Научный метод есть способ организации осмысления действительности, предполагающий необходимость доказательства утверждаемого. Его основой является учение о способе доказательства. Первый собственно научный метод, как антипод "методу" мифологии, был разработан Аристотелем и представлял собой конструирование понятий о мире на основе логики. Теория, в основу которой был положен его метод, называлась силлогистикой, а доказательство осуществлялось формально. Формальное доказательство предполагает организацию моментов мысли посредством придания им форм логических понятий, суждений, умозаключений, определений, и т.д. Знание законов выведения одних форм из других ДОЛЖНО, по замыслу создателей логики, предоставить мышлению возможность без апелляции к опыту предметной деятельности, то есть теоретически, предвосхищать НЕИЗВЕСТНОЕ.
В конце XIX — начале XX века была создана современная формальная логика, усовершенствовавшая доказательную сторону такого предвосхищения, укрепившая научные круги во мнении, что всякая теория должна строиться на базе применения традиционного формально-логического доказательства. Это значит, что любое доказательство истинности утверждаемого осуществляется по заранее установленным правилам и что использование какого-либо неоговоренного правила запрещается. Такое доказательство осуществляется сознательно и называется дискурсивным. Однако, как утверждалось представителями точных наук, а впоследствии было доказано Геделем [115], логически безупречная формулировка предвосхищаемого НЕИЗВЕСТНОГО в принципе невозможна по нескольким причинам. Одна из них — правила, налагаемые на осмысление НЕИЗВЕСТНОГО требованием соблюдать закон формально-логического непротиворечия. Согласно ему, в процессе рассуждения о некотором предмете, нельзя в одно и то же время утверждать и отрицать что-либо в одном и том же отношении. Так, например, нельзя допускать высказывания типа "X есть Р, X есть НЕ-Р", ибо они считаются ложными, а допущение их — ошибкой. Хотя влияние закона непротиворечия на организацию мышления в свое время и было выделено в отдельную проблему, все попытки создания теории психологии мышления упрямо обходили своим вниманием формально-логическое противоречие. Иными словами, психологи игнорировали психологическую же проблему, попытки решения которой имеют многовековую предысторию. Так, впервые древнегреческий философ Эвбулид из Милета (IV век до н.э.) назвал парадоксом (от греч. "неожиданный", "удивительный") знаменитую фразу критского философа Эпименида (VI век до н.э.): "Все критяне — лжецы". Логически рассуждая, Эпименид пришел к взаимно противоположным выводам: А есть НЕ-А. Высказывание Эпименида вызвало тревогу у современников. Однако спустя некоторое время античный мыслитель Зенон Элейский, живший приблизительно в период 490-430 годов до н.э., убедительно доказал, что при создании теорий, опирающихся на формально-логическое обоснование утверждаемого, неожиданности неизбежны. Он назвал их противоречиями (по-гречески "антиномиями"). Проведенный им анализ антиномий "Стадион", "Ахиллес и черепаха", "Летящая стрела" и "Движущиеся ряды" стал классическим образцом демонстрации того, что средствами формальной логики можно обосновать ложность очевидного [84]. Зенон показал, что допущение "Движенье есть" представляется ложным согласно правилу косвенного доказательства, а положение "Движенья нет" — истинным в результате применения закона двойного отрицания. Пытаясь найти выход из аналогичных ситуаций, Аристотель (384-322 годы до н.э.), выделивший, в свою очередь, 14 противоречий и назвавший их более слабым, исходя из перспективы их разрешения, термином "апории" (по-гречески "затруднения") [6], допустил некоторые отклонения от классических образцов логики, сформулировав закон исключения третьего. В основе его использования лежит допущение отождествления универсально истинной формулировки с формулировкой, истинной на всем пространстве класса рассматриваемых объектов. Это дало возможность на некоторых промежуточных этапах доказательства пренебречь требованиями соблюдения закона непротиворечия, за счет отдания предпочтения высказываниям, значимым в силу самой их формы. Иными словами, доказанность результата достигалась более эффективным использованием операциональных средств. Однако эта первая попытка хотя бы в некоторой степени освободить мысль от сковывающего ее влияния логической формы лишь усугубила положение вещей, породив еще более совершенный вариант формообразования — алгоритм. Довлеющее влияние логической формы на содержание мыслимого было настолько сильным, что даже И. Кант (1724-1804), выделивший в одном из своих блестящих трудов новую серию антиномий [80], вынужден был признать принципиальную невозможность осмысления объективного мира при помощи категорий рассудка (как мы убедились, представляющих собой понятия формальной логики). В результате он разделил "мир вещей" на доступный познанию (читай непротиворечивому осмыслению) и недоступный ему, "трансцедентальный", выходящий за пределы возможного опыта [78], [79]. В контексте давления логической доктрины становится отчасти понятным и идеализм Г. Гегеля (1831-1870), оторвавшего сознание, как формальную процедуру, от имеющих место реальных процессов, и предложившего понятие "абсолютной идеи" [49], [130]. В.И. Ленин (1870-1924), полемизирующий с ним на страницах известной работы [94], также не был склонен к абсолютизации логической формы, как единственно верной организации мысли. Свою известную фразу: "Практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики, — он дополняет весьма точным замечанием. — фигуры эти имеют прочность ПРЕДРАССУДКА, аксиоматический характер ИМЕННО (И ТОЛЬКО) в силу их миллиардного повторения" (с. 160). К сожалению, авторитет Вождя помешал представителям так называемой советской науки увидеть в этой зазубриваемой ими фразе идею противоречия между рассудком и тем, что он назвал предрассудком.
Как видно, столкновение с краеугольным камнем любого нетривиального рассуждения — формально-логическим противоречием, является непременным элементом продвинутого этапа теории, избежать которого не удавалось никому. Попытаемся оценить его значение. Здраво рассуждая, легко понять, что противоречить сказанному самим собой может только глупец. Аналогично можно оценить и теорию, противоречащую собственным основополагающим моментам. Но, с другой стороны, также понятно, хотя и не столь очевидно, что, положив в основу своего собственного взгляда на мир какую-нибудь непротиворечивую теорию, ничего существенного не скажешь, поскольку любой прогноз того, что наступит, будет составлен лишь на основе непротиворечивого его описания, а не в силу отражения мышлением особенностей ожидаемого. Иными словами, требование не противоречить самому себе глубоко противоречиво, поскольку при попытке мышления выйти за рамки замкнутого крута привычных представлений и понятий оно может быть оценено негативно. Именно противоречие даёт возможность мышлению уйти от выхолащивания объекта осмысления до уровня предмета ИЗВЕСТНОМ теории. Возникновение формально-логического противоречия, как правило, означает то, что сознание мыслящего субъекта становится способным отделить содержание мыслимого от его формы, поскольку оно уже не удовлетворяется полнотой оформления мыслимого при помощи известных понятий и, ввиду ситуативно или контекстуально очевидной натянутости его описания, может позволить себе критическое к нему отношение. Такой субъект перерос этап удовлетворения стандартной формой описания мыслимого и стал оценивать ее как компромисс между доступным и недоступным собственному осознанию. Это раздвоение осмысления объекта и стало признаком соответствия мышления принципу развития.
В связи с этим становится понятным, почему в новых, еще неизведанных областях науки формально-логическое доказательство дополняется введением новых метатеоретических приемов обоснования. Как правило, это дополнение сугубо психологично, поскольку представляет собой учет особенностей мышления того, кому адресовано высказывание, своего рода внешнему или внутреннему контролеру, опирающемуся на свою логику.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии