В беспредикативности, как в еще более сложном явлении диалогической сущности мышления, можно выделить уже не только продукт безусловного соглашательства Автора и Адресата по поводу возможности использования ими обоими привычных научному сообществу понятий, но и осуществленную ими обоими совместную оценку ограниченности этих понятий. Такая совместная оценка вполне соответствует существующему понятию иронии в ее функциональном предназначении. Ирония в научном мышлении есть единство его противоположностей — категориального мышления и отрицательного к нему отношения.
Понимание иронии, как языкового явления, имеющего определенное функциональное предназначение, содержательно обогащалось в процессе все углубляющегося осмысления перспектив развития языка [155], Так представление о ней, как о риторическом приеме, который использовал Сократ в полемике с, софистами, постепенно преобразовалось в мировоззрение немецких романтиков, а потом в игру, дающую возможность острослову испытывать наслаждение от осознания собственного преимущества, как это имеет место у Эразма [104], и Гейне [51], [50]. Научная мысль, постепенно переходящая от рассмотрения иронии как лингвистической, затем лингво-стилистической категории, создала объективные предпосылки ее изучения как объекта психологического исследования. В этом плане ирония представляется нам, как процесс переосмысления чего-то уже ИЗВЕСТНОГО, осуществляемого в некоторой степени парадоксальным способом: одновременно как благодаря, так и в противовес категориально-понятийному анализу этого НЕИЗВЕСТНОГО. Оригинальность такого переосмысления состоит в том, что субъект, опираясь на идентификацию ИЗВЕСТНОГО с определенным классом явлений, как на наиболее традиционный способ осмысления, позволят себе сомнение в его истинности. Лишний раз можно убедиться в том, что природа такого осмысления, как сосуществования утверждения и того, что не нашло своего формального воплощения в виде возражения этому утверждению — сугубо диалогична. Это дает нам право рассматривать иронизирование как один из видов внутреннего диалога формы и содержания того, что мыслится [135]. Иными словами диалога того, что можно сформулировать в виде тезиса с тем, представление о чем едва проступает на предвербальном уровне. Такой диалог представляет собой соотношение двух пониманий — того, что утверждается с тем, что основано лишь на неудовлетворительном отношении к тому, что утверждается и существует только как вызов аналитическим услугам сознания. На наш взгляд, только в случае такого соотношения — диалога возникает возможность увидеть НЕИЗВЕСТНОЕ непривычным для рассуждающего мышления способом — одновременно благодаря знанию об ИЗВЕСТНОМ и в противовес ему. Заметим, что соответствие такого способа осмысления требованиям здравого смысла бросается в глаза лишь в случаях, когда все "за" и "против" использования знания об ИЗВЕСТНОМ сформулированы как взаимоисключающие термины "благодаря " и "в противовес", то есть на уровень рассуждений, правила которых приспособлены для обоснования утверждаемого. Реальное же мышление, именно в силу своего опережающего диалогизма, не спешит оформиться в термин, выхолащивающий соотношение "за" и "против" до уровня взаимоисключения, а диалог — в противостояние. Так в метафорическом мышлении, главным содержательным принципом которого является аналогизирование с ИЗВЕСТНЫМ, никого не удивляет, что осмысление ценности новой, еще НЕ ИЗВЕСТНОЙ мысли, определяется вовсе не ее сходством со старой, ИЗВЕСТНОЙ, а как раз наоборот — мерой их различия.
Это, на наш взгляд, и составляет суть прогнозирования, которое можно считать наиболее совершенным уровнем метафорического мышления [134]. Здесь оно реализуется в условиях, когда количество формальных признаков сходства настолько мало, что их количество уступает место качественно новому отношению к перспективе аналогизирования — своеобразному ничего не утверждающему и ничего не отрицающему синтезу всех "за" и "против". При понимании прогнозирование представляет собой предвербальный этап мышления, на примере которого наглядно проявляется прогностическая функция диалога между тем, что имеется в виду и тем, что можно оформить в процессе его вербализации. Такое прогнозирование оберегает мышление от поспешного оформления в понятийную крайность, тем самым предоставляя ему возможность выйти за рамки категориальной парадигмы. В ходе такого диалога сознание, подымаясь над уровнем понимания предмета или знака как самих по себе, выбирает объектом осмысления собственное их понимание. Запрещая самому себе идти путем обоснования несходства, оно освобождает дорогу подсознанию, которые методом от противного подводит понимание к тому, что сходство, хотя и на недоступном сознанию уровне, но все же есть. А раз так, то возможна и аналогия. Психология усмотрения такого сходства очень тонко представлена на надписи, оставленной на могиле великого китайского поэта и мыслителя Ци Бай Ши:
На грани между сходством и несходством таится вечно тайна мастерства...
В связи с вышеизложенным, чрезвычайно важным представляется поиск механизма мышления, позволяющего проследить содержательное сходство между ИЗВЕСТНЫМ и НЕИЗВЕСТНЫМ, не только не на категориальном, а на максимально свободном от предметно-знаковой конкретики операциональном уровне.
В соответствии со сказанным, вопрос: "Можно ли рассматривать прогнозирование как своего рода процесс переобъективации мышления с анализа НЕИЗВЕСТНОГО на основе категориальной модели ИЗВЕСТНОГО на поток новых операций осмысления НЕИЗВЕСТНОГО" и вопрос: "Какова причина того, что отдается преимущество сомнению в сходстве того, что утверждается и того, что имеется в виду нежели обоснованию их несходства", задают тематику данной главы. В поисках ответа на эти вопросы мы допускаем существование языковых форм, которые, независимо от значения утверждаемого, могут передавать его смысл способом, наиболее сбалансированным между силой ума и возможностями языка, в результате чего сказанное максимально приближается к содержанию мыслимого. Казалось бы Федор Тютчев своими известными строками:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, как ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
раз и навсегда поставил крест на любой попытке найти желаемое. Однако, стоит лишь задуматься над тем, чем является эта зафиксированная в стихотворной форме мудрость, как неожиданно можно поймать себя на желании не называть ее изречением, ибо как только ты это сделаешь, то уже ничто не выведет мышление из замкнутого круга. Естественно, что в связи с этим, несомненный интерес представляет собой поиск способов формулирования мышления, дающих возможность в этот круг не вступать. Практика коммуникации имеет в своем архиве множество таких способов, которые, оставаясь функционально адекватными обоснованию, по силе своего воздействия на понимание значительно превышают его воздействие, даже в ситуациях, когда вступают с ним в конфликт. Причем понятное представляет собой полностью осознаваемый продукт мышления. Наше представление об одном из таких способов обоснования соответствует признакам стилистического оборота, который обычно называют иронией, то есть противоречием между внешне утверждаемым и внутренне отрицаемым. Говоря словами М.В. Ломоносова: "Ирония есть, когда через то, что сказываем, противоположное разумеем."
Традиционно иронию связывают с воздействием на эмоциональную сферу Адресата. В связи с этим, ее подразделяют на "горькую", "въедливую", и Дьявольски-издевательскую, и буйно-кощунственную, "провокационную" и "оскорбительную". Выделяют "мягкую" и "легкую" иронию. Ирония Расценивается как "игра", как "позиция превосходства" и как "болезнь". Вследствие таких оценок, вольно или невольно общественное сознание подталкивается к тому, что мысль, освоившая иронию в качестве привычного (ЯОсоба своего выражения требует лечения от пагубной привычки рядиться в одежды того образа или понятия, которые сама же и отрицает. Однако, на наш взгляд, исследование когнитивно-прогностической функции иронии могут дать возможность обосновать ее позитивную роль в развитии процесса мышления.
Как мы уже не раз говорили, в психологии мышления равным образом как и в других науках, доминирует идущий еще от Канта принцип, в соответствии с которым мышление базируется на категориальной систематизации ИЗВЕСТНОГО. Использование системы категорий позволяет субъекту логически корректно, то есть непротиворечиво формировать и формулировать прогноз ожидаемого путем поиска в НЕИЗВЕСТНОМ признаков ИЗВЕСТНОГО понятия. Однако, было бы большим упрощением утверждать, что реальный процесс прогнозирования осуществляется исключительно благодаря жесткой зависимости формирования представления об ожидаемом от правил формулирования понятий. Нетрудно заметить, что с категориально ориентированным преобразованием НЕИЗВЕСТНОГО в ИЗВЕСТНОЕ, параллельно осуществляется также и оценка адекватности такого преобразования реальному положению вещей. К сожалению, наработанный в процессе практики принятия решений автоматизм, совместно с отсутствием содержательного противодействия категориальному взгляду, способствует позитивной оценке того, что фактически представляет собой недостаток этого взгляда — незамечание всего, что не укладывается в обычный ход рассуждений. В результате — незамеченное оценивается, как несущественное, а незамечание — как абстрагирование. В случаях, когда такое абстрагирование начинает походить на сознательное игнорирование признаков, с целью передать сходство лишь по некоторым из них, с точки зрения категориального взгляда, оцениваемым как существенные, возникает метафорическое мышление — бравада умением категориально оформить то, что категоризации поддается лишь условно. Метафорическое мышление представляет собой триумф формы, которая абсолютизировала в ситуации невозможности обоснования способы проникновения в сущность неизвестного путем аналогии. Однако, несмотря на успех, именно на примере метафорического мышления наиболее наглядно можно увидеть игнорирование сознанием любой попытки обосновать прогноз.
Это дает возможность утверждать, что метафора представляет собой явление диалогической сущности мышления, раждающееся благодаря тому, что идущая ва-банк форма мысли, обходя сознание, с молчаливого его согласия, силой своего примера демонстрирует преимущество категориального осмысления НЕИЗВЕСТНОГО. Как антипод такого оформления мысли, демонстрирующий, на этот раз, его слабость, несмотря на наличие сходства, хотя бы карикатурного, можно рассмотреть иронию. В отличие от метафоры, она может рассматриваться как явление диалогической сущности мышления, придающее идитивный смысл противоречию между формой и содержанием мыслимого. В процессе иронизирования категориальным мышлением не бравируют, а используют лишь в роли составляющей, категориальной логике которой противопоставляется логика того, что имеется в виду. Необходимость иронизирования возникает в ситуации, когда сознание четко фиксирует то, что категориальная форма уже не может обосновать необходимость категориального мышления и требует новой, внекатегориальной опоры. Бравада умением абсолютизировать форму уступает место демонстрации ее относительности. Все, что может быть материалом для осмысления НЕИЗВЕСТНОГО на основе новых принципов уже не игнорируется, а учитывается, причем в некоторой степени парадоксальным способом: как внутренняя смысловая опора, которая исключает и, одновременно, обосновывает необходимость категоризации. Трудно утверждать, является ли отдание преимущества такой смысловой опоре в сравнении с возражением до конца осознанным. Скорее оно" представляет собой своего рода предчувствие необходимости диалектического взгляда на проблему. Ясно только одно, что иронизирование представляет собой операцию мышления, которая Демонстрирует конфликт между формой и содержанием мыслимого, и что она является следующим после метафоризации шагом освобождения мышления от Предметно-знаковой ориентации. На наш взгляд структура такой операции представляет синтез взаимоисключающих и взаимообосновывающих друг друга Цементов мысли. То, что такая мыслительная операция самим фактом оценки родо-видовой классификации, как относительной, указывает на возможность другого взгляда на вещи понятия. Но та ее особенность, в соответствии с которой наличие противоречия является показателем диалогичности мышления, парадоксальная логика которого утверждает, что наиболее прочной опорой уверенности в правильности собственного взгляда есть наличие противоположной точки зрения, требует пояснения. Для наглядности вместо внутреннего диалога как процесса мышления рассмотрим внешне-речевой диалог, как наиболее доступную исследованию естественную форму общения.
Так, для того, чтобы убедиться в том, что принятый когда-то на веру некоторый основополагающий тезис когда-нибудь, после переосмысления прописных истин и смены ценностных ориентиров, неожиданно превратится в собственную противоположность, не обязательно быть знакомым с работами классика античной мысли Зенона, вникать в сущность диалогов Сократа или постигать смысл апорий Аристотеля или антитез Канта. Для этого достаточно лишь вспомнить себя в подростковом возрасте, когда привычка давать предметам и действиям с ними названия, усвоенная в качестве главного условия организации разумного поведения, неожиданно начинает вызывать встречные акты сознательного неодобрения. Эмпирический опыт использования слов уже дает возможность соотносить использование значений слов с тем, что к чему это использование может привести, если не учитывать их смысл. В результате все чаще и чаще приходится задумываться над тем, что означает так часто используемое взрослыми поучение о том, что молчание — золото. К сожалению общепринятое его толкование, как одного из правил социальной адаптации, хотя и представляет собой правду жизни, но не отражает, на наш взгляд, истину. Она состоит в том, что не нужно сообщать каждому встречному то, что ему не нужно знать, а в том, что противоречие между процессами формирования и формулирования мысли углубляется с ростом интеллекта. Дело в том, что обобщающая функция языка, приходящая на помощь номинативной, с одной стороны способствует развитию мышления, давая ему возможность абстрагироваться от признаков несходства НЕИЗВЕСТНОГО с ИЗВЕСТНЫМ. С другой же стороны обобщение начинает тормозить развитие мышления, акцентируя внимание исключительно на сходстве.
Нетрудно заметить, что в основе такого двойственного отношения к обобщению лежит борьба двух взаимоисключающих и взаимодополняющих друг друга логик — логики конкретизации, определяемой влиянием Адресности, и логики абстрагирования, испытывающей на себе влияние Автора.
Факт введения Автором своей логики, противоположной логике мышления научного сообщества, свидетельствует о том, что опору на логику Адресата посредством формы метафоричности и субстанции Адресности он оценивает как выполнившую свое функциональное предназначение. Теперь, согласно его мнению, Индивидуальное мышление Автора может еще более приблизиться к мышлению Научного Сообщества, но уже не напрямую — аппелируя к его понятиям, а отрицая их посредством формы ироничности и сохраняя диалогичность на субстанциональном уровне. На первый взгляд это может показаться абсурдным — аппелировать к Адресату, отвергая его понятия. Однако это так лишь для случаев абсолютизации Автором Адресной когеренции, то есть признания им крайних проявлений группового консерватизма. В случае же удачных попыток Автора поднять сознание Адресата до уровня рефлексии собственного мышления, впечатление абсурдности снимается само собой. Абсолютизируется теперь не правильность собственных прогнозов, а критическое к ним отношение, проявляющееся в виде иронизирования. Иронизирование характеризует научную полезность понятий используемых сообществом для прогнозирования. Отсюда выходит, что иронизирование, как прогнозирование представляет собой радикальное изменение в способе прогнозирования индивидуально-Авторского мышления в мышление Научного Сообщества. Суть этого изменения состоит в полезности иронизирования для Научного Сообщества, поскольку Автор и Адресат высказывают одинаково отрицательное отношение к прогнозу, имея в виду Разные его стороны. Автор рассматривает его как продукт эмпирического мышления, а Адресат как теоретическое понятие. В этом и состоит суть преобразования индивидуально-Авторского мышления в коллективно-адресное посредством формы прогнозирования и субстанции диалогичности. Однако реализовать такое преобразование теоретически несколько сложнее, нежели интуитивно предположить его возможность. Начать следует с того, что ирония, как филологический, этический либо эстетический феномен не имеет своей формы и конструктивно предстает как метафора. Это дает возможность подойти к анализу ее психологической стороны как к метафоризации, то есть к еще более современной форме полезности индивидуального мышления для Научного Сообщества. Естественно предположить, что форма иронизирования должна представлять собой две разновидности своего существования — простую и сложную.
Простая форма должна представлять собой переход Авторской когеренции прогноза в свою противоположность — Адресную когеренцию. Однако это невозможно, поскольку, с одной стороны, для иронизирования над прогнозом нужно, чтобы он хотя бы в некоторой степени соответствовал понятию Адресата. В противном случае иронизировать бессмысленно, Следовательно, первичным должен быть прогноз как понятие Адресата. С другой стороны, иронизировать можно лишь тогда, когда Автор уже сделал попытку составить прогноз эмпирически, а для этого прогноз должен существовать как продукт мышления Автора. Эти противоположные предпосылки напрочь отметают возможность существования иронизирования как простой формы реализации диалогической сущности мышления и задают условия его существования в виде антиномии, то есть как сложной формы. При символической записи ирония как полезная для Научного Сообщества сложная форма реализации диалогической сущности мышления Автора будет иметь вид:
С1 - внешняя форма прогноза, как продукта эмпирического мышления Автора.
С2 - относительная форма прогноза, как единство формы внутренней (Авторской) и внешней (Адресной).
СЗ - полезность для Научного Сообщества единства внутренней и внешней форм прогноза.
При символической записи ирония, как сложная форма реализации диалогической сущности мышления, полезная для Научного Сообщества, и выглядит следующим образом:
И есть Fр(С1,С2,СЗ,...Сn)Fс
где:
И -ироничность, как полезная для Научного Сообщества форма реализации диалогической сущности мышления;
Fр -форма прогноза, как продукта эмпирического мышления Автора;
Fс -форма усвоения продукта эмпирического мышления Автора, как понятия, доступного теоретизированию Адресата.
Сі - промежуточные звенья, опосредствующие единство противоположности - прогноза, как продукта эмпирического мышления Автора и прогноза, как понятия теоретических рассуждений Адресата:
С1 -внешняя форма прогноза, как продукта эмпирического мышления Автора.
С2 — относительная форма прогноза, как единство формы внутренней (Авторской) и внешней (Адресной).
СЗ — полезность для Научного Сообщества единства внутренней и внешней форм прогноза.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии