IV.2. На это я воскликнул: Как много ты обещаешь! Я не сомневаюсь, что ты можешь сделать это, только приступи немедля.— Во-первых, добрые всегда обладают могуществом, дурные же лишены всяких сил, это тебе нужно усвоить. Ведь если благо и зло — противоположности, а как мы утверждаем, благо — могущественно, тогда очевидно, что зло — бессильно. Если же известно бессилие зла. То еще более заметной становится сила добра. Но чтобы твоя вера укрепилась от наших рассуждений. Я поведу их двумя путями, подтверждая свои высказывания то с одной, то с другой стороны. Существует два начала, от которых зависит свершение человеческих действий — воля и могущество, и если отсутствует одно из них, то содеять что-либо невозможно. Руководствуясь побуждениями собственной воли, ни один человек не приемлет того, чего не желает, но если он не обладает могуществом, его воля бессильна. Следовательно, когда ты видишь, что кто-то стремится достичь того, чего достичь не в состоянии, можно не сомневаться? У него не хватит сил достичь того, чего он желает.
— Это положение очень ясно,— сказал я,— и его нельзя отрицать.— Действительно, разве можно усомниться в могуществе того, кто достиг желаемого? — Нет.— Ведь всякий должен считаться сильным в том, что он может сделать, и бессильным в том, что не может.— Именно так.— Помнишь ли ты,— спросила она,— выводы из наших предшествующих рассуждений? Все человеческие желания, которые приводят в движение тысячи различных устремлений, направлены к благу.— Помню, как это было доказано.— Теперь вспомни, что блаженство есть само благо. Таким образом, если кто-то стремится к блаженству, то для него превыше всего желаемо благо.— Да, нет нужды напоминать об этом, поскольку это закреплено в моей памяти.— Значит, все люди, как дурные, так и добрые одинаково стремятся к благу в едином порыве? — Да, так.— Но ведь приобщаясь к благу, они становятся добрыми? — Да.— Получают ли добрые то, чего желают? — Так, по крайней мере, мне кажется.— Злые же, если обретают благо, не могут оставаться злыми.— Да.— Значит, как для тех, так и для других желательно благо, но невелико число [людей], действительно обретают его; тогда нет сомнения, что добрые могучи, а дурные бессильны.— Кто,— сказал я,— сомневается в этом, тот не понимает ни сущности вещей, ни разумных установлений.— Она продолжала: Если существуют два человека, один из которых, когда им было бы предложено сделать нечто согласно природе, сам исполнил бы заданное в соответствии с природой, а другой был бы не в состоянии сделать это; другими словами, не исполнил бы то, что ему предложено в соответствии с природой, но лишь подражал выполнившему, кого бы из них счел бы ты более могучим? — Хотя я угадываю, что ты ожидаешь объяснений от меня, однако я желаю выслушать твои.— Разве ты отрицаешь, спросила она,— что передвижение посредством ходьбы соответствует человеческой природе? — Нет.— И ты не сомневаешься, что ходьба естественная обязанность? — Не сомневаюсь.— Если же некто, будучи в состоянии ходить ногами, ходит пешком, а другой, лишенный природной способности ходить, будет передвигаться на руках, кого из них можно счесть более могучим? — Продолжай далее.— Никто не сомневается, что человек, способный исполнить долг сообразно законам природы, более могуч, чем тот, кто не может. Высшего же блага, равно предложенного добрым и дурным [людям], добрые стремятся достичь путем, предписанным природой, то есть добродетелями, дурные — посредством удовлетворения различных страстей, которые совсем не предписываются природой для достижения блага. Может быть, ты думаешь иначе? — Нет,— сказал я, теперь мне ясно, что следует из сказанного. Из твоих рассуждений очевидно, что добрые обладают могуществом, дурные же, напротив, его лишены.— Верно,— подтвердила она,— и это, поскольку врачующим свойственно питать надежду, признак того, что твоя природа хорошо сопротивляется недугу. Поскольку я вижу, что ты близок к пониманию, то продолжу цепь рассуждений.
Посмотри, насколько присуща слабость порочным людям, которые не могут достичь того, к чему влечет их и почти толкает природная наклонность; а что было бы, если бы они лишились поддержки великой и неодолимой природы? Посуди же, сколь велико бессилие дурных людей. Разве не к пустым и показным наградам они стремятся, но даже их получить не могут, ибо находясь, казалось бы, вблизи самого высшего блага, они гибнут в пучине и приходят совсем не к тому исходу, к которому устремлены их помыслы и днем и ночью; но в достижении вершины проявляется сила добрых. Из двух людей того бы ты считал сильным в ходьбе, кто с помощью собственных ног может дойти до любого места, где бы оно не находилось, а не того, кто не может его достичь. Таким же образом ты с необходимостью назовешь обладающим большим могуществом человека, знающего цель, к которой должно стремиться, как к никакой иной. Из этого следует, что дурные люди, по-видимому, полностью лишены сил. В противном случае, отчего же они предаются пороку, отвернувшись от добродетели? От незнания блага? Но что бессильней слепоты невежества? Быть может, они знают то, что нужно искать, а страсти неодолимо сбивают их на ложный путь? Но тогда они опять же бессильны, так как не могут сопротивляться пороку. Или же сознательно и по своей воле они избегают блага и устремляются к пороку? В таком случае они не только не обладают большим могуществом, но вообще перестают существовать. Ибо люди, устремляющиеся прочь от общей для всех цели, тотчас утрачивают свое бытие.
Кое-кому покажется весьма странным наше суждение, что порочные люди, которых большинство, не существуют: но так происходит в действительности, Я не отрицаю, что те, которые порочны, суть порочны, но я отрицаю, что они существуют в собственном и абсолютном смысле этого слова. Ведь называешь ты труп человеком мертвым, назвать его собственно человеком невозможно. Так бы я рассудила и относительно существования злых и порочных людей. Итак, я не могу утверждать, что они существуют, ибо существует лишь то, что придерживается [общего] порядка сущего и действует сообразно со своей природой, нарушающее эти принципы отрекается от своей собственной природы. Но ты возразишь: злые все-таки обладают так называемым могуществом; пусть так, но ведь их могущество проистекает не из их силы, а скорее из бессилия. Они могущественны во зле, в котором бы мало преуспели, если бы могли утвердиться во благе. Такое могущество только еще яснее показывает, что они ничего не могут. Итак, если, как мы решили немного ранее, зло есть ничто, те, которые способны творить только зло, с очевидностью не способны ни к чему.— Это понятно,— подтвердил я,— Но чтобы ты понял, какова степень их бессилия, я повторяю, что не существует ничего более могущественного, чем высшее благо, как мы определили немного выше.— Согласен.— Но оно не может творить зла.— Не может.— Ну а теперь скажи: станет ли человек утверждать, что он всемогущ? — Нет, если он не безумен,— сказал я.— И те не менее люди могут делать зло? — О, если бы было не так! — воскликнул я.— Тогда очевидно, что если сила, которая помогает свершать только добро, всемогуща, а люди, которые могут делать также и зло не обладают ею, то способные делать зло менее могущественны. Кроме того, мы уже показали ранее, что всякое могущество достойно быть названо среди того, к чему следует стремиться, относятся к благу, как к некоей вершине их природы. Но способность совершать злодеяние невозможно отнести к благу; значит, это недостойное стремление. Однако всякое могущество достойно стремления, откуда ясно, что способность совершать зло не есть могущество.
Из всего этого следует с очевидностью, что добродетельные всегда могущественны, а дурные — слабы. И тогда справедливо рассуждение Платона 1 о том, что только мудрые могут достигать всего, чего пожелают, дурные же обычно делают то, что угодно их чувственности, того же, чего действительно желают, они достичь не могут. Совершают же они то, что избирают, полагая, что смогут обрести желаемое благо посредством вещей, доставляющих им удовольствие, но им это не удается, так как нельзя прийти к блаженству через порок.
IV.2(v). Ты видишь царей, сидящих
На тронах своих высоких,
Ты видишь пурпур роскошный
И стену суровых стражей,
Грозящих яростным видом
И тяжким дыханьем гневным.
И если б заботы даже
Ушли б из дворцовых сводов,
Увидеть ты б мог тиранов
В оковах своих жестоких.
Их сердца полнит отрава
Страстей и тоски безмерной,
Рассудок темнит досада,
Волненье в крови терзает,
Печаль их гнетет, и манят
Обманчивые надежды 2.
И смертный так же, желаньям
Всевластным своим покорный,
Свободным не будет, цели
Своей не узрит вовеки.
______________
1 Боэций кратко резюмирует рассуждения Сократа и Пола в диалоге Платона «Горгий», 467с — 482е.
2 Ср.: Платон. Государство, IX, 578а — 580а, где также рисуется образ тирана, наиболее несчастного из людей.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии