VI

Обычное представление об опыте, как о безотказном источнике знаний и бесконфликтном способе проверки гипотез, дает мало оснований для исторического исследования. Можно, разумеется, отделить в древности трезвый навык от гениально догадливой иногда, но большей частью лишь путающейся в фантастических гипотезах спекуляции. Можно отделить всю древнюю науку от новой, как отделяют инфантильные выдумки, лишенные предметной основы, от деловой опытности взрослого человека. Все это недостаточно конструктивно, чтобы всерьез говорить об историческом исследовании различных принципов эксперимента.
И в самом деле, можно уметь наблюдать и ставить опыты или не уметь и даже не желать это делать. Но в каком смысле можно говорить об исторически определенной форме экспериментальной деятельности?
До сих пор мы пытались, не выходя за рамки феноменологии, нащупать возможные подходы к проблеме. Предварительное определение, выдвинутое на стр. 50, не столько подготавливает позитивное понятие эксперимента, сколько помогает уяснить всю нетривиальность этого понятия. Однако с помощью такого «определения» нельзя однозначно установить объект возможного исторического анализа.
Мы видели, впрочем, что, исходя из этой нестрогой формулировки, можно довольно точно указать те граничные области в рамках практической и познавательной деятельности вообще, в которых как бы сосредоточены узловые проблемы нашей темы. Пусть мы не знаем, что такое эксперимент, — а такое незнание также является предпосылкой исторического исследования, в котором всегда нужно быть готовым к столкновению с незнакомой формой предмета, — пусть у нас нет прямых признаков, по которым можно было бы распознать форму экспериментальной деятельности в незнакомой нам научной ситуации, тем историчнее можно будет реконструировать этот феномен, если только мы знаем, каким образом и где формы мыслящей практики в широком смысле слова преобразуются в формы экспериментльного мышления.
На предыдущих страницах мы пытались отделить сферу экспериментальной деятельности от смежных областей — собственно предметно-практической деятельности и теоретического мышления как такового. Но тем самым мы описали не только некие абстрактные проблемные ситуации, но и аспекты самой историко-научной действительности, которые могут привлечь наше внимание. В соответствии с этим анализ каждой исторической эпохи (разумеется, если для нее вообще характерно научно-теоретическое отношение) прежде всего может идти по трем путям.
Исследуем, во-первых, в каких особых формах в практике уже существует то особое («обратное») отношение между орудием и предметом, которое характерно для экспериментальной практики; во-вторых, в каких особых категориях в рамках философско-теоретического мышления эпохи ставится и решается вопрос о его предметной истинности; в-третьих, каким образом существует и осознается конкретная и радикальная проблема взаимоперехода идеальных и предметных определений. В результате можно наметить определяющие черты того, что мы будем называть экспериментальной ситуацией эпохи, имея в виду, что ситуация эта вовсе не обязательно развертывается в методическое экспериментирование, свойственную науке Нового времени.
1. В познавательной практике целью является предмет, который должен быть познан, т. е. преобразован, превращен, извлечен из своей естественно-наличной формы, в которой он как раз неизвестен. Но преобразован так, чтобы не стать «средством» для другого, а впервые оказаться «самим собой». В познающей деятельности естественный предмет должен приобрести некую искусственную форму (форму возможного знания), но при этом такую, которая лишена непосредственно практической целесообразности и представляет собой поэтому форму как бы природо-подобного существования.
Таким образом, для познания важны те ситуации, события и процессы, в которых «естественное» происходит с функциональной определенностью «искусственного» или же, наоборот, «искусственное» осуществляется так, что не переходит в некое «действие с целью...», а развертывается, «подражая природе», т. е. самоцельно. Важны, следовательно, точки взаимоперехода «естественного» и «искусственного».
Вот почему, как мы увидим в разделе, посвященном античной науке, столь важен для нашей темы анализ эстетической формы. Здесь идеальная − совершенная − форма как раз выражает предмет в нем самом. Вот почему в возникновении экспериментальных наук Нового времени важную роль сыграло и распространение в эпоху Возрождения механических и математических «игр», «курьезов», «фокусов», «загадок». В самом деле, с точки зрения ремесленника «труд» экспериментатора представляется не более чем игрой. Например, при исследовании законов равновесия или движения рычагами действуют не для того, чтобы перемещать тяжести, весами пользуются не для того, чтобы определять вес, снаряды выпускают не для того, чтобы поразить цель, и т. д. Но это равновесие и взаимопревращение естественного и искусственного и создает возможность эксперимента. Оно определяется тем, как задается форма предмета «самого по себе», т. е. как изолируется предмет возможного теоретического познания. В эпоху античности мы называем этот способ «естественной изоляцией», в эпоху средневековья — единообразия ради — «сверхъестественной изоляцией», в эпоху Нового времени — «искусственной изоляцией».
2. Возьмем теперь противоположный полюс, границу между экспериментирующим теоретизированием и теоретическим мышлением в рамках развернутой системы (см. стр. 48-51). Прежде всего мы находим здесь обширную сферу мысленного эксперимента, благодаря которому результаты реальных экспериментов могут приобрести теоретическое значение, а теоретические принципы — предметную наглядность. Любой теоретически продуктивный эксперимент развертывается одновременно в вещах и в мыслях²⁰. Подобно тому как логическое доказательство сопровождается мысленным преобразованием предмета доказательства и поэтому всегда уже является также и мысленным экспериментом²¹, реальный эксперимент сопровождается идеальной демонстрацией и, стало быть, всегда является также и доказательством²².
Для исторического анализа принципов экспериментального отношения теоретика к предмету важнейшим является то, каким образом в мышлении устанавливается форма тождества понятия и предмета, форма их соответствия, адекватности друг другу,— такая предметная форма, которая предполагается понятной уже в созерцании (мысленном), и такая схематизация понятия, в которой оно представляется непосредственно предметным (созерцаемым). Это заставляет сосредоточить внимание на фундаментальной философской проблематике. В результате определяется существенная форма отношения теоретического мышления в целом к своему предмету. В эпоху античности мы называем эту форму «теоретическим наблюдением», в эпоху средневековья — «теоретическим истолкованием», в эпоху Нового времени — «теоретическим исследованием».
3. Узловым моментом всех принципиальных проблем, связанных с формой и самим содержанием экспериментальной деятельности определенной эпохи, является противоречие между понятийной формой предмета и формой предметности понятия. Неидеализируемый предмет не познается, понятие, никак не соотносимое с предметностью, пусто²³. Вместе с тем идеализированные определения предмета «бесконечно» отличаются от его предметных определений. Возникающие здесь парадоксы — как показывают размышления Зенона, Аристотеля, Галилея, Кавальери или Лейбница,— суть парадоксы бесконечного. Наоборот, схематизированное («экземплифицированное») понятие нагружается наглядностью, которая вводит как бы собственную «логику» в теоретическую логику понятий²⁴. Можно было бы отнести совокупность первых проблем к математике, совокупность вторых — к логике, если бы не существовало такой проблемы, которая, во-первых, представляет собой средоточие физической теории и решение которой, во-вторых, предполагает решение описанных проблемных ситуаций,— это проблема движения.
Особая форма предметно-понятийного противоречия и сопряженная ей форма фундаментального теоретико-физического принципа составляют существенное содержание соответствующей экспериментально-теоретической проблемы. В эпоху античности речь может идти об апориях типа зеноновских и, условно говоря, о «принципе инерции покоя» ²⁵. В эоху средневековья нет достаточно определенной формулировки ни того, ни другого. Мы лишь приблизительно можем говорить об антитетической²⁶, апофатической или герменевтической форме противоречия и о «принципе инерции недостижимого покоя». В эпоху Нового времени речь — с достаточной строгостью — может идти об антиномической форме связи физического и математического, динамического и кинематического аспектов и о «принципе инерции прямолинейного равномерного движения».

* * *
Границы и узловые проблемы, выделенные нами в контексте научно-теоретической деятельности, обрисовывают определенную экспериментальную ситуацию. Характер этой ситуации определяет, какие формы примет экспериментальная деятельность, какое место она займет в теоретическом мышлении, какое действие будет оказывать на способ развертывания отдельных наук.
Анализ экспериментальной деятельности на этом уровне и в таком контексте открывает в ней стороны, которые часто ускользают от внимания теоретиков научного познания, ориентирующихся главным образом на форму эксперимента в науках Нового времени. Между тем аспект чувственно-предметного экспериментирования, доминирующий в современной науке, заслоняет другие аспекты, не менее существенные и в настоящее время все определеннее дающие о себе знать.
Напротив, в эпоху античности или средневековья на первый план выступали иные стороны эксперимента, ослаблявшие или вовсе сводившие на нет значение предметно-исследовательского эксперимента. Экспериментирование, т. е. способ формировать теоретический предмет из нетеоретического материала, способ раскрывать понятийные (теоретически-мыслимые) стороны этого предмета и способ восстанавливать проблему предмета в его отличии от понятийных форм, в древности принимало скорее форму преобразования субъекта (способа видеть, мысленно воспроизводить, распознавать, интерпретировать, истолковывать всегда уже присутствующую истину); предмет раскрывается в истине, поскольку теоретик научается истинно (умно) видеть, слышать, воспринимать, улавливать смысл. В античности господствующим моментом является «сублимация зрения». Экспериментирование развертывается как переход от простого зрительного обособления предмета, его распознавания, к усмотрению (припоминанию) его подлинного первообраза, «эйдоса». Поскольку именно наблюдение с начала и до конца («теория» — созерцание) остается единой формой теоретического отношения к предмету, мы и называем этот эксперимент «теоретическим наблюдением».
Для средневекового мышления характерно «герменевтическое» отношение не только к текстам, в которые погружена средневековая культура, но и к самим вещам. Истолкование текста, эксперимент со словом становится всеобщей моделью мысленно-экспериментальной деятельности. Поэтому мы называем эту форму «теоретическим истолкованием».
И в античном и в средневековом экспериментировании присутствуют все три различенных нами стороны экспериментальной деятельности: идеально-индивидуализирующая, мысленно-истолковывающая и предметно-исследовательская. Но в рамках определенной формы теоретического мышления одна из них доминирует. Так, в современной науке предметно-исследовательская деятельность в эксперименте почти целиком заслонила моменты исходного формообразования и смыслового истолкования. Эти моменты, конечно, присутствуют и активно участвуют в научном мышлении, и остаются погруженными в аморфную стихию «творческого процесса» вообще.
Задача предлагаемого исторического исследования помочь углубить и конкретизировать понимание такого фундаментального звена научно-технического творчества, каким является эксперимент.
______________
²⁰ В. С. Библер. Генезис понятия движения (к истории механики).- В кн.: А. С. Арсеньев, В. С. Библер, Б. М. Кедров. Анализ развивающегося понятия. М., 1967, с. 111.
²¹ Это подробно показал И. Лакатос в своей книге "Доказательства и опровержения". М., 1967.
²² См.: В. С. Библер. Творческое мышление как предмет логики.: Научное творчество. М., 1969, с. 167-220.
²³ См.: И. Кант. Сочинения, т. 3, с. 299-313. Раздел «Об основаниях различения всех предметов на phaenomena и noumеnа».
²⁴ См. об этом: J. Hintikka. Logik, languаgе-gаmеs and information. Oxford.1973.
²⁵ См.: Вл. П. Визгин. Развитие взаимосвязи принципов инвариантности с законами сохранения в классической физике. М., 1971, с. 18-29
²⁶ См.: Я. А. Ляткер. Декарт. М., 1975, с. 33.