекта” (вещь в себе). Но это неточно. Это так, если попробовать взглянуть “выше вершины”.
Однако нашему “логическому субъекту вне предикатов” все же возможно дать и другое, логическое, даже строго логическое определение. Это понятие есть… категорическое умозаключение, но взятое в полном oбъeмe своего движения (а это возможно?). Кстати, взятое в каком движении – вверх (через просиллогизмы) или “вниз” – ко все более частным видам и подвидам? Сохраним здесь знак вопроса и вернемся к утверждению, что отношение “присущности или самостоятельного существования” сжимается в понятие “субъекта как не предиката”, если представить полный объем движения “категорических умозаключении”. Больше о логическом статуте этой первой идеи разума, этой первой конкретизации идеи “безусловного” сказать нечего 92. Даже выходя за пределы классической логики, это понятие остается ее рабом, ее предельным понятием.
Но коль скорее так, то содержательное свое наполнение идея “субъекта без предикатов” получает вне логики, в нравственно-религиозной метафизике (сфере практического разума). И в этом есть своя логика. Быть “предметом определения” (логическим субъектом) означает быть тем, что определяется, т.е. тем, чему приписываются – извне – некие определения (предикаты). Быть субъектом определения (“субъектом логики”) означает быть тем, кто определяет, кто приписывает предикаты. Быть “субъектом, который определяется (определяет себя) вне предикативной системы” означает – логически – быть одновременно и логическим субъектом, и субъектом логики – и предметом и субъектом определения.
Но для “логики эксперимента”, в которой предмет “объективен”, только если он вытолкнут из теоретических структур, если он взят вне отношений само-действия, для такой логики принципиально невозможно признать совпадение, отождествление “логического субъекта” и “субъекта логики”. За единственным исключением. Да, предмет определения (“логический субъект”) не может быть одновременно субъектом логики. Тогда он не будет предметом определения. Но субъект логики (тот, кто определяет) может быть “логическим субъектом”, предметом определения, он определяет самого себя именно как “субъекта”, но определяет как-то необычно – не в “совокупности предикатов, ему присущих”, но в бесконечной возможности быть источником предикатов для… иных (определяемых) предметов. Этот логический субъект также определяется через предикаты, но не “наличные”, “присущие”, а, во-первых, через возможные, а во-вторых, через возможные для другого.
Далее. Поскольку сам “субъект логики” взят Кантом (этого требовала логика Нового времени, изобретенная – два века назад – в качестве извечно существующей) как чисто гносеологический субъект, как “теоретический разум”, то и выход за его пределы был ограниченным, в одну сторону направленным выходом. Субъект логики оказывался – за своими пределами – некоей анонимной “силой мышления”, а сама логика вырождалась в психологию93.
1. Второй раз я утверждаю, что “больше о логическом статуте этой идеи сказать нечего…”. Как бы ни пришлось что-то говорить и в третий раз…
2. См. кантовский анализ “психологических идей”, в особенности проблемы “я мыслю, следовательно, существую”, во второй книге “Трансцендентальной диалектики”. Сейчас я не могу говорить об этом очень важном моменте детальнее.
В определении “Я – мыслю” мыслящее “Я” имеет – если его не отождествлять с самим процессом мышления – лишь психологический смысл – смысл “неопределяемой душа”, которая мыслит. Тогда и овцы будут целы и волки сыты. В качестве неопределяемой дули сохраняет существеннейшее качество “идеи разума” – выражать нечто подлежащее определению, но неопределенное. В качестве “источника определений” “душа” сохраняет основное определение ”субъекта, не нуждающегося в предикатах”, определение, позволяющее строго логически обосновать – за счет снятия – движение категорических умозаключений, этой первой логической формы “познания разумом”. Конечно, тут получается, что классическая логика выполняет все свои требования… вырождаясь в психологию и доказывая свое чисто психологическое (а не логическое) происхождение. Ну что ж, ничего не поделаешь, тем хуже для логики.
Подытожим. В “первой идее разума”, в этой, как ее определяет Кант, “психологической идее”, “идее души”, логика обосновывает себя, скрываясь в туманах психологии, причем – скажем прямо – психологии средневековой. Но к счастью, все не совсем так. Все спасает беспощадный формализм Канта. Душа, как радикальное разрешение трудностей разума, должна - по Канту – оставаться чисто регулятивным понятием, радикально неопределенным, пустым, потенцией любых возможных определений, отсутствием любых актуальных определений, понятием о “ничто” и, только в этом смысле, безусловным понятием, понятием “безусловного”. Рациональный смысл понятия “душа” один и чисто формальный – это субъект, не имеющий предикатов, необходимый только как снятие и завершение логики категорических умозаключений. Поэтому “психология” здесь не совсем все же средневековая. Все обратимо. Смысл этой психологии – быть одним из предельных понятий классической, формальной, дискурсивной логики. Вот и всё. В контексте “Критики чистого разума” “душа” не имеет никакого другого смысла, если только не допускать запрещенной подмены “логического истолкования мышления – метафизическим определением объекта” (см. 3, 375).
Как субъект и предмет деятельности “практической (“практического разума”) душа будет лишь чисто формальным, нормативным контуром человеческого поведения, абсолютно вне- и над-предметным, абсолютно вне- и над-содержательным.
(2). Гипотетическое умозаключение и его особое место в схематизме идей. Гипотетическое умозаключение (развертывающее отношение причины и действия) в полном объеме своего развития порождает идею “предпосылки, которая сама уже не нуждается в другой” “абсолютно безусловного в ряду данных условий”. Иными словами, идею гипотетически предположенного мира (идею космологическую).
Космологическая идея занимает центральное место во всей системе “трансцендентальных идей”. И содержательно, и формально идея “безусловной предпосылки” имеет – для мышления Нового времени и для кантовской рефлексии этого мышления – определяющее значение – и по отношению к “субъекту без предикатов”, и по отношению к понятию “сущности всех сущностей”, “системы, не требующей подразделений” (этому завершению “разделительных умозаключений”).
Идея гипотетического умозаключения имеет определяющее значение – в плане формы (всеобщей) логического вывода, так же как до этого “категорическое умозаключение” было определяющим для транс-цензуса к предмету (вне-теоретическому) теоретической деятельности.
Это будет комментарием к словам Канта:
”...Трансцендентальные идеи суть, во-первых, не что иное, как категории, расширенные до безусловного… Но во-вторых… для этого годятся не все категории, а только те, в которых синтез образует ряд, и притом ряд подчиненных друг другу (а не координированных), условий для обусловленного” (3, 392).
Но ведь это означает, что в ранг трансцендентальных идей могут быть произведены, категории, расширяемые только на путях гипотетического умозаключения. Это означает, что трансцендентальными идеями могут быть только… космологические идеи (?!).
Разберемся в этом утверждении детальнее.
Прежде всего откровенно признаюсь в одной трудности написания этого раздела – о восходящей ветви гипотетических умозаключений. В первоначальном замысле все было четко. Сначала я покажу, как в восходящей ветви умозаключений – категорических, гипотетических, разделительных – формируются коренные “идеи разума” во всем их фундаментальном своеобразии. Затем я намеревался показать, что весь смысл “эксперимента чистого разума” состоит в обращении этого движения, в перегибании логики “назад” – от трансцендентальных идей к нисходящим (выводным) умозаключениям.
Если удастся жестко расщепить работу разума на две эти ветви – восходящую и нисходящую, то удастся, вслед за Кантом, дать двойное, расчлененное определение самих “идей разума”. Определение, противоречащее себе только в разных отношениях и в разное время. – А это, как известно, не страшно.
Сперва – в восходящей ветви – эти идеи будут определены как идеи, разрешающие тот или иной вид умозаключений в некоем неделимом понятии о предмете, вне-положном познанию и пониманию. Это будут идеи недостижимого, невозможного понятия, весь логический смысл которого в том, что это “понятие” (предполагаемое умозаключением) не может быть эксплицировано в суждениях и умозаключениях, то есть не может быть определено в границах теоретического разума. В “онтологическом” плане этот смысл может быть определен так: идеи разума дают возможность мыслить (не познавать) “вещи в себе” как предметы практического отношения.
Затем – в нисходящей ветви – эти же идеи будут даны (эксплицированы, изложены) как определения бесконечного выводного движения, движения к обусловленному. В таком определении – как идеи “бесконечного вывода”, вывода, не могущего завершиться – даже в идеале! – никаким понятием, – “идеи разума” будут обладать чисто теоретической ценностью. В этом движении “вещь в себе” предстанет (?) как “предмет возможного опыта”. Но что это значит – “предстанет”? Ведь “вещь в себе” не может предстать “предметом возможного опыта”, предметом теоретического разумения?! Здесь невозможен ни-, какой логический переход. Здесь господствует абсолютный трансцензус. И все же эксперимент чистого разума дает “вещь в себе” (мыслимое) и “предмет возможного опыта” (познаваемое) в одном акте разума – в трансцендентальной идее.
Этот эксперимент перегибает, переламывает восходящее движение в движение нисходящее, радикально переопределяя (Это особый тип умозаключения?) все “идеи разума”. Если идею разума представить как возможный (в идеале, в идее), но недостижимый итог восхождения, то… Если эту же идею изложить как “интеграл” нисхождения, обусловливания, то… Антиномии возникают лишь тогда, когда мы отождествляем два эти несовместимые движения мысли, когда мы отождествляем понятия и выводы, возникшие на восходящем и на нисходящем разумении. Так я предполагал построить свое изложение.
И действовать надо было чисто – так, чтобы, анализируя “восходящее движение”, было возможно даже и не заикаться о движении нисходящем, чтобы восходящее определение “идей разума” было полным и самодовлеющим. А потом “неожиданно”, в особом пункте, проследив, как порождает идеи разума восходящее движение “категорических”, “гипотетических” и, наконец, “разделительных” умозаключений, раскрыть секрет экспериментального переламывания и расщепления “трансцендентальной логики”. И Кант как будто подпирал меня в этом плане, подкреплял мои композиционные наметки. Он твердо подчеркивал особую, самостоятельную функцию “восхождения”. “Чистый разум имеет своей целью не что иное, как абсолютную целокупность синтеза на стороне условий (будет ли это присущность, или зависимость, или схождение), и… ему нет дела до абсолютной полноты со стороны обусловленного… раз уже налицо полностью (и безусловно) данное условие, то для продолжения ряда (вниз. – В.Б.) нет более нужды в понятии разума, так как рассудок делает каждый шаг вниз от условия к обусловленному самостоятельно” (3, 364 – 365).
Или: ”...трансцендентальные идеи служат только для восхождения в ряду условий к безусловному, т.е. к принципам. Что же касается нисхождения к обусловленному, то здесь имеет место широкое применение нашим разумом правил рассудка…”(3, 365).
И наконец (я хотел привести эти слова Канта лишь в следующем разделе плана, где должен был перейти непосредственно к параллелизму восходящего и нисходящего ряда, но теперь уж ничего не поделаешь, приходится раскрывать карты):
”...Всякий ряд, показатель которого (показатель категорического или гипотетического суждения) дан, может быть продолжен; стало быть, это же самое действие разума ведет к ratiocinatio polysyllogistica, т.е. к ряду умозаключений, который может быть продолжен в бесконечные дали или на стороне условий, или на стороне обусловленного (per episyllogismos).
Не трудно заметить, однако, что восходящий ряд умозаключений должен иначе относиться к способности разума, чем нисходящий ряд, т.е. продвижение разума на стороне обусловленного через эписиллогизмы. В самом деле, в первом случае познание (conclusio) дано только как обусловленное; поэтому к нему можно прийти посредством разума не иначе как при допущении, что все члены ряда на стороне условий даны (целокупность в ряду посылок), так как только при этом допущении выводимое суждение возможно a priori; на стороне же обусловленного, или следствий, мыслится только возникающий, а не допущенный уже целиком или данный ряд, стало быть, [мыслится] только потенциальное продвижение. Поэтому если знание рассматривается как обусловленное, то разум вынужден рассматривать весь ряд условий по восходящей линии как завершенный и данный во всей своей целокупности. Но если то же самое знание рассматривается и как условие других знаний, составляющих некоторый ряд следствий по нисходящей линии, то разуму может быть совершенно безразлично, как далеко заходит это продвижение a parte posteriori и вообще возможна ли целокупность этого ряда: для предлежащего вывода он в этом ряде не нуждается, так как вывод уже в достаточной степени определен и удостоверен своими основаниями a parte priori” (3, 361 – 362).
Так вот, когда я от категорических умозаключений перешел к гипотетическим и стал, вместе с Кантом, гипотетически восходить к “космологическим идеям”, к идеям “предпосылки без предпосылок”, я сразу же уткнулся в тупик. Здесь ничего не получалось без одновременного обращения к “нисхождению”, здесь все получалось одновременно и – в том же отношении. Отделить агнцев от козлищ оказалось невозможно. Переход, перелом к нисхождению входил здесь в само определение движения восходящего, в само определение “идеи разума” как формы трансцензуса за пределы теоретического отношения к миру.
В категорических умозаключениях все было просто (все казалось просто). “Субъект без предикатов” был чистым итогом восхождения, был выходом за пределы восхождения, выходом за пределы умозаключений – в сферу предполагаемого, но недостижимого понятия. Это было действительно определение неопределяемой (теоретически) “вещи в себе”. Реализация в этом “вне-предикативном субъекте” отношений “самостоятельного существования” не требовала мгновенного введения предикатов, можно было подождать, ограничиваясь отношением субъекта к самому себе. А вот “предпосылка без предпосылок” замкнуться на себя не могла, она – просто по определению – требовала того, чему она предпослана; пред-посылка, условие, пусть само по себе безусловное, требовало движения к обусловленному. Идее, возникающей в итоге восхождения в ряду гипотетических умозаключений, возможно было – с самого начала – дать только антиномическое (в невозможном тождестве восходящего и нисходящего движений) определение.
Здесь “понятие разума” могло существовать только в форме “умозаключений рассудка”. Да, собственно, и сам Кант предупреждал об этой странности космологических идей. Он писал, что “космологические идеи, полученные на путях восхождения по лестнице “гипотетических суждений и умозаключений”, нельзя принимать за объективные и гипостазировать” – разум здесь сразу же спадает в антиномии (см. 3, 572). По отношению к “психологическим” и – мы до них еще так и не дошли – к “теологическим идеям” такая объективизация возможна. Но в “идеях разума”, полученных на путях “гипотетического восхождения”, нельзя отделить определение “вещи в себе” от определения “предмета возможного опыта”. Здесь необходимо определить (помыслить, только помыслить) “вещь в себе” так, чтобы возможно было одновременно помыслить ее обращение “предметом возможного опыта”, чтобы ее определение как “предмета” сразу же было определением… “эксперимента с предметом”.
С “гипотетическим восхождением” все выходит не по-людски.
Тогда мне пришлось внимательнее продумать “гипотетическое умозаключение” по отношению к другим видам умозаключения, а категорию “причинности” – по отношению к другим категориям.
И выявились странные вещи. Гипотетическое умозаключение оказалось не “особенным случаем” умозаключений, но – единственно возможным - для восхождения – умозаключением, и соответственно все его неурядицы и несообразности оказались всеобщим определением “восхождения к идеям разума” и всеобщим (но глубоко двусмысленным) определением самого логического статута этих идей.
(3). Всеобщая экспансия гипотетических умозаключений. Ну конечно, а как же иначе! Ведь весь смысл работы разума состоит в том, что разум формирует идеи не аподиктического, не конститутивного (так есть!), но проблематического, гипотетического характера. Ведь у идеи разума нет определенного предмета. Поскольку разум выходит за пределы теоретического отношения к вещам, то он рассуждает или, точнее, разумеет единственно возможным для него образом: “Если бы продолжить восхождение дальше – хотя это логически и невозможно, – то возникла бы идея о таком-то и таком-то реально невозможном предмете…” Для разума и категорическое и разделительное умозаключения могут существовать только в форме гипотетического. К примеру, категорическое умозаключение должно – в сфере разума – принять форму гипотетическо-категорического умозаключения: “Если предположить, что движение к абсолютному субъекту, который для своего определения не нуждается в подведении под более общие предикаты, возможно было бы завершить, то…” Да, собственно, о чем здесь вообще говорить, – об этом в нашей работе идет речь уже на трех десятках страниц, а Кант посвящает этому положению всю “Аналитику и диалектику чистого разума”. Вот еще одно из многих размышлений Канта: для разума возможно такое применение, когда “общее принимается только проблематически и составляет лишь идею, а частное достоверно, но всеобщность правила для этого следствия составляет еще проблему; тогда многие частные случаи, которые все достоверны, проверяются при помощи правила, не вытекают ли они из него; если похоже на то, что из правила вытекают все частные случаи (уже не “многие” – это достоверно, но “все” – это только “похоже”, предположительно. – В. Б.)..., то отсюда мы заключаем ко всеобщности правила, а затем от всеобщности правила ко всем случаям, даже тем, которые сами по себе не даны. Такое применение разума я буду называть гипотетическим. Гипотетическое применение разума, основанное на идеях, [рассматриваемых] как проблематические понятия (! – В.Б.)... регулятивное, и цель его – вносить, насколько возможно (! – В.Б.), единство в частные знания и тем самым приближать правила к всеобщности” . И еще резче: “В этом и состоит трансцендентальная дедукция всех идей спекулятивного разума не как конститутивных принципов распространения нашего знания на большее число предметов, чем может дать опыт, а как регулятивных принципов систематического единства многообразного [содержания] эмпирического познания вообще…” (3, 571). И все это говорится Кантом не в специальном отсеке “гипотетических умозаключений”, но в общей (единой) характеристике “идей разума”, взятых в целом.
Затем Кант детально анализирует все идеи разума (и психологические, и космологические, и теологические) через принцип “как если бы…”, через принцип гипотетического умозаключения.
Ну вот, к примеру: “Я поясню это. Следуя этим идеям как принципам, мы должны, во-первых (в психологии), стараться, чтобы наша душа во всех своих явлениях, действиях и восприятиях руководствовалась внутренним опытом так, как если бы она была простой субстанцией, которая, обладая личным тождеством, существует постоянно…” (3, 571).
Потом идет “во-вторых” (космологическое “если бы…”) и “в-третьих” (теологическое “если бы”), И вывод: все эти идеи “должны быть положены в основу только как аналог действительным вещам, а не как действительные вещи в себе” (3, 573).
Конечно, ни категорическое умозаключение, ни разделительное умозаключение не теряет окончательно своего смысла (детальнее см. ниже), но все они ведут к идеям разума только в форме умозаключения гипотетического, только взятые в условном наклонении.
Итак, “гипотетическое умозаключение” имеет у Канта некое двойное значение: это и особый вид умозаключений, ведущий “при восхождении” к особым идеям, но это и всеобщая форма для всех умозаключений разума, для формирования всех идей. Но Кант не говорит об этой двойной функции “гипотетических умозаключений” прямо, он их рассматривает – во всяком случае на словах – только как особый вид умозаключений наряду с… (см. выше). Мы увидим дальше, что это не простая неряшливость, что здесь зарыто много секретов Кантовой логики; точнее – исторически определенной логики рефлективного осмысления Галилеевско-Ньютоновой исследовательской программы. Но уже сейчас ясно, что “всеобщность” (для идей разума) гипотетических умозаключений не может быть безобидной. Я уже сказал, что в восхождении по линии гипотетических умозаключений – к идее “предпосылки, не нуждающейся в предпосылках” – возникают такие определения вне-теоретического предмета, которые сразу же, в самом акте возникновения, переходят в движение нисходящее; возникают определения, не могущие существовать вне-антиномически. Казалось бы, это должно относиться только к идеям “космологическим”. Но теперь возникает подозрение – хотя на это раньше внимания не обращалось, – что, поскольку все идеи разума есть понятия проблематические и получены в гипотетическом применении разума, на них как-то должны распространяться указанные особенности идей космологических, они не могут возникнуть без одновременного (с возникновением) “обращения”, без вхождения в их состав некоей антиномической “приправы” (приправы или самой сути?).
Сейчас мы поймем, к чему ведет такое уточнение, как оно существенно для понимания “эксперимента чистого разума” в целом, но пока обращу внимание еще на один не выговоренный ранее момент, определяющий всеобщность гипотетического образования идей разума.
До сих пор я обращал внимание на то, что восхождение по линии “гипотетических умозаключений” есть в какой-то мере (в какой – еще необходимо выяснить) всеобщий путь возникновения “идей paзума” и что поэтому одновременность “восхождения и нисхождения” (а следовательно, антиномичность) должна быть как-то (?) присуща всей логике разума в целом. Сейчас зайду к проблеме с другой стороны и обращу внимание читателя на само исходное (формальное) определение Кантом коренной “идеи разума” – дo ее расщепления на отдельные особенные идеи и до обнаружения ее вне-теоретической закраины.
Мы (с читателем) помним, что это – понятие “безусловного”.
Простое понятие “безусловного” (а не “субъекта без предикатов” и не “системы, в самой себе содержащей основание своего подразделения”) есть синоним “идеи разума” как таковой, сформулированной накануне всякого подразделения на восходящие линии “категорического”, “гипотетического” и “разделительного” умозаключений. Это – общее определение разумного отношения к рассудочной деятельности. Но с другой стороны, – теперь мы это знаем – “безусловное” – это идея только гипотетического умозаключения (“предпосылка, не нуждающаяся в предпосылках”). Так как же, “безусловное” – это особая, космологическая идея (точнее, основание космологических идей) или это исходная, единственная, далее только расчленяемая идея разума? Но, может быть, здесь неприменимо “или – или”, неприменимо разделительное умозаключение? Может быть, и этот вопрос должно решить все то же вездесущее гипотетическое умозаключение: “если… в одном смысле, то - особая идея; если - в другом, то - всеобщая”? Причем, возможно, само это “если… то, а если… то…” дано опять-таки не разделительно, но антиномически: если полностью осуществить одно “если”, то становится необходимым противоположное, и – обратно…?
Но пока это все риторические вопросы. Чтобы разобраться в них, вспомним, как формулировал Кант необходимость исходного – для всей системы трансцендентальных идей – понятия безусловного.
”...Разум в своем логическом применении ищет общее условие своего суждения (вывода), и само умозаключение есть не что иное, как суждение, построенное путем подведения его условия под общее правило (большая посылка). Так как это правило в свою очередь становится предметом такой же деятельности разума и потому должно искать условия для условия (посредством просиллогизма), восходя настолько, насколько это возможно, то отсюда ясно, что собственное основоположение разума вообще (в его логическом применении) состоит в подыскивании безусловного для обусловленного рассудочного знания, чтобы завершить единство этого знания” (3, 346).
Еще одна выдержка, которая очень будет нужна позже, но и сейчас – к делу: ”...в выводе умозаключения мы ограничиваем предикат определенным предметом, после того как мыслили его сначала в большей посылке во всем его объеме при определенном условии. Эта полнота объема в отношении к такому условию называется всеобщностью (universalitas). В синтезе созерцаний ей соответствует целокупность(universitas), или тотальность, условий. Следовательно, трансцендентальное понятие разума (любое понятие разума, а не только “космологическая идея”. – В.Б.) есть не что иное, как понятие целокупности условий для данного обусловленного….Чистое понятие разума… содержит в себе основание синтеза обусловленного” (3, 355).
Весь этот ход мыслей нам уже знаком. И генезис идеи “безусловного” как единственной, далее не расчленяемой идеи разума. И необходимое для этой идеи раздвоенное требование “всеобщности” и – “целокупности”, формального обобщения (требование, идущее от рассудка) и – замкнутости, “образности”, завершенности (требование, идущее от синтеза созерцаний). Но сейчас мы обращаем внимание на детали, не выявленные раньше. Идея безусловного, сказали мы только что, – это и всеобщая (единственная, коренная) идея разума, и особая идея, возникающая только при восхождении по линии “гипотетических умозаключений”. Но, сказав так, мы начинаем замечать странную и ранее не замеченную двойственность, несфокусированность самой идеи “безусловного”.
Кант впервые обнаруживает необходимость этой идеи (и неразрывно связанный с ней выход за пределы теоретического отношения к миру) в своем общем рассуждении об отношении между рассудком и разумом. Здесь “безусловное” жестко связано, с одной стороны, с итогом рассудочного (категорического) восхождения в целом, с антиномиями, возникающими приполном осмыслении той логики, которая тождественна "формальной дедукции", "выводному знанию", и, с другой стороны, с пониманием исходного (= безусловного) логического условия как аксиомы.
В дедуктивной логике Нового времени, в которой логика определения отделена от логики вывода, предельно большая посылка может быть только аксиомой быть принята как) безусловная, абсолютная. Иначе никакой логики не будет вообще.
Правда, в этой точке начинается существеннейшее – для Канта – переопределение этой теоретически неопределяемой предпосылки в качестве особой “идеи” о предполагаемом понятии, в котором было бы возможно и все же немыслимо помыслить “вещь в себе”. И первым таким определением, первым радикальным изменением идеи “безусловного” – в ее формальном статуте – является идея “субъекта вне предикатов”, “субъекта, определяемого по отношению к самому себе”, субъекта, определяющего свое бытие как субъекта… Ни у Гёделя, ни у кого из современных математических логиков не хватало мужества на такое радикальное переформулирование всех оснований и определений логического движения. Но об этом речь уже шла и еще пойдет ниже.
Сейчас важно другое.
“Безусловное”, понятое через гипотетическое умозаключение, проговаривается о некоторых скрытых всеобщих определениях – как всеобщего выводного движения, так и своей собственной безусловности. Прежде всего можно утверждать, что без “если – то”, без некоего неявного гипотетического предположения не существует вообще никакого силлогизма. Когда я умозаключаю, что “Петр – человек. Все люди смертны. Следовательно, смертей Петр”, то – неявно – я предполагаю логическую правомерность гипотезы, что “если смертны все (остальные) люди, то можно сказать, что смертей Петр”. Вообще-то это довольно сильное предположение, носящее чисто гипотетический характер, поскольку связь между большой и малой посылками здесь опосредуется скачком в бесконечной индукции. Ведь – вне гипотезы о логической оправданности такого “скачка” – вывод о смертности Петра на основании смертности Ивана, и Сидора, и Федора, и… (то есть вывод индуктивный) является отнюдь не логикой, но просто гаданием на кофейной гуще. Или же грубой тавтологией в том случае, если я уже включил Петра в определение “все люди”. Тогда мне и доказывать нечего, тогда я просто жульничаю, а не рассуждаю. Положение не исправляется – оно раскрывается особенно резко, – если мы переформулируем наш силлогизм примерно так: “Петр – человек. Человек (по своей природе, по законам своего бытия) смертен. Вывод – Петр смертен”. Тогда “гипотетичность”, лежащая в основе “категоричности”, выступит строго логически. Здесь по меньшей мере три “если – то”, радикально перестраивающие всю силлогистику. Во-первых, здесь скрыто чисто регулятивное предположение о тождестве “особенного и всеобщего”: “Если особенное (Петр) есть всеобщее (человека), то…” Весь риск этого предположения раскрыл Гегель. Кант показал неискоренимую (Гегель пытался ее искоренить) гипотетичность, проблемность выхода из особенного во всеобщее. Во-вторых, здесь выявляется гипотетичность как необходимая форма включения логики (всеобщего) в прерывную, узорную ткань размышлений. Только через “если…” мы переходим от эмпирического изучения к утверждению: если “это” – человек, то… Мы никогда не можем быть твердо уверенными, что Петр – человек (может быть, это – хорошо имитирующий человеческое поведение робот). Но для нас – логиков – это совершенно несущественно. Стоит сказать: “Если – то…”, и всеобщее включено с чудесной, абсолютной, внеэмпирической необходимостью.
Наконец, в-третьих. В логике вывода обязателен подспудный, неявный принципиально гипотетический ход мыслей, дающий как бы собственно логический подтекст всем нашим явным категорическим умозаключениям. Я имею в виду следующее. В суждении “Человек смертей” есть не только (явное) подведение “логического субъекта” (человека) под более общий “предикат” (смертность присуща всем живым существам), но и неявное предположение, что “целостный логический субъект” может быть отождествлен (в некотором отношении) с одним из его частичных признаков (тем признаком, по которому я далее буду отождествлять общее с особенным, “человека” с Петром). В распространенной форме эта гипотеза может быть выражена так:
если рассмотреть жизнь человека в одном, скажем чисто физиологическом, отношении, то его жизнь может быть понята как “умирание”. Если, скажем, понимать под “человеком” и его жизнью нечто иное, то… Только после того, как мы – мысленно, неявно – осуществили “гипотетическое разделительное умозаключение”, только после этого начинает работать “умозаключение категорическое”, в основе которого лежит гипотеза об отождествлении – на определенных условиях – “субъекта” с “предикатом”.
Конечно, эти неявные “гипотезы” и “разделения” можно выявить, проработать явно и дать им категорическое определение, но тогда возникнет необходимость бесконечных дальнейших уточнений (устранения последующих неявных гипотез). Тогда категорическое умозаключение не состоится вовсе, будет отодвинуто до бесконечности. Тогда нельзя будет вести однолинейную цепочку силлогизмов, необходимую для последовательного логического выводного движения. Получится не линия, но бесконечно разветвляющийся куст, никуда не ведущий. Только введение (обязательно неявное) гипотетических умозаключений, только это неявное силовое поле гипотез делает логику логикой, а “категорическое умозаключение” – реальным, актуальным (потому что только возможным) умозаключением.
Если учесть, что силовое (потенциально бесконечное) поле невыговариваемых гипотез и разделений окружает каждое суждение, то отсюда – мораль: до предельного “безусловного” и взбираться не нужно, оно – это “безусловное” – заключено в этом самом “каждом суждении” как в потенциальном понятии, потенциальной идее разума. Каждое категорическое умозаключение, понятое как “точка” в силовом поле потенциальных “гипотетических” и “разделительных” умозаключений, и есть идея “безусловного”. Рассудок осмысливает себя в разуме, не восходя. Но тогда и “выход во вне-теоретическое” должен быть понят не обязательно на “высшем пределе”, но в любом пункте (в средоточии поля гипотез…) бесконечной цепочки рассуждений, внутри каждой точки теоретического разумения.
(4). “Безусловное” в восходящем и нисходящем рядах умозаключений. Логический схематизм эксперимента чистого разума. Теперь можно разобраться в двусмысленности логического движения к “безусловному” (идее разума) как – одновременно – “всеобуч-рассудочного” движения и движения собственно “гипотетического”. Тоща будет более отчетливо определена и (логическая, формальная) двусмысленность самой идеи “безусловного”.
С этой целью спроецируем вверх, в “идею разума”, элементарный (каждый) сдвиг рассудочного движения. Этот сдвиг есть (теперь мы это хорошо знаем) – одновременно – сдвиг на восходящей линии, в движении к идеям разума, и сдвиг на нисходящей линии, в движении “эписиллогизмов”, в бесконечном движении ко все более частным следствиям. Рассмотренный в движении “вверх”, этот элементарный (неделимый далее) логический сдвиг, сдвиг “обоснования”, будет звучать так; “Это (следствие), если то (основание)”. Рассмотренный в движении вниз, этот сдвиг будет звучать: “Это (основание), если то (следствие)”. В том и другом определении сама “условность” (если) имеет различный смысл.
В движении “вверх” под вопрос поставлена сама возможность осуществления сдвига: следствие осуществимо, только если будет основание (а оно может и не быть, и тоща не будет вывода). Здесь проблемно само логическое следование, здесь гипотетичность исходна и действительно неопределенна. Поэтому для прочности, аподиктичности вывода необходимо взбираться до самого верха, на полпути остановиться невозможно, все находится под сомнением до тех пор, пока – на самой вершине – мы не сформулируем “безусловное”, хотя бы в форме некоей регулятивной идеи: есть некое “это”, которое само себе – основание, которое принимается без дополнительного обоснования, которое и есть “предпосылка, не нуждающаяся в предпосылках”.
В этой высшей точке восхождения рискованное “если” элементарного логического “сдвига” (“это, если то”) сразу же становится совершенно безопасным, чисто договорным “если”, не мешающим выводу быть совершенно железным: “Если то (основание, принятое без обоснования), то совершенно необходимо – это (следствие)”. Но для такой “железности” вывода само движение вверх должно, как мы сказали, идти до самого “конца” (?) и быть подчинено поиску беспричинной причины, абсолютно самопроизвольного начала, выходящего за пределы собственно теоретического восхождения. Онтологическим (практическим) эквивалентом такого безначального начала является идея силы, которая рассчитывается по своим действиям, которая сама не требует обоснования. Ее обоснование – в том, что она обосновывает иное, что в ней все определения условий оборачиваются как безусловные, весь смысл самостоятельного бытия “вещей в себе” сводится к провоцированию движения в сфере явлений. А в логическом плане весь внутренний логический “объем” интеллекта, его диалогический “микросоциум”, его внутреннее строение1 оборачивается вне-объемной “точечной” силой, убедительностью линейного логического вывода.
1. См.: Библер B.C. Мышление как творчество.
К этому определению безусловного (в восходящем ряду) мы еще вернемся, сейчас важно лишь отметить, что в самом движении вверх идеей обоснования является поиск абсолютной причины, совершенного основания (а не постановка проблемы), хотя эта необходимая причина все время ставится под вопрос. Проблемность здесь постоянная, разъедающая, но – не искомая, а невольная, от (долгой-долгой) невозможности найти категоричность. Это – во-первых. Во-вторых, в возникающем здесь “безусловном” ряд (оснований) должен обратиться первым звеном ряда, началом пути, точкой “перелома” от восхождения к нисхождению. Мы идем вверх, чтобы найти безусловную точку нисхождения, движения вниз.
Но обратимся теперь к элементарному сдвигу “нисхождения”, нисходящего ряда. В утверждении “если (предположить) это, тоща (необходимо) то…”, в движении к следствиям, существует – сразу же – полная удовлетворенность выводом, он – внепроблемен. Поэтому здесь не требуется (для вывода) никакого дальнейшего обоснования. Здесь элементарный сдвиг (вниз) самодостаточен, он независим и от регрессивного отступления вверх (существенно лишь, что из данного основания безусловно следует данное следствие, а обосновывать основание нет никакой нужды), и от дальнейшего продвижения вниз (зачем? данный короткий сдвиг возможен без привлечения к логической ответственности всего дальнейшего пути). И последней, нижней точки здесь (для убедительности нисхождения) не требуется, двигайся хоть до бесконечности. Именно на этом различении основано все кантовское рассуждение об опасности отождествления логических требований “движения к условиям” и “движения к обусловленному”, к следствиям. Мы уже приводили некоторые выдержки из Канта на этот счет, приведем еще один фрагмент: “Абсолютная целокупность требуется разумом лишь постольку, поскольку она касается восходящего ряда условий для данного обусловленного, стало быть, не тоща,когда речь идет о нисходящей линии следствий или об агрегате координированных условий для этих следствий. В самом деле, условия для данного обусловленного уже предполагаются и вместе с ним должны рассматриваться как данные; следствия же не создают своих условий, а скорее предполагают их, и потому, продвигаясь [от условий] к следствиям (или нисходя от данного условия к обусловленному), можно не беспокоиться о том, прекратится ли этот ряд или нет, и вообще вопрос о его целокупности не ставится разумом. Так, время, полностью прошедшее до данного момента, необходимо мыслится и как данное (хотя и неопределимое нами). Что же касается будущего времени, оно не служит условием для достижения настоящего времени, и потому для понимания настоящего совершенно безразлично, как мы будем рассматривать будущее время…” (3, 392 – 393).
“Согласно идее разума, все протекшее время необходимо мыслится как данное в качестве условия данного мгновения” (3, 394).
“Безусловное” здесь не проблемно, оно дано с самого начала (вывод безусловен), условно только предположение некоего основания, но для логики это несущественно, о нем я могу просто договориться, но тоща уже, будь добр, следствия прими как неотвратимые. Если взять пример, предложенный Кантом, я могу сказать: “Если есть родители, то есть дети”, это будет почти тавтологией, и мне для правильности этого вывода вовсе не нужно искать родителей родителей и двигаться до проблемного (а есть ли оно?) начала рода человеческого. Для такого (в нисходящем ряду) “безусловного” вовсе не нужно совершать трансцензус за пределы теоретического отношения к миру – в отношение практическое, вовсе не следует искать “идеи разума”.
Но так ли это?
А может быть, и для такого “безусловного” (когда “если” выведено из логической связки в предположение “основания”) трансцензус, в каком-то ином смысле, необходим? Необходима “идея разума”? Вдумаемся получше. В утверждении “Если есть родители, то…” мы можем быть безразличны к “движению вверх”, мы можем относиться к восхождению легкомысленно (предположили – и ладно!), потому что в бытии “родителей” уже положено все это восхождение, но не как “поиск причин”, а как наличная целокупность ряда. Если есть родители, то весь бесконечный путь их порождения уже дан, уже налицо. В их бытии воплощено все бытие этого ряда (рода), и его начала искать не следует: если бы его, начала, не было, не было бы родителей. Абсолютная необходимость (логическая всеобщность) ряда здесь, собственно говоря, не на веру взята, она также дана (хотя и не для сознания) в самом бытии “родителей”.
Здесь уже не “ряд” упирается в “причину” (абсолютное начало, выходящее за пределы теоретического движения), как в логике восхождения, но “причиной” оказывается ряд, целокупность всего движения “оснований – следствий”, данная в бытии “ближайшего основания”. Именно это и выражает Кант в своем утверждении, что “время, полностью прошедшее до данного момента, необходимо мыслится как данное…”. Конечно, странно, что до данного момента протекла бесконечность (это ведь невозможно…), но она все же протекла, истекла, завершилась этим мгновением, она – вся! – присутствует и действует – вызывает следствие – в данном ближайшем основании, в его, я повторяю, бытии. Но ведь каждый момент (коль скоро он мыслится как наступивший) есть “последний” момент (до которого протекла вечность). Но тогда и будущее время – если представить любой момент в нем как наступивший – подчиняется этому же закону “целокупности”, входит в целокупность этого ряда.
Тогда будущего нет. То есть момент будущего в нашей договоренности “если то, тогда необходимо это…” взят как момент настоящего, неподвижной вечности, как элемент “пространственного агрегата”. Собственно, здесь логика следования уступает (неявно) логике системности: нечто утверждается как логически необходимое не “по причине”, но потому, что понято как “элемент статичной системы”.
Итак, в нисходящем ряду “безусловное” все же дано не только условно (предположим, что…), но и как некое “трансцендентальное безусловное” – безусловное ряда, понятого как “агрегат”, как “целокупность”, как – в данном частном основании присутствующее – “целое бесконечного ряда”.
Но ведь такая завершенность и целостность бесконечного ряда может быть дана только в воображении, в построении, в представлении “бесконечного регресса” как “квазипредмета”, как целостного, замкнутого, “закругленного на себя” образа. Теоретически это исчислить невозможно, хотя для теории необходимо. Это “только идея”. И вот мы снова на грани трансцензуса, снова нуждаемся в “идее разума”, хотя, казалось бы, в нисходящем движении, в опускающемся – к следствиям – выводе, разум нам уже совершенно не нужен. Но здесь ситуация особая, здесь “идея разума”, идея выхода за пределы теоретического разумения, необходима нам не “на вершине”, а где-то в середке, необходимо ее (этой идеи) представительство внутри теории как представление ее – теории – целостности. Здесь выход в “практическое” должен быть понят как вне-логическое, вне-теоретическое определение самого теоретического в его целостности, в его системности.
Да, теперь можно сказать твердо: “безусловное” как идея разума (пока я не касаюсь содержательных определений, а учитываю только логическую форму) действительно двойственно.
Это – безусловность (и трансцензус) безначального начала (ряд переламывается сверху в особой силовой “точке”),
Или это – безусловность как “целокупность ряда”, данная в каждой точке логического следования.
Тем самым в отношении идеи “безусловного” здесь получено (все еще не обсуждаемое нами специально) разделительное умозаключение:
”...Безусловное можно представлять себе или как заключающееся только в целом ряде, в котором, следовательно, все члены без исключения обусловлены и лишь как целое они абсолютно безусловны (и тогда регресс называется бесконечным), или же абсолютно безусловное есть только часть ряда, которой остальные члены ряда подчинены, а сама она не зависит ни от какого условия. В первом случае ряд безграничен (не имеет начала) a parte priori, т.е. бесконечен, и, хотя он дан полностью (в воображении. – В.Б.), тем не менее регресс в нем никогда не закончен (для теоретического познания. – В.Б.) и может быть назван бесконечным только в возможности (в возможности исчисления, хотя он должен быть предположен разумом как законченный. – 5.5.). Во втором случае существует первый [член] ряда, который в отношении к прошедшему времени называется началом… в отношении пространства – границей… в отношении частей данного в своих границах целого – простым, в отношении причин – абсолютной самодеятельностью (свободой), в отношении существования изменчивых вещей – абсолютной естественной необходимостью” (3, 397 – 398).
Сразу же после этих слов идет тезис Канта о двойном определении космологически “безусловного” (то есть содержательно безусловного): как “мира” и (или) как “природы”. Но мы до содержательных определений пока не дошли. В нашем изложении между предыдущим абзацем и последующим абзацем кантовского текста будет вставлено еще много промежуточных замечаний, касающихся логической формы. Переход к содержательному тезису Канта и содержательное заполнение многоточий (начало… чего?, граница… чего?) ждет еще впереди.
Сейчас существенно только само логическое подразделение “безусловного” по принципу “или – или”. Причем в логике Канта два этих определения “безусловного как идеи разума” отнюдь не симметричны. Напомню, почему.
Непосредственным импульсом логического движения идея “безусловного” выступает только как “причина – сила” - в точке безначального начала дедукции (в точке перелома восходящего ряда в нисходящий, перелома “причины” – в “условие”). В этой точке перелома осуществляется переработка итогов восхождения (вырывания за пределы теории) – в строгую рассудочную логику нисхождения, в логику вывода.
Здесь “умозаключение реальное” – практическое, экспериментальное (то есть заключение от предмета возможного опыта к вещи в себе и обратно – от вещи в себе к предмету возможного опыта, от практического отношения – к отношению теоретическому) – перерастает в умозаключение формальное, обычное, рассудочное.
Идея “безусловного” как целокупности таким непосредственным логическим импульсом не обладает. Как “целокупность” безусловное имеет скорее предметно-чувственное значение, форму “схематизма созерцания”, который не может быть переведен на строгий (в контексте логики Канта) логический язык.
Мы помним резкое разграничение Канта, приведенное выше:
”...Полнота объема (большой посылки. – В.Б.) в отношении к… условию называется всеобщностью… В синтезе созерцаний ей соответствует целокупность… (3, 355).
Здесь обнажается еще одно значение этой асимметрии двух определений “безусловного”. Я уже сказал, что идея “причины – силы” рефлектирует идею “завершенного бесконечного ряда” куда-то вовне, в верхнюю точку ряда – последнюю при подъеме, первую при нисхождении. Трансцензус во вне-теоретическое и обратный трансцензус в теорию, в логику здесь даны обнаженно, бесспорно, наглядно. Иное – с безусловным “целокупности”. В этой идее “безусловное” выявляется где-то в глуби теории, в каждом ничем не выделенном, не привилегированном суждении, в любом элементарном сдвиге умозаключения. Причем обращенного вниз, в бесконечность вывода. Выход в сферу вне-теоретического здесь особенно затруднен, кажется невозможным, бессмысленным, даже как идея, - ненужным. Между тем именно в этой второй рефлексии, в понимании целостного ряда как “причины” (здесь уже и другой смысл понятия “причина”), действующей в каждой точке вывода, именно в таком понимании безусловное, хотя особенно странно, но и особенно необходимо. Конечно, и “идея силы” действует логически только в процессе нисхождения к обусловленному. Но “целокупность – системность” и обнаруживается-то только в самом процессе нисхождения, в движении “эписиллогизмов”, где безусловного – по правилам Канта – и быть-то не должно. Обнаруживается за счет того, что в этом выводном движении каждое частное условие должно быть представлено, сконструировано как бесконечный (целокупный) ряд, как безусловное. А ряд должен быть представлен (сконструирован) как каждое частное условие.
И необходимость такого “безусловного” именно потому особенно остра, что она должна проявляться в каждой точке (сдвига) вывода, а не где-то один раз, в какой-то привилегированной точке. Можно даже сказать так: “сила – причина – условие…” работает в логике вывода только в той мере, в какой она исчезает в “безусловном” системности, в элементе агрегата, когда идея сдвига по времени (идея условий) вырождается в идею нахождения “точки-суждения” на квазипространственной матрице неких логических фигур._ Вырождается-то вырождается, но… И мы снова возвращаемся к сформулированной уже трудности. Все же идея “целокупности” – это “безусловное”, все же она, целокупность эта, не дана теоретически, а лишь конструируется в схематизме созерцания, все же она – “квазипредметна” и… требует вне-теоретических, практических определений, должна – и не может – относиться… к “вещи в себе”. Но… обнаружить “вещь в себе” не на выходе, не в точке перелома, а в середке теории, в каждой точке логического вывода?! То ли дело – находить ее в форме “силы”,которая и об-наруживается (выступает наружу) четко и определенно в самой логике реального эксперимента (я не буду снова возвращаться к ранее развитым рассуждениям) и по самой своей сути сразу же переламывается в логику следования…
Сейчас перед нами – не сила, не предпосылка без предпосылок… Позвольте, как так не предпосылка без предпосылок? Ведь мы как раз и определяли через “целокупность” одно из воплощений “предпосылки без предпосылок”, этой коренной идеи “безусловного” “гипотетических умозаключений”.
И вдруг она исчезла, провалилась, переработалась в нечто совершенно иное, в “безусловное” какой-то иной идеи… Впрочем, остается (в системе Канта) очень узкий выбор – это должна быть или идея категорического умозаключения (“субъект без предикатов”), или (а может быть, и…) идея разделительного умозаключения (система предикатов, выступающая как сама себе “субъект”). Но не будем сейчас решать эту трудность. Достаточно было показать, к каким трудностям ведет исходная двойственность кантовского “безусловного” – уже в его формальном определении. Что-то здесь назревает.
Что? Увидим дальше.
Пока, в пределах этого размышления, разглядим еще раз – на фоне уточненных определений “безусловного как целокупности ряда”, – исходные определения “безусловного как начала (завершения?) ряда”.
Тут существенны два момента. Первый необходим только для повторения. Умозаключение (гипотетическое), восходящее вверх по лестнице просиллогизмов, доходит до той точки, в которой формально-логическое отношение “условие – следствие“(представленное в форме суждений) выходит за рассудочные пределы и оборачивается вне-теоретическим отношением “причина – действие”. Единственный смысл понятия причины в таком _внеформальном отношении – это сила, вызывающая действие, но сама не требующая обоснования, могущая быть понятой без обращения к основаниям, только по своим действиям. На этом понимании “силы” и основано ньютоновское “гипотез (о причине сил) не выдвигаю”, то есть “принимаю силы как “принципы” построения теории, в теорию не входящие”.Такое понимание силы мгновенно (не входя в глубины “вещей в себе”) пере_ламывается_ обратно в чисто формальное, нисходящее движение – это уже не “понимание”, но “исчисление” – по идущей вниз лестнице формальных “условий – следствий”. Кант пишет:
“Мы поясним это (объективную, а не только систематизирующую необходимость идеи “безусловного” в его гипотетическом выявлении. – В. Б.) одним из случаев применения разума. (Характерно, что это не “один из многих…”, но – единственный “пример” Канта. – В.Б.)_ К различным видам единства сообразно понятиям рассудка принадлежит… единство причинности субстанции, называемой силой” . На следующих страницах Кант детально раскрывает этот переходный характер определения силы, в которой вне-логические характеристики “субстанции” могут быть сведены в одну точку, могут быть поняты как “начало” собственно логического, выводного движения. В иных (не силовых) определениях вне-теоретическое понятие (только “идея понятия”) субстанции абсолютно непереводимо на язык логики. Но это – “повторение пройденного”. Существеннее второй момент.
Содержательным (не собственно естественнонаучным, но философским) определением силы “безусловного” оказывается понятие свободы, но в достаточно своеобразном значении – в таком значении, когда само понятие свободы все же ограничено… естественнонаучным понятием силы.
Идея свободы возникает (как определение “вещи в себе”) уже не в чисто формальном восхождении “от обусловленного к условиям” (так появлялась сила), но в содержательном восхождении (в эмпирическом мире “созерцаний”) от действий к причинам. В “Пролегоменах” читаем:
“В явлении каждое действие есть событие, или нечто происходящее во времени; ему должно предшествовать, согласно всеобщему закону природы, определение каузальности его причины (то или иное состояние), за которым действие следует по постоянному закону. Но это определение причины к действованию(Causalitat)_ должно быть также чем-то случающимся, или происходящим; причина должна начать действовать, иначе между ней и действием немыслима была бы никакая временная последовательность; действие существовало бы всегда, как и каузальность причины. Итак, среди явлений определение причины к действию также должно возникать… следовательно, естественная необходимость должна быть условием, в соответствии с которым определяются действующие причины. Если же считать свободу свойством некоторых причин явлений, то по отношению к явлениям как событиям она должна быть способностью начинать их сама собой, т.е. так, чтобы каузальность причины сама не нуждалась в начале и, следовательно, в другом основании, определяющем это начало. Но тогда причина по своей каузальности не должна подчиняться временным определениям своего состояния, т.е. не должна быть явлением, т.е. должна быть признана вещью самой по себе, а одни только действия – явлениями… хотя всякой связи причины и действия в чувственно воспринимаемом мире будет присуща естественная необходимость, однако, с другой стороны, за той причиной, которая сама не есть явление (хотя и лежит в основе явления), будет признана свобода. Таким образом, природа и свобода могут без противоречия быть приписаны одной и той же вещи, но в различном отношении: в одном случае – как явлению, в другом – как вещи самой по себе”, 165 – 167). Итак. Свобода – способность начинать событие спонтанно.
В “Критике чистого разума”: для обоснования естественнонаучной причинности “необходимо допустить абсолютную спонтанность (исходных. – В.Б.) причин – [способность] само собой начинать тот или иной ряд явлений, продолжающийся далее по законам природы…”. ”...Разум создает себе идею спонтанности, способной сама собой начинать действовать без предшествующей другой причины…” (J, 478). Наконец, “примечательно, что практическое понятие свободы основывается на этой трансцендентальной (для самого теоретического движения необходимой, хотя в теоретическом движении невозможной. – В.Б.) идее свободы…” (3, 478). Идея свободы, в отличие от “психологической” и “теологической” идей, имеет не чисто “практическое” нравственное значение, скорее здесь, наоборот, нравственно-практическое значение свободы откровенно понимается как функция от “космологических идей”, от онто-логической идеи свободы – как основания причинного, необходимо причинного движения.
В этой связи небольшое общефилософское отступление.
Свобода - понятая как единственная, предельная идея, не освященная извне или изнутри идеей Души и идеей Бога, – есть sui generis идея Нового времени – идея онто-логических предположений экспериментирующего (ставящего себя в предельные условия) бытия людей. Но это – по замыслу.
Дело в том, что такая предельная идея свободы обречена – в тех ее воплощениях, которые характерны именно для Нового времени – сразу же вырождаться, приобретая в реальном действии и в логике этого действия строго линейный, векторный характер. Одним из таких вырождений этой исходной нововременной идеи свободы оказывается и кантовская свобода в “Критике чистого разума”. Это есть свобода все того же “действия на…” (или у Спинозы – “действия в соответствии со своей природой”), но – не свобода самодействия, не свобода изменения своей природы, не свобода изобретения из себя иного, чем “там” есть.
Это – свобода начинания некоего неизменного, в дурную бесконечность ведущего действия (“феномен Гамлета”), – а если изменяемого, то только по направлению и скорости. Характер этого действия детерминирован заранее: изнутри – вовне… для изменения движения… “от имени” точечного, собственного смысла не имеющего субъекта, значительного только в своем действии. В конечном счете такая свобода обязана своим бытием… все той же причинной необходимости. Свобода нужна, поскольку без нее нельзя понять причинной необходимости “нисходящего ряда”. Начинать действие необходимо толчком (произвольно), извне, по схеме: ”...пока другое тело не выведет… из этого состояния”. И это другое тело (...или дело) по отношению к предмету воздействия абсолютно произвольно, независимо, свободно. В кантонской свободе (пока я рассуждаю исключительно в контексте “Критики чистого разума”) идея _causa sui_не может стать самодовлеющей идеей. Это – не свобода самодеятельности, не свобода “изменять свою причину…”.
В пределах естествознания (научного мышления) causa sui работает только “на выходе” в причинное действие, но тогда определение предмета как “субъекта без предикатов” отщепляется от космологической идеи, от определения предмета как “предпосылки без предпосылок”, как силы, детерминирующей (произвольно?) некое действие, но самой не нуждающейся в детерминации. Космологическая идея оказывается вырожденной идеей свободы. И – что в этих общефилософских рассуждениях существенно – практически-нравственная свобода (категорический императив) отщепляется от свободы практически творческой, от свободы деятельности в вещах, преодолевая их сопротивление. Нравственная свобода приобретает нормативный характер.
Причем идея свободы Нового времени не может не вырождаться. Это – свобода начинать (или не начинать) некое действие. Но поскольку, не начиная действие, я просто не действую (стою на берегу и демонстрирую свое умение плавать…), то здесь я свободен в своем абсолютном бессилии. Но, начиная действие, я сказываюсь рабом этого действия, его нескончаемых, независимых от моей воли последствий… Невырожденной идеей свободы (как предельной идеи) была бы свобода в контексте особой, не спинозовской “causa sui”, такой “causa sui”, которая может быть осмыслена по отношению к особенному, уникальному индивиду (не Природе в целом), способному изменять свою природу, трансформировать свое прошлое, свою “причину”, свое всеобщее, но отнюдь не ценой растворения себя во всеобщем на спинозовский или гегелевский лад. Только в этом случае идеи “причинности” и “присущности” совпадали бы; безусловное “субъекта без предикатов” и “предпосылки без предпосылок” было бы одним и тем же самоизменяющимся бытием. Но тоща это была бы не нововременная логика, но логика, назревающая (имеющая быть) лишь сейчас, к концу XX в. И еще вопрос (в особенности вопрос для логиков) – возможна ли такая логика?
Но вернусь к Канту и Новому времени.
(5). Решающее сосредоточение умозаключений в “нисходящем ряду”. Что способно вместить причинное отношение… Обратимся снова к той переломной точке, в которой восходящий ряд “просиллогизмов”, ведущий вверх – к “идее разума”, перегибается, переламывается вниз – в нисходящий ряд “эписиллогизмов”, ведущий в рассудочную бесконечность “хороших” – прогрессирующих – теорий.
Рассмотрим теперь эту точку как своеобразную горловину воронки, втягивающей в себя весь спектр “идей разума”. Здесь раскроется один из основных секретов кантовского “эксперимента чистого разума”.
Все условия для такого рассмотрения уже – наконец-то! – готовы. Горловина воронки – все то же гипотетическое умозаключение. Теперь необходимо понять не только центральное место гипотетического умозаключения в системе умозаключений (см. выше), но надо осмыслить, каким образом иные идеи разума обогащают гипотетическую идею (то есть гипотетическую форму восхождения к “идее разума”), надо понять, какую роль играют в гипотетической идее уже не общие закономерности вывода (следования), но раздельно взятые “категорические” и “разделительные = умозаключения и соответственно идеи “субъекта без предикатов” и “системы предикатов, в самой себе содержащей основания своего подразделения”. Мы увидим сейчас, как присутствие (не полное растворение, но нерастворимое присутствие) этих особых идей трансформирует идею “гипотетического умозаключения”, идею “предпосылки без предпосылок”.
В горловине обращенного вниз гипотетического умозаключения (возникающего из понятий “предпосылки без предпосылки”, “силы”, “причины”, “свободы”) превращаются и сосредоточиваются идеи “субъекта без предикатов” и “системы предикатов, могущей быть сама себе субъектом”. В этом сосредоточении исходное основание рассудочного вывода становится глубоко содержательным и на-себя-непохожим, вбирающим иные, а не только силовые определения “вещи в себе”.
Собственно, как раз в такой переработке и состоит – в узком смысле – эксперимент чистого разума.
За счет сжатия всех идей в идее космологической, теоретической разум способен – не выходя за собственные пределы (это – воспрещено) – перерабатывать в рассудочную логику все богатства тотальной, всеобщей практической деятельности, практического отношения к вещам. Но, конечно, сжатие осуществляется лишь в одной точке, все остальные “идеи” переламываются, перемалываются только в “причине”, только в силе и хотя и придают “силе” особое, вне-силовое содержание, но и этому всеобщему содержанию придают значение силы, значение кантовской – в действии на нечто “иное” осуществляемой – свободы. Такая воронка обращения “бесконечно-возможного мира” в мир “единственно-возможный” характерна только для практики Нового времени.
Вот что я имею в виду.
Сами по себе идеи “субъекта без предикатов” и “в себе необходимой системы” не могут быть обращены вниз, они не требуют и не терпят нисходящего ряда, вообще они не могут быть вытянуты в однолинейную цепочку. Они – коль скоро они уже возникли на путях категорического или разделительного восхождения – не могут переламываться обратно, они, повторяю, сами по себе характеризуют лишь вне-теоретическую “вещь в себе”, но не содержат механизма обращения этой трансцендентной вещи в “предмет возможного опыта”. В них, в этих идеях, следствие неотрываемо от основания, в них невозможен логический “ряд”.
Между тем Кант настаивает: для превращения в трансцендентальные идеи “годятся не все категории, а только те, в которых синтез образует ряд, и притом ряд подчиненных! друг другу (а не координированных), условий для обусловленного” (3, 392).
Мы видели, какие следствия вытекают из этого утверждения в контексте отождествления всеобщих закономерностей рассудочного вывода с особенной – гипотетической – идеей. Теперь продумаем эту же трудность в ином контексте: с одной стороны. Кант говорит о трех трансцендентальных идеях (на которые расщепляется единая идея “безусловного”), получаемых при восхождении по линиям “категорического”, “гипотетического” и “разделительного” умозаключений. С другой стороны, только одна из этих идей – идея. полученная в гипотетическом умозаключении, – идея “предпосылки, не нуждающейся в предпосылках” (“беспричинная причина” – “сила” – “свобода”...) может быть обращена вниз, дать ряд, дать линейную цепочку выводов: условие – обусловленное, обусловленное как условие, – низшее обусловленное, и так до бесконечности или, точнее, без анти-номичных претензий разума – в бесконечность…
Напомню: субъект, не нуждающийся в предикатах, так-таки в них не нуждается, все – при нем, он замкнут на себя и выходить из себя вовсе не должен, даже не может. Получить эту идею возможно цепочкой категорических восхождений, но вновь размотать ее в некоей вниз спускающейся цепочке невозможно. Следовательно, эта “идея разума”... не может быть “идеей разума” (см. вышеприведенное утверждение Канта). Дальше.
Идея, полученная в разделительном восхождении, идея “системы (агрегата), не нуждающейся ни в каком дополнении для завершения деления понятия”, идея “системы атрибутов, играющей роль субъекта”, также не может быть обращена вниз, не может разматываться (об этом см. ниже).
Кант пишет, настаивая на невозможности для “категорической” и “разделительной” идеи быть… идеями разума: ”...что касается категорий реального отношения между явлениями, то категория субстанции и ее акциденций не подходит для того, чтобы быть трансцендентальной идеей, иными словами, разум не имеет в отношении ее никакого основания нисходить к условиям,_ так как акциденции (поскольку они присущи одной и той же субстанции) координированы друг с другом и не составляют ряда. Но в отношении субстанции они, собственно, не подчинены, а составляют собой способ ее существования. Идеей трансцендентального разума здесь могло бы казаться еще понятие субстанциального (курсив Канта. – В.Б.). Но так как оно означает лишь понятие о самостоятельно существующем предмете вообще, поскольку в нем мыслят лишь трансцендентальный субъект без всякого предиката, а здесь идет речь только о безусловном в ряду явлений, то ясно, что субстанциальное не может быть членом такого ряда. То же замечание относится и к находящимся в общении субстанциям, образующим простые агрегаты и не имеющим никакого показателя ряда, так как они не подчинены друг другу как условия своей возможности, что можно утверждать о пространствах, границы которых всегда определяются не сами по себе, а другим пространством. Таким образом, остается только категория причинности, дающая для данного действия тот или иной ряд причин, в котором можно восходить от действия как обусловленного к причинам как условиям и дать ответ на поставленный разумом вопрос” .
В этом фрагменте из “Критики чистого разума” я выделил слова Канта о привилегированности категории причинности среди категорий реального отношения между явлениями.
Действительно. Получается, что в одном смысле идеи разума есть предельное осмысление трех категорий графы “отношение” (в “таблице категорий”). Отношения “присущности или самостоятельного существования” резюмируются в идее “субъекта без предикатов” (на основе категорического восхождения). Отношения причинности, причины – действия резюмируются в идее “предпосылки без предпосылок” (на основе гипотетического восхождения). Наконец, отношения общения резюмируются в идее “системы предикатов, играющей роль субъекта”.
Но с другой стороны, тот же Кант утверждает, что “идея разума” пред-полагает лишь один из видов отношения – отношения причинности, которые в логике рассудочного вывода реализуются как отношения формального движения по лестнице “условий – обусловленного”?!
И это не просто неряшливость или, скажем, “ошибочное” утверждение Канта: это есть гениальное (может быть, именно потому, что невольное – сам Кант не замечает этой “несуразности”, хотя она-то и лежит, неузнанная, в основе всех его антиномий)... определение основной мета-логической процедуры “теоретических построений” Нового времени. Фокусирование всех координационных категорий отношения в одной из категориальных “клеточек”, в клеточке “причинности”, где отношения между явлениями принимают “субординационный” характер, где трансцендентальные определения “вещей в себе” фокусируются как определения силы, или, говоря философичнее, “свободы”, – это и есть основное дело, или, говоря высокопарнее, миссия науки Нового времени.
Такое фокусирование плюс обращение вне-теоретических определений силового действия в определение выводного ряда (условия – обусловленное) есть, далее, собственно дело логики Нового времени – и в самых формальных (математическая логика), и в самых содержательных (Гегель) ее воплощениях.
Но вернусь к Канту. Итак, только в форме гипотетического умозаключения и соответственно только в идее “гипотетического синтеза” в виде “предпосылки, не нуждающейся в предпосылках”, только в одной из рубрик “отношения”, в рубрике “причинного отношения”, могут и должны обращаться вниз, в логику вывода, все остальные умозаключения, идеи, отношения.
Но, сплетаясь воедино в этой “гипотетической” воронке, идеи “категорического” и “разделительного” синтеза радикально изменяют само отношение причинности, обогащают это отношение, насыщают логику особым, несводимым к причинности, “вещим” содержанием.
1. Заметим: не всех двенадцати категорий всех групп, но только трех категорий только одной группы. О всех категориях речь будет позже.
От “субъекта без предикатов” отношение причинности (уплощенное в выводном движении) получает способность быть не только выводом, но и развитием (хотя и неявным) логики определения, то есть возможность познавательного статута. “Субъект без предикатов” все время витает как предпосылка, как определение вне-теоретического предмета познания, который не может быть воспроизведен в теории, но который (пред-положение которого) придает теории смысл и серьезность, лишает ее чисто игровой необязательности. Больше того. Эта идея дважды необходима в ходе выводного, дедуктивного движения.
Во-первых, в начале этого движения, в отправной точке. В самом деле. Мы все время говорим, что “предпосылка без предпосылок” есть такое определение “безусловного”, в котором восходящее движение умозаключений необходимо переламывается вниз, как только оно дошло до самого “верха”, до такого условия, которое не нуждается в дополнительных основаниях. Ведь именно в этот момент в идее “силы” все содержание “условия” сводится лишь к тому, чтобы обусловливать, чтобы действовать вниз, – никакого “верха” уже нет, и определять “условие” как “обусловленное” уже невозможно. Безусловное условие определяется только и исключительно в нисходящем умозаключении. Это так. Но “безусловное”, которое определяется и получает свое содержание только через свое действие, оказывается абсолютно зависимым от всей линии своих обусловливаний, и действительно “безусловным” оказывается само это “обусловливание”, сама эта бесконечная цепочка следствий.
Итак, все отношение переворачивается и становится довольно-таки абсурдным. Исходное “безусловное” (предпосылка без предпосылок) не может быть основанием вывода, это только точка “перелома” логического движения. И все. Так было бы, если б… Если б не заключение “категорического синтеза”, которое проецируется в идею “силы”. А когда оно проецируется, то “безусловное” гипотетического восхождения сразу же запинается, останавливается, замыкается на себя и оказывается самоценным (логически), еще до перелома в движение вывода. Запинкой здесь служит превращение “исходного условия” в аксиому, а аксиома есть – об этом см. выше в анализе категорического синтеза – формальное определение (вырождение) идеи “субъекта без предикатов”.
Условие, лежащее в основе логической дедукции, не требует дальнейшего обоснования вовсе не из-за логической небрежности, не из-за условной конвенции (“примем, что так, а дальше посмотрим, что выйдет”), не из-за практической очевидности и даже не только потому, что это “условие” есть перевод на логический язык идеи “силы”. Логика Нового времени хитра.
В высшей точке “категорического синтеза” (но это также высшая точка “синтеза гипотетического”) “логический субъект” есть “субъект без предикатов”, без определений, он – по идее – не нуждается в подведении под нечто более общее. Но и от последующего спуска вниз такое определение не зависит.
“Аксиома” остается аксиомой и без построения на ее основе цепочки выводов, это вам не “предпосылка” (обязательно чего-то…); аксиома впитывает в себя предмет определения – всеобщий не потому, что в нем все обобщено, но потому, что он “замкнут на себя”, что он мыслится как абсолютно самостийный. Вспомним предмет механики, полученный в экспериментальной одиночке, в абсолютной пустоте, вне всякого воздействия, все свое (инерцию, к примеру…) таящий в себе. Закон Гёделя тут не действует хотя бы потому, что в самом исходном определении наша аксиома должна быть сформулирована так, чтобы в ней был переведен в логическую форму предмет, зависящий только от самого себя.
Впрочем, после всех перипетий экспериментальной “одиночки” и логической “возгонки” этот предмет (бывший предмет, а теперь – тождество предмета определения и определения предмета) может независимо обладать только лишь таинственной способностью “отвечать на внешние воздействия”. Больше – ничем. Аксиома бесспорна именно потому (вот где тайна логики Нового времени), что… не о чем тут спорить. В аксиоме высказан не итог познания (тут спорить нужно…), но просто его – познания – исходный пункт (предмет познания); причем этот исходный пункт определен в такой форме, что познавать-то дальше нечего, остается лишь “делать выводы” (!), то есть исчислять, как действует, отвечая на действия, этот несчастный исходный пункт. Запинка кончилась. Перед нами сызнова “сила”, сразу же переламывающаяся в формальное условие и дающая начало нисходящей линии гипотетических умозаключений: “Если предположить, что…, то отсюда следует, что…” И – до бесконечности, точнее – в_ бесконечность. Тут типичная круговая порука, идея “субъекта без предикатов” подкрепляет идею “силы”, та закрепляет идею “_беспредикатного субъекта”. При помощи “категорического синтеза” “причина”, полученная в синтезе гипотетическом, превращается в “формальное условие”, теряет силовые динамические характеристики. При помощи “гипотетического синтеза” бесплодная и самодовлеющая аксиома становится основанием и исходным сдвигом (элементарным заключением) логической дедукции.
Эти изобретения логики Нового времени особенно резко и открыто выявляются в ее историческом начале (точнее, в первых тактах мысли после галилеевского начала) – в методологии Декарта. Исходное самоочевидное определение предмета познания (геометризм) оказывается одновременно первым определением строго выводной логики (элементарного сдвига дедукции) как движения мысли (циркуля, карандаша) по геометрическому контуру. Логика вывода не скрывает своего происхождения в опыте “начертания” (а далее – в формуле начертания) геометрических форм.
Но это все “во-первых”. Так воспроизводится идея “синтеза категорического” в самом начале выводной логики, в точке перелома восходящего движения умозаключений (ветвь просиллогизмов) – в движение нисходящее (в ветви эписиллогизмов). Может быть, еще интереснее и еще более значимо для понимания кантовского эксперимента чистого разума то, что основная идея категорического синтеза, идея “субъекта без предикатов”, присутствует (во всяком случае – по идее – должна присутствовать) в “конце” этого движения, где-то внизу бесконечного мельчания “эписиллогизмов”. Но… в каком таком “конце”? Ведь в том-то и замысел эксперимента Канта, что в “нисходящем движении”, в движении вывода, никакого конца быть не должно, не может. Вывод, то есть формальное истолкование действия, направленного “от…” и “на…” (мы теперь знаем, как в таком действии пережигается трансцендентное действие само-определения), – уже по определению – не может закончиться. Мы знаем также, что элементарный сдвиг на линии “эписиллогизмов” и не нуждается в таком конце. Нисходящая логика (“если это, тоща то…”) для своей основательности не требует завершенности выводов, не требует даже (хотя и не запрещает) следующего шага вниз. Все это, конечно, так. Но мы, наверно, уже забыли, что все рассудочное движение, взятое в “целом” (?), заключено тем же Кантом и той же теорией Нового времени во вполне четкие рамки. “Сверху” это движение ограничено разумом (об этом сейчас все время и идет речь), но снизу это движение ограничено… схематизмом продуктивного воображения, “фигурным синтезом”. Или, говоря более радикально, пространственно-временным отображением (в качестве “предмета возможного опыта”) “вещи в себе”, то есть “предмета опыта невозможного”. Ведь рассудок есть логический, выводной способ формирования замкнутых, целостных, ограниченных “предметов – фигур”. Рассудочное движение, оставаясь рассудочным, бесконечно; идет в бесконечность; нигде не кончается… Но оно не может без конца оставаться рассудочным. В некоей точке оно должно перейти в нечто иное, в то, ради чего оно существует, в начертание предметов возможного опыта. Без целокупности здесь снова не обойтись. Бесконечный ряд (и по этой причине) должен быть осмыслен как законченный, цельный, как “форма конструирования” цельного предмета, как причина такого конструирования.
Кончик пера, вычерчивающего трансцендентальную схему, – вот конец бесконечного рассудочного движения. Снова, теперь в качестве образа, угадывается “субъект без предикатов”, логический субъект, не могущий быть представленным в бесконечной цепочке рассудочных определений, – вот что маячит (только в качестве идеи) на самом донышке бездонной дедукции. Да, ряд эписиллогизмов сам по себе бесконечен, пока эти самые эписиллогизмы остаются эписиллогизмами, пока они не переходят сверху – в идеи разума, снизу – в схемы воображения, конструирования. Отнюдь не ленивая необходимость представить ряд законченным (сколько возможно его продолжать…), но упор этого ряда – и вверху и внизу – в “субъекте без предикатов”, – вот что дважды отсекает бесконечное рассудочное движение и делает его целокупным.
“Делает целокупным…“
Это утверждение двусмысленно. Первый смысл: целокупен (в результате двойного отсечения) сам – бесконечный – рассудочный ряд. Целокупен как причина (условие) каждого логического сдвига и как причина (сила) формирования “фигур”, возникающих на кончике логического пера. Второй смысл: целокупен тот целостный, замкнутый предмет, который “маячит” в этом ряду. – Маячит сверху – как вещь в себе, как средоточие метафизического, абсолютного мира. Маячив внизу – как итог “фигурного синтеза”, как предмет возможного опыта.
Но антиномия возникает только на одном конце этого второго смысла… Хотя – об антиномиях все еще подождем.
Пока все о том же – о том, как обогащают гипотетический синтез идеи синтеза категорического и разделительного. Сейчас самое время перейти к идее разделительного синтеза.
(6). Наконец-то – тайна разделительного умозаключения и его роли в теоретическом мышлении Нового времени. Именно благодаря разделительной идее два смысла целокупности, упомянутые выше, уживаются в теориях Нового времени и сливаются внутри этих теорий в один смысл. Благодаря “разделительной идее” целокупность “ряда” воспроизводит целокупность предмета (даже взятого “сверху” – как “вещь в себе” и как “ноумен” разума); точнее – целокупность ряда воспроизводит… логически обоснованную невозможность воспроизвести в теоретических понятиях “целокупный предмет” (?!).
Разъясню, в чем тут дело.
До сих пор идее раздельного синтеза не везло в нашем изложении. Читатель помнит, что по первоначальному плану я хотел раздельно изложить ход эксперимента чистого разума – в “категорических”, “гипотетических” и “разделительных” умозаключениях. Но план не удался. С категорическим “восхождением” все шло нормально, но, когда мы перешли к “гипотетическому синтезу”, он оказался таким прожорливым и экспансионистским, что сломал всю первоначальную логику. Этот синтез сразу же переламывался из восходящего ряда в нисходящий, этот синтез поглощал все остальные формы синтеза и требовал их анализа, этот синтез приводил к идее (“предпосылка без предпосылок”), воплощающей смысл всех остальных идей, хотя и обогащающих идею гипотетического синтеза, но только в самой “гипотетической воронке”. В итоге до “разделительного умозаключения” мы с читателем так и не добрались. Идею разделительного синтеза и логическое действие этой идеи приходилось втягивать в наше изложение “по ходу дела”, мимоходом, по мере надобности. Но в такой необходимости был, конечно, свой резон. Ясно, что “нарушение” первоначального плана как-то входило в первоначальный план. Без доли лукавства тут не обошлось.
В “разделительной идее” есть нечто санкционирующее это нарушение, позволяющее именно “мимоходом” лучше всего понять роль разделительного силлогизма в общем строении “эксперимента чистого разума”.
Но сейчас пришла пора увидеть замысел нашего (точнее – кантовского) “мимоходом”.
Вот несколько основных определений “идеала”, каверзно затаенного в синтезе “разделительной”, то бишь “теологической”, идеи.
Разделительное умозаключение строится по схеме “или – или”. Предмет должен обладать или одним, или другим из исключающих друг друга атрибутов. Именно в этом умозаключении закон противоречия и исключенного третьего напрочь закрепляется в рассудочной логике. Но взгляните, как это простое утверждение запутывается (или проясняется?) у Канта:
“Всякое понятие неопределенно в отношении того, что не содержится в нем самом, и подчинено основоположению об определимости, согласно которому из двух противоречащих друг другу предикатов понятию может быть присущ только один. Это основоположение опирается на закон противоречия и потому составляет логический принцип, отвлекающийся от всякого содержания познания и имеющий в виду только логическую форму его.
Но всякая вещь, если иметь в виду ее возможность, подчинена еще принципу полного определения, согласно которому из всех возможных предикатов вещей, поскольку они сопоставляются со своими противоположностями, ей должен быть присущ один. Это основоположение опирается не только на закон противоречия, так как оно кроме отношения двух противоречащих друг другу предикатов рассматривает всякую вещь еще в отношении ко всей сфере возможного как совокупности всех предикатов вещей вообще и, предполагая эту сферу как априорное условие, представляет всякую вещь так, как она выводит свою собственную возможность из своего участия во всей сфере возможного”. (В примечании: ”...это основоположение относит всякую вещь… ко всей сфере возможного, которая, если бы она (эта сфера возможного. – В.Б.)..._ находилась в идее единичной вещи, обнаруживала бы сродство всего возможного… Определимость всякого понятия подчинена всеобщности _закона исключенного третьего… а _определение вещи подчинено целокупности (universitas), или совокупности, всех возможных предикатов”.) “Следовательно, принцип полного определения касается содержания, а не только логической формы. Этот принцип есть основоположение о синтезе всех предикатов, которые должны составлять полное понятие вещи, а не только аналитического представления посредством одного из двух противоположных друг другу предикатов…
Положение все существующее полностью определено означает, что из всякой пары не только данных, но и всех возможных предикатов, противоположных друг другу, один всегда присущ вещи. Посредством этого положения… сама вещь трансцендентально сопоставляется с совокупностью всех возможных предикатов… Если, следовательно, полное определение в нашем разуме имеет в основе трансцендентальный субстрат, который содержит в себе как бы весь запас материала, откуда могут быть взяты все возможные предикаты вещей, то этот субстрат есть не что иное, как идея всей реальности_(omnitudo realitatis)..”Благодаря такому обладанию всей реальностью понятие _вещи в себе представляется как полностью определенное, а понятие некоторого ens realissimum есть понятие единичной сущности, так как из всех возможных… предикатов один, а именно тот, который безусловно присущ бытию, всегда имеется в ее определении. Следовательно, в основе полного определения… лежит трансцендентальный идеал, составляющий высшее и полное материальное условие возможности всего существующего…” (3, 503 – 507).
Или – в другом, исходном определении: ”...безусловное разделительного синтеза частей в системе - это “агрегат членов деления, которые не нуждаются ни в каком дополнении для завершения деления понятия” (3, 356).
До сих пор в нашем мимоходном изложении роли разделительного умозаключения в “эксперименте чистого разума” мы в основном опирались на это, более формальное определение. А теперь разберемся с первым, содержательным определением “разделительного безусловного” – с определением идеала.
Выделю в рассуждении Канта следующие моменты, существенные для понимания того, как “безусловное” разделительного синтеза обогащает и трансформирует идею синтеза гипотетического:
а) В обычном разделительном умозаключении мы так или иначе определяем предмет, приписывая ему тот или иной атрибут. Весь набор возможных атрибутов (и подходящих для вещи, и не подходящих для нее) находится не в определяемом понятии, но в нашем рассудке. Но, доводя разделительное умозаключение “до самого верха”, до определения – через закон противоречия – “вещи в себе”, мы наталкиваемся на неразрешимое противоречие (“идеал…”), именуемое иначе “полным атрибутивным определением” “вещи в себе”.
“Вещь в себе” не может быть определена извне. Она должна сама нести в себе основания своего определения, выбора своих атрибутов. Но это означает и то, что определения небытия вещи (то, чем она не может быть…) также должны быть дедуцированы из ее бытия. Но тогда в атрибутивное определение “вещи в себе” должно войти, с одной стороны, ее определение через один-единственный действительный (а не только возможный) атрибут, совпадающий с определением ее бытия (ее определением как логического субъекта), но в это определение должно войти, с другой стороны, ее определение через все возможные атрибуты, из которых вещь (разум как ноумен…) – бытием своим – “выбирает” (умозаключает) единственный необходимый. Определение вещи должно быть определением ее – в возможности - как целокупной (весь мир как бытие – небытие данной вещи) и – в действительности - как единичной, одной, единственной, особенной. Но это должно быть одно определение. По сути здесь нет “с одной стороны” и “с другой стороны”... Это означает, что определение данной вещи будет некоей активной (самодействующей) схемой: единственный атрибут (определяющий особенность ее бытия) будет одновременно “как бы субъектом”, активно определяющим (отбирающим) все иные атрибуты – в их невозможности для данной вещи.
Таков идеал безусловного (исчерпывающего) разделительного умозаключения.
б) Этот “идеал” и есть “теологическая идея” Канта. В таком определении “вещь в себе” получает все характеристики Бога средневекового мышления, но в чисто логическом и регулятивном плане - через “как если бы”, через условное наклонение. В отличие от категорического “субъекта без предикатов” смысл такого (разделительного) определения “вещи в себе” состоит именно в том, что это “система атрибутов”, не нуждающаяся в “субъекте”, которая сама себе является “квазисубъектом”. Это не только “система атрибутов”, понятая по образцу Бога. Это также Бог, понятый по образцу полной системы атрибутов, признаков, предикатов, определений, не нуждающихся… в предмете определения. Что ж, вовсе не желая прибегать к дурному каламбуру, приходится сказать: такая абсолютная, законченная, чисто теоретическая, вне-субъектная, квазисубьектная система определений без определяемого действительно есть “идеал” и Бог мышления Нового времени.
Кант именно в этой разделительной идее, присваивающей имя Бога, когда определяет ее как “теологическую”, как всегда, поразительно точен в историо-логическом плане, удивительно чуток к исторической (Нового времени) неповторимости. Сами ученые (в частности, математики) опознали своего Бога – требование абсолютной, системной, вне-содержательной “содержательности” теоретико-группового подхода – только в XX в.
Кант осмыслил это в конце XVIII в., и с гораздо большей последовательностью, но и с ироничностью. Для него эта идея регулятивна (через “как если бы”), для него она теологична (вненаучна), для него это – только одна из трех идей разума. Наконец, для Канта эта “разделительная идея” логически работает только в “горловине” идущего вниз “гипотетического умозаключения”.
И здесь мы возвращаемся к вопросу о том, как действуют и переплетаются “остальные идеи разума” (категорического и разделительного синтеза) в русле нисходящего гипотетического ряда. Ясно прежде всего, что “идея разделительного синтеза”, так же как идея категорическая, “все свое несет с собой” и – сама по себе – не нуждается в услугах дедуктивного нисхождения. “Безусловное” разделительного синтеза – это не субординированная, но координированная система атрибутов, система полная, законченная (хотя это и невозможно…), в самой себе имеющая основание своего деления. Стоит не досчитаться в этой системе хотя бы одного атрибута (только возможного, только возможного), и она теряет всю специфику своего логического содержания, своей логической формы, она перестает быть “теологической идеей”, перестает нести в себе Бога. Опять-таки, как с категорическим восхождением, без восходящей линии просиллогизмов эта идея не может возникнуть, но коль скоро разум вышел в этой идее за пределы, вышел в сферу практического отношения к вещам, то путь обратно – в разум – в рассудок – в продуктивное воображение – закрыт, спуск по цепочке эписиллогизмов невозможен.
Разве что в троянском коне гипотетической идеи, в беспокойной форме “предпосылки, не нуждающейся в предпосылках”?! Тогда бы – конечно… Ведь гипотетическая идея, как раз без работы на других, без истощения в бесчисленных следствиях, без эписиллогизмов, перестает быть самой собой, перестает быть пусть безусловным, но – условием.
Но тут не просто “разве что…”. Для идеи разделительного синтеза троянский конь необходим по определению. Разделительное “безусловное” обнаруживается и реально существует только в форме рассудочной теории (взятой в целом), только как интеграл нисходящего гипотетического вывода. (Я возвращаюсь к мысли, высказанной в связи с анализом сопряжения гипотетического умозаключения с общей логикой рассудка.)
Ведь “безусловное” разделительного синтеза – это полная, совершенная (завершенная) система всех – возможных – атрибутов, а для того, чтобы получить эту полную систему формальных определений и свести все эти определения воедино, необходимо двигаться (первоначально?) по линейной цепочке рассудочных “если это, тогда – то…”. Правда, в разделительной идее эта “цепочка” понята со снятыми векторами “вверх-вниз”, понята как квазиодновременная. В этом – ее неумеренность, рискованность, “идеальность”. Это – ряд, представленный (рискованное предположение, регулятивная идея) в форме агрегата. Это – бесконечное движение вывода, представленное так, как если бы оно не было движением (1), как если бы оно не было бесконечным (2), как если бы оно было не определением теории, а вне-теоретическим “определением” (определение ли это еще?!) “вещи в себе” (3). Это синтез гипотетический (“если, то…”), понятый и представленный как синтез разделительный (“или – или”), но, конечно, в полном объеме того и другого.
Но “вещь в себе” разделительного синтеза запрятана в глубь рассудка (даже не в глубь разума) еще более фундаментально, чем это получилось сейчас. Ведь следует учесть и обратный ход: не только теория дана в этом синтезе так, как если бы она была вещью в себе, но и “вещь в себе” представлена так , _как если бы эта вещь вообще не существовала вне теории, вне логики вывода. Как если бы “вещь в себе” была полностью, без остатка расплющена в абсолютной теоретической системе. Как если бы основным содержанием (вне-теоретическим содержанием) “вещи в себе” был ее радикальный, абсолютный, безусловный формализм.
Для кантовской “вещи в себе” (для реальной онто-логики Нового времени…) такое чудовищное (пойди обнаружь ее, эту “вещь в себе”?) понимание предельно существенно. Ведь (напомню еще раз) такое, через разделительный синтез данное, абсолютно формальное, определение “безусловного” есть Бог (идеал науки) Нового времени. Имени Бога не заслужила ни идея синтеза категорического, ни идея гипотетического синтеза. Да, конечно, “сила” исходна в этой науке как определение неопределяемой внешней субстанции, как то, что должно быть определено в цепочке нескончаемых действий, а затем (внутри логического аппарата теории) – следствий. Но ведь это, так сказать, “апофатическое” определение Божества науки Нового времени. Позитивным, артикулированным, сказанным наименованием этого Бога является бесконечная цепочка следствий, понятая как законченная, как “сам себе субъект”, как система определений, обходящаяся без того, что определяется, что познается.
Вот мы и возвращаемся к утверждению, что двусмысленность “целокупности” логического ряда устраняется или, во всяком случае, получает работающий статут в идее разделительного синтеза.
Теперь все расщеплено.
Один смысл “целокупности” определяется безусловным “категорического синтеза”. Это – “целокупность” (цельность, замкнутость, образность) того предмета познания, того субъекта без предикатов, который с двух сторон ограничивает, отсекает рассудочный ряд – со стороны разума и со стороны “продуктивного воображения”. Другой смысл “целокупности” определяется через разделительный синтез. Это – целокупность самого ряда. Сама система бесконечной дискурсии предстает как определение или, точнее (ведь “вещь в себе” не может быть теоретически определена), как бытие мыслимой в “разделительных умозаключениях” вещи в себе.
Тогда получается такой оборот. -
“Целокупность ряда” есть в одно и то же время, но – к счастью – в разных отношениях: во-первых, невозможное теоретическое воспроизведение “вещи в себе” как абсолютного предмета определения, то есть “вещи в себе” как “субъекта без предикатов” (идея категорического синтеза); во-вторых, невозможное бытие “вещи в себе” как абсолютного определения, то есть “вещи в себе” как “системы атрибутов, которая сама себе субъект” (идея разделительного синтеза); наконец, в-третьих, “целокупность ряда” есть невозможная формальная схема определения “вещи в себе” как “предпосылки без предпосылок” – “силы” – “свободы” (идея гипотетического синтеза).
Но тогда вся тайна и трудность логики Нового времени, логики абсолютной рефлексии, сосредоточивается как раз в разделительной идее, поскольку именно в ней сводится воедино вся фантасмагория взаимоисключающих идей разума – воплощается в теле (в форме) теоретических структур, в бытии теории. Но сама эта идея разделительного синтеза все время остается в тени, вне анализа, ведь это только “идеал”, и ее выпадение из явного логического разбора (прежде всего из разбора антиномического) позволяет снова развести силовое и предметное определение “вещи в себе”.
(7). Итак, итоговый смысл схематизма идей. Возникла интересная ситуация.
Мы по очереди утверждали определяющее значение каждой из кантовских идей разума.
Сначала: именно идея категорического синтеза (“субъект без предикатов”) выражает единственную суть (замысел) всех идей разума – трансцензус из теоретического к практическому отношению к вещам, трансцензус из сферы “предметов возможного опыта” в сферу “вещей в себе”. Только “категорический синтез” возводит рассудок в степень разума.
Затем: именно идея гипотетического синтеза (“предпосылка, не нуждающаяся в предпосылках”) выражает единственную суть (возможность) эффективной работы разума? возможность его (разума) нисхождения в рассудок; только в идее гипотетического синтеза все “идеи разума” сплетаются воедино, обогащают друг друга и дают реальную схему бесконечной дедукции. Только “гипотетический синтез” возводит рассудок в степень разума.
Наконец: именно идея разделительного синтеза (“система атрибутов, которая сама себе субъект”) выражает единственную суть (идеал) бытия разума в недрах рассудка, только эта идея есть Бог логики Нового времени, есть теория, понятая (непонятая) как “вещь в себе”. Только “разделительный синтез” возводит рассудок в степень разума.
Каждая из этих идей воплощает всю суть (и всю “нищету”) теоретического разумения полностью, абсолютно, но – в разных отношениях. Так работает эксперимент чистого разума.
Если еще раз вернуться к образу “воронки”, вбирающей в себя все_идеи_ разума в его нисходящем движении, в движении эписиллогизмов, то схематизм идеи чистого разума может быть описан так:
Втягиваясь в воронку гипотетического вывода, все идеи разума теряют свой трансцендентальный характер, вырождаются в рассудок и – в работе рассудка – сплетаются в одну линию, в одну струну, сплетенную из трех нитей и поэтому особенно крепкую, неразрывную, бесконечную.
Это – в движении вниз. Но в восходящем движении, когда рассудочная мысль выходит из воронки “вверх”, в чистую сферу разума, струна расплетается, расходится на три самостоятельные нити, порождает вновь особые и совершенно независимые друг от друга “идеи разума”.
И каждая воплощает его “суть”. Но в одной (категорической идее) суть разума – это его замысел - замысел превращения разума теоретического в разум практический. В другой (разделительной) суть разума – идеал - идеал абсолютного, исчерпывающего (если бы оно было возможно) определения. В третьей (гипотетической) суть разума – это возможность его работающего, рассудочного обращения, переворачивания. Возможность… сплетения воедино всех нитей умозаключения (в движении вниз), возможность начать сказку о белом бычке с самого начала. В этой “гипотетической сути” заключен эксперимент чистого разума в узком смысле слова, то есть опыт двойного рассмотрения идей разума – в их способности (неспособности) выйти в сферу разума практического, в сферу практического отношения к вещам в себе, и в их способности (уже без всяких “неспособностей”) обогащать и давать импульс движения для работы рассудка, для упорядоченного выводного обусловливания.
В таком двойном рассмотрении “идеи разума”, взятые одновременно с двумя – противоположно направленными – “векторами”, вообще теряют векторный характер, становятся, так сказать, тензорными величинами и, сохраняя разумность, несут на себе также отпечаток умеренности, рассудочности. В итоге “двойного рассмотрения” идеи разума приобретают строго логический вид и дают в раздельности три основных предельных определения логики Нового времени.
От “субъекта без предикатов” идет понимание этой логики как логики аксиоматической, постоянно указующей на вне-теоретический предмет определения, воспроизведенный (не могущий быть воспроизведенным…) во внутри-теоретическом определении предмета. От “предпосылки без предпосылок” идет понимание этой логики как логики дедуктивной, выводной, опирающейся на некую исходную схему вывода. От “системы атрибутов, которая сама себе субъект” идет понимание этой логики как логики законченного формализма, как необходимой логики бесконечных координационных функциональных связей. Здесь формируется идеал “теоретико-группового подхода”, близкий к реализации, близкий к трансформации только в XX в.
Но эти три понимания не спорят, не диалогизируют между собой.
Во-первых, потому, что каждое из этих определений связано со своей собственной восходящей ветвью умозаключений (одно – с категорическим умозаключением; другое – с гипотетическим; третье – с разделительным). В движении “вверх” они не соприкасаются, перестают соприкасаться. Во-вторых, потому, что в движении “вниз” эти определения теряют свою особенность, несовместимость и сливаются в компромиссной, усредненной форме бесконечного выводного движения. Идея “предпосылки без предпосылок” обращает в свою логическую веру все остальные идеи.
Спора логических начал здесь быть не может (он не может быть логически выявлен). Иначе было в XVII в.
Тогда “спор начал” происходил открыто, резко (Спиноза – Декарт – Лейбниц…), тогда он составлял самую суть философской логики. Тогда все философские копья ломались из-за того, что только-только возникающая логика Нового времени была раздражающе противоречива как раз в своих логических началах, основах.
Затем, в XVIII – XIX вв., спор этих начал стал беззвучным, затерялся в ниспадающей, строго формальной однолинейности дедуктивного вывода, в квазинепротиворечивой, условной безличности ее исходных “аксиом”.
Но все это – особая проблема, предмет будущего исследования1.
Вернусь к “идеям” Канта.
Если понять идеи разума не в двойном, но в одностороннем движении – только как логические формы, в которых возможно помыслить вне-теоретические “вещи в себе”, тогда эти идеи получают не собственно логический, но онто-логический, метафизический смысл и… обоснованием логики Нового времени окажутся… идеи логики и мировоззрения средневекового: теологическая идея (идея Бога) и психологическая идея (идея души). Только космологическая идея не может получить собственного средневекового “обоснования”. В ней – нечто непереводимое на средневековый язык. Но зато в ней – ключ перевода “теологической” и “психологической” идеи на язык логики и мировоззрения, специфичных только и исключительно для Нового времени, для деятельности и мышления XVII – XIX вв.
Перевод этот известен в современной метаматематике (в саморефлексии формальной логики). Это – (1) “бесконечное множество абстрактных форм-структур” и (2) “система исходных аксиом”. В мировоззрении (“метафизике”) Нового времени идеи Бога и Души получают имя свободы, - в том кантовском смысле слова, о котором речь шла выше.
Впрочем, и “система аксиом”, и “бесконечное множество структур-форм” не только в “метафизике”, но и в логике сохраняют своезапредельное значение. “Аксиома” указывает на запредельный и в логике неопределимый предмет определения. Абсолютный формализм (структур-форм) сохраняет значение идеала, к которому теория стремится, на который теория молится, но который… увы… только идеал. А вот идея “гипотетического синтеза” работает честно, без устали, в недрах самой теории.
1. Такое исследование “XVII век. Спор логических начал” сейчас подготавливает группа “Диалоги мышления” в составе B.C. Библера, А.В. Ахутина, Л.Б. Тумановой, Т.Б. Длугач, М.С. Глазмана, Я.А. Ляткера.
2. Идеал этот выговаривается реже, чем “аксиома”, но в XX в. он становится все более выявленным. Вот, к примеру: “В своей аксиоматической форме математика представляется множеством абстрактных форм – математических структур…” (Бурбаки Н. Очерки по истории математики. С. 258). Определение Бурбаки особенно осмысленно – здесь и связь этого идеала с пониманием логики как математики, и связь идеала “логики структур” с аксиоматическим “идеалом”.
Нам никак не развязаться с особой ролью “гипотетического синтеза” и “гипотетического анализа”. Причем синтез этот (восхождение вверх) и анализ этот (нисхождение в бесконечность) обогащаются не только другими идеями разума (отношениями “присущности” и отношениями “общения”). Тут есть еще одна странность.
До сих пор я рассуждал так, как будто есть одна “космологическая идея”, противопоставленная идее “теологической” и идее “психологической”. Но “космологических идей” в “Критике…” Канта четыре, и разделение это есть не просто спецификация, но и новая экспансия “гипотетического синтеза”, уже не только на иные формы “отношений”, но и на все иные помимо отношения категории и суждения. На всю таблицу рассудочных действий. Расскажу, как это получается (именно получается, хотя почти не выговаривается вслух) у Канта. Или, будем говорить прямо, вот как это получается в реальной логике мышления Нового времени…
Вообще, это очень плодотворная задача – обнаруживать, где Кант противоречит сам себе, не сводит концы с концами и говорит, ничтоже сумняшеся, через пять – десять строк нечто прямо противоположное тому, что он же сказал “выше”... В этих небрежностях обычно скрываются наиболее продуктивные мысли Канта. В этих странных лакунах, отождествлениях несходного (Кант и не замечает, что он “не сводит концы…”, впрочем, может быть, замечает?) и совершается реальная работа Кантовой мысли. Мы уже обнаружили все логическое значение такой небрежности, как неявное отождествление двух утверждений – о том, что идея разума может формироваться по трем линиям – “категорического”, “гипотетического” и “разделительного” синтеза, и о том, что линия эта единственна, она подчинена законам ряда, то есть исключительно законам синтеза “гипотетического”.
Теперь – новая трудность, новая “небрежность” (снова великолепно работающая небрежность) Канта.
В таблице Канта четыре группы категорий, по три строки в каждой.
Это категории: количества (единство, множественность, целокупность), качества (реальность, отрицание, ограничение), отношения (присущность, причинность, “общение”), модальности (возможность – невозможность, существование – несуществование, необходимость – случайность). Идея гипотетического синтеза, космологическая идея, дает “обобщение” только одной из трех строк в одной из четырех групп – обобщение категории причинности в графе “отношения”.
Но, собственно говоря, такой особой, единой космологической идеи не существует. Есть группа из четырех космологических идей “в соответствии с четырьмя разрядами категорий” (3, 396).
Это -
Идея абсолютной полноты сложения целого всех явлений (соответственно трем строкам категорий количества), идея абсолютной полноты деления целого в явлении (соответственно трем строкам категорий качества), идея абсолютной полноты возникновения явлений вообще (на основе категории отношения), идея абсолютной полноты зависимости существования изменчивого в явлении (на основе категорий модальности).
Кант настаивает: идеи разума формируются “соответственно всем разрядам категорий…”. И добавляет – ”...поскольку они образуют ряд”. Но ряд – по Канту – может дать лишь одна категория в одном разряде?! Вот так1
Правда, это уже и невольной “небрежностью” не назовешь. Кант сам указывает то условие, которое должно превратить двенадцать строк четырех разрядов в одну строку одного разряда: “Поскольку образуют ряд…”, что означает: поскольку все двенадцать категорий перестраиваются, переформируются по принципам одной категории, так сказать, поскольку они рассматриваются как формы причинности. Ну, к примеру, поскольку категория “отрицание” анализируется по причинной схеме или поскольку “возможность” понимается как причина некоей ситуации или как действие иной ситуации… Но это означает, во-первых, что сама идея гипотетического ряда, идея космологическая, должна теперь быть осмыслена как схема такого преобразования. Во-вторых, все же концы с концами сходятся тут не до конца. Когда Кант начинает внимательно анализировать это самое “поскольку…” (мы сейчас не приводим этого анализа), то обнаруживается, что по мере перевода на язык причинности все остальные категории теряют свою специфику, перестают быть самими собой, и, по совести говоря, перевод убивает оригинал. Напрашивается печальный вывод: “Все категории могут быть основой трансцендентальных идей, поскольку они (эти категории) образуют ряд”, но… ряд-то эти категории, оставаясь сами собой, образовать не могут”. А если и могут, то какой это ряд…
Ну, скажем, отношение модальности перестает быть модальностью, поскольку возможность, которая оприничена, – это уже не возможность в модальном смысле (в смысле: “какими состояниями бытия может – чисто логически – обладать объект?”), но… ослабленная необходимость, что ли? Или что-то в этом роде. А ряд из отношений модальности получится настолько ослабленный” что не разберешься, ряд ли это или уже агрегат. Для модальности существенна координация возможных форм бытия – и ни в коем случае не субординация, иначе это уж совеем модальностью не будет. Но если “координация”, то это уже не ряд… Не дедукция… Вот и разберись. Да и “причинность” после такого компромиссного “постольку – поскольку…” теряет всякое значение силы, активного действия и, ослабленная в русле качественных, количественных, модальных перевоплощений, становится чисто формальным условием, вызывающим не действие, а условное следствие (“если…, то…”) по законам бессильной функциональной связи. Стоп. Вот тут-то и зарыта собака…
1. Так пытается истолковать “модальность” современная квантовая механика.
Тут-то и скрыт весь смысл – для логики Нового времени характерный – кантовского втискивания всей таблицы категорий в прокрустово ложе одной, причинной, “строки” в группе “отношения”.
Этот смысл прост: за счет проникновения в причинность иных - координационных – категорий и суждений осуществляется ослабление самой причинности до формального логического ряда: “основание – следствие”. Но, заметим, это не просто ослабление, это и обогащение причинно-условных отношений неявной приправой бытия. Особую роль в этом обогащении играют суждения модальности (я не случайно, вслед за Кантом, взял именно этот “пример”), В форме отношений модальности в связку “условие – обусловленное” входит именно бытие вещей, а “что есть, то уж есть”. Бытие не нуждается в условном “если будет это, то будет то…”. Логика сразу получает абсолютную необходимость. Кант это специально подчеркивает в своем анализе космологических идей. Причем здесь графа “модальности” смыкается со строкой “общения” (в графе “отношения”) и соответственно с вырастающей из “общения” коренной идеей “разделительного синтеза” (помните, идея “системы предикатов, которая сама себе субъект”, или, в переводе на чисто трансцендентальный язык, идея теологическая, идея Бога).
Так уточняется еще один план “эксперимента чистого разума” (план, впервые сформулированный мной выше). В “эксперименте” Канта “идея гипотетического синтеза” захватывает, в момент своего переламывания вниз, в логику выводного следования, все категории и суждения рассудка, придавая этим суждениям и категориям опять же двойное значение – как всеобщей системы категорий и как “оборотной стороны” одной особенной категории – “причинности и зависимости”.
Далее я покажу, что этот разрез кантовского эксперимента (впрочем, очень существенный и сам по себе, дающий исторически определенное, для Нового времени необходимое обоснование всей рассудочной логики XVII – XIX вв.) определяет экспериментирующую роль антиномий.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии