Во второй части будет осуществлен пробный опыт историологической реконструкции такого странного логического феномена, как «теоретик-классик».
Несколько слов о самом понятии «историологическая реконструкция».
Предполагается, что логические особенности «теоретика-классика» будут воспроизведены в их исторической конкретности, где-то в пределах 1630-1970-х годов. Это должны быть всеобщие (логические) и особенные (исторические) определения. Сказанное предполагает и особое понимание логики (то именно, которое мы развиваем). Те внутренние «Я», которые мы будем реконструировать в «голове» «теоретика-классика», необходимы и всеобщи в такой особенной ситуации, когда человек стоит перед задачей актуализировать логику (возможность) бытия предметов как логику взаимодействия (здесь «взаимодействие» — предельное понятие) «точек Кузанского».
Далее, особенности мышления «теоретика-классика» будут именно реконструированы. Это означает, что сам «жанр» предстоящих очерков будет сочетанием философской формы теоретизирования (открытых, майевтических размышлений, демонстрации процессов собственного мышления) и формы теоретизирования исторического (итог которого не позитивная теория типа естественнонаучной, но именно историческая конструкция, ответ не на вопрос: «В чем сущность процесса?», а на вопрос: «Как это было?» или: «Как это есть в действительности?»1).
Теперь следует уточнить понятие «теоретик-классик» и обосновать выбор именно такого предмета анализа.
Осмысливая «Палату Ума», мы говорили о теоретическом Уме, о мышлении, направленном на изобретение теорий. Такое ограничение было связано не только с задачей нашего исследования, но также со спецификой исторически сложившихся форм философской рефлексии по отношению к логической культуре Нового времени.
В Новое время логика обнаруживается философами именно в теоретическом мышлении, направленном на познание вещей, и, чем дальше, тем больше, в языке теоретического текста (в XX веке главным образом в языке математики). Мышление эстетическое, направленное на создание художественных произведений, на художественное освоение мира, представляется чем-то — по определению — не логическим, да и вообще, мышлением ли? Если эстетическое освоение мира и понимается как мышление, то его логическая суть выявляется, фокусируется как раз в другой, «высшей» (или просто другой) форме мышления — в той же теории.
Эстетическое мышление представляется обычно сложной смесью логического и нелогического, разумного и эмоционального, а потому для выделения и идеализации собственно логических определений надо все же обратиться к наиболее чистой форме, очищенной от эмоциональных примесей,— к форме теоретического мышления, к «дедуктивно-аксиоматическому» тексту. И такая ситуация определялась не «злой волей» философов, но реальным строением практики Нового времени.
Подозрительной — в этом плане — оказалась к концу XIX века и сама философия, философское мышление. Размытость философских текстов, их открытая форма, слабая разработка аксиоматически-дедуктивных схем, вмешательство эстетических моментов, замена рефлексией объективных логических фиксации — все это делало философию неудобным (если говорить мягко) предметом для обнаружения собственно логических закономерностей, точнее, для использования их в целях информации и управления.
В крайнем случае философия выступала как метод анализа теоретических текстов, но уж во всяком случае не как предмет. Да и метод становился все более подозрительным. Философы — речь псе время идет о философах-логиках — стремились приблизить свой метод к методу точных паук, чтобы адекватно воспроизвести действительно «логические закономерности» (формальную структуру текста).
Теоретическое мышление — теоретический текст — математический текст — метаматематический текст — так можно изобразить последовательное уточнение предмета собственно логического анализа, предмета логической науки в XIX-XX веках.
Проделанный анализ позволяет наметить обратный путь — от текста к его изобретателю. Необходимость логического обоснования самих начал логического движения; постоянная «подкормка» чистой дедукции за счет внутреннего диалога «способностей»; неизбежность включения в логику мышления (понятия) логики бытия (как внепонятийной, непонятой, загадочной реальности) — все эти соображения, будем надеяться, убедили читателя в диалогичности самой обычной теоретической логики, во внутренней философичности (логика как критика и обоснование самой себя) каждого самого строгого логического движения.
Логика текста, до основания понятая, выступает в качестве логики текста интерпретированного, идеализованного как философский, как движение понятий, как диалог логик.
Все это так. Но все же начинать наш анализ необходимо с текста позитивно-теоретического, причем естественнонаучного, и уже в нем обнаруживать внутренние, философо-логические слои. Только на таком пути мы будем логически воспроизводить действительную историю философского анализа (от Декарта начиная), будем «отталкиваться» от обычного понимания того, что есть «теоретический текст», логически систематизированный, построенный в соответствии со строгими правилами дедукции и аксиоматизации (точнее, ориентированный на выполнение этих правил как идеала). Только тогда мы сможем последовательно пройти и «обратный путь»: от «замкнутого на себя текста» (в идеале тавтологического) к «замкнутому на себя мыслителю, теоретику» (в идеале «замкнутость» в этом случае тождественна изменению субъекта мышления, тождественна диалогу мыслителя с самим собой), Впрочем, необходимость начать наш анализ с текста теоретика-естественника связана не только с общефилософскими соображениями. Многое определяется современной научно-технической революцией.
Вот некоторые дополнительные аргументы, определяющие, почему к цельной фигуре теоретика Нового времени лучше всего подойти, опираясь на позитивно-научную, «законополагающую» теорию.
Во-первых, именно эта теория сейчас непосредственно подвергается преобразованию, рушится объективно под влиянием теоретических революций XX века, и нам остается только проникнуть в «интерьер» теоретизирования вслед за Альбертом Эйнштейном или Нильсом Бором.
Далее. Изменение социально-логического статута теоретика Нового времени также начинается — в процессе научно-технической революции — с этой грани, протекает как «превращение науки (позитивной) в непосредственную производительную силу». Что бы ни значило последнее утверждение (тут имеются разные точки зрения), оно точно указывает наилучший (открытый) «вход» в теоретика.
Еще одно соображение. Как раз естественнонаучная теория наиболее жестка, определенна, отщеплена от теоретизирования как процесса (что собой представляет «физико-математическая теория», можно указать почти с эмпирической определенностью и формально-логической четкостью).
Поэтому, проникая — отсюда — в «интерьер» теоретика, возможно четко выделить все этапы такого «проникновения» — различить движение в «теории», движение в процессе полагания этой теории и в процессе «самоизменения теоретика».
В философии или в истории форма знания так диффузна, так текуча, так слита с процессом теоретизирования и с самим субъектом этого процесса, что здесь логическое движение в «подтекст» теоретической формы крайне затрудняется, а антиномическое единство (формы — процесса — субъекта) понимается просто как абстрактное тождество. Это отнюдь не недостаток философии или истории, это просто аргумент в размышлении «с чего начать».
И наконец, самое основное. Именно этот «угол» теоретического «треугольника» (теория — процесс теоретизирования — субъект этого процесса) непосредственно повернут в XVII — начале XX века в социально-производственную практику. Естественнонаучное теоретизирование объективно — и социально, и логически — фокусирует в этот период деятельность цельного теоретика, оказывается в значительной мере синонимом самого понятия «теоретик» в его сопряжении с понятием «практик».
Два других угла повернуты внутрь, составляют подтекст теоретизирования и в своей логической определенности почти не осознаются.
Поэтому начинать нужно именно с этого «угла». Но не забудем — только начинать. Цель наша иная — понять логический феномен «теоретика-классика» именно как Цельный историологический феномен.
Наша сверхзадача — воспроизвести цельную диалогику теоретического творческого мышления в «голове» теоретического гения Нового времени.
Чтобы, пусть частично, разрешить такую задачу, необходимо раскрыть в однозначном естественнонаучном тексте целую систему диалогических включений. Схема этих перекрещивающихся диалогов предположена в уже осуществленном выше анализе:
1. «Диалог интеллектуальных способностей» (рассудок — разум — интуиция...), теоретически осознанный уже в диалогах Кузанского и развитый — философски — в системах Декарта, Лейбница, Спинозы, Канта. Тот же диалог – позитивно, вне философской рефлексии — реализовался в истории естественнонаучного мышления от Галилея до Эйнштейна.
2. Диалог этот по-разному протекает в собственно философском мышлении, в теориях позитивно-научных и в исторических конструкциях. Мы воспроизведем его преломление внутри позитивно-научного мышления, но так, чтобы раскрыть «диалог способностей» па фоне (в контексте) или в пересечении с диалогом теоретика (в более узком смысле слова — автора позитивно-научных теорий) и философа внутри единого теоретического творческого мышления.
3. Этот коренной внутритеоретический диалог (логики философской и логики позитивно-научной) может осуществляться как творческая сила только в контексте еще более глубинного «внутрипонятийного диалога» между теоретическим и эстетическим разумом, в единстве и противоречиях теоретического и художественного творчества. В настоящей книге этот диалог не будет анализироваться специально (некоторые его определения я намечу в очерке «Вместо заключения»), но преломление споров «теоретика, поэта, философа» во внутритеоретическом диалоге «теоретика-классика» должно вес время восприниматься читателем (т. е. его необходимо — в той или другой форме — воспроизводить).
4. Наконец, во всем узле диалогов, исторически и логически характерных именно для Нового времени, необходимо будет наметить диалог различных логических культур. Непосредственно анализируемая нами культура мышления Нового времени, культура классического разума будет понята как голос в сложнейшей историологической полифонии — в споре с логической культурой античности, средневековья и в споре с назревающей, еще не реализованной логической культурой ближайшего будущего.
Конечно, вся программа-максимум не может быть здесь реализована, но в качестве программы, перспективы она будет определять направление, вектор предстоящего анализа. Не больше. Все включения в «слои» диалогов будут обнаруживаться и сниматься постепенно и только в ключе творческой работы «теоретика-классика». И теперь яснее становится само это понятие.
«Теоретик-классик» — автор позитивно-научного текста, фиксирующего дедуктивно-аксиоматическую, «законополагающую» теорию типа теорий физических пли механических.
«Теоретик-классик» работает на историческом прогоне XVII — начало XX века и развивает классические теории, основанные на идеализациях Галилея.
Он — мыслитель, формирующий свое теоретическое знание как нечто радикально отличное от знания философского или исторического, но, следовательно, в диалоге с философским и историческим теоретизированием. Это — автор классического текста.
Классический текст и будет непосредственным предметом нашего анализа.
Но сразу же уточним.
Тот «текст», который мы будем анализировать, в котором мы должны обнаружить диалогику классического разума, отнюдь не какой-то наличный текст: сквозь него продираться трудно, и такой задачи я пока не ставлю.
Предмет нашего анализа — это как бы замысел ординарного классического (физического) текста, уже логически идеализованный текст. Но тут мы не будем насильниками, такая подготовка текста к философскому анализу осуществлена самими физиками XX века, любопытным образом — одновременно — предельно формализующими свои работы и предельно их философизирующими, превращающими тексты в размышления по поводу текстов (Эйнштейн, Бор).
Предположение о диалогике теоретика как истинной логике теоретического текста составляет основу развиваемой далее реконструкции.
_______________
1 Ответ на этот вопрос требует именно теоретического мышления, поскольку «действительность» вовсе не эмпирическое существование, а сложное единство, тождество сущности и существования; мысленное воспроизведение этого тождества требует сложнейших теоретических идеализации.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии