Простое явление диалогичности прогнозирования можно было бы представить себе как попытку Автора составить прогноз посредством оперирования понятиями Адресата. Однако сразу становится понятным, что, в сущности, ни о какой диалогичности здесь не может быть и речи, поскольку это будет единомыслие. Диалогичность может появляться лишь в форме сложного явления, отражающего противоречие между Автором и Адресатом, которое на явленческом уровне выглядит следующим образом: категоризация знания необходима, ибо она способствует зарождению мышления — она не нужна, ибо ведет к вырождению мышления На сущностном уровне противоречие между Автором и Адресатом будет представлено следующим образом: диалогичность есть процесс организации мышления индивида, диалогичность не есть процесс организации мышления индивида, а есть процесс организации мышления Сообщества.
Разрешается это противоречие путем формулировки мысли в понятиях Адресата, то есть опосредствованного или субстанционального ее осознания. Как уже не раз говорилось, понятие является одновременно и продуктом, и средством осуществления мышления. Анализ этих формулировок на лингвистическом уровне, основанный на восходящем еще к исследованиям Фердинанда де Соссюра методе выделения в языке двух составляющих — системы абстракции и системы реализации, ограничивается лишь констатацией их дихотомии. И это понятно, ибо сама проблема использования языка мышления из сферы отношений субъект-объект переносится в область взаимоотношений категории одной науки — лингвистки. В результате психологическому содержанию того, в какой мере законы формообразования, определяющие структуру языка, могут претендовать на полноту передачи мыслимого и. одновременно, каким образом эти законы накладывают ограничения на ход самого процесса мышления, не придается должного методологического значения.
Предлагаемый нами подход позволяет выделить и использовать в целях дальнейшей разработки проблемы соотношения мыслимого и означаемого жесткое категориальное противоречие между функциональной структурой и составляющими языка. Использование этого противоречия мышлением выходит за рамки языка как системы абстракции и составляет несомненную прерогативу языка как системы, реализующей адаптацию синтаксических правил языка к некоторым условиям, обеспечивающим косвенное влияние на поведение. Поэтому надежды, возлагаемые на архитектуру языка как главный фактор обеспечения близости формообразующих процедур объективному состоянию вещей, опора на который даст возможность осмыслить ход реальных событий путем собственно языковых формулировок, т.е. а ргіогі, не всегда оправдываются. Это и понятно, ведь конструкции преобразований, нацеленных на адекватное описание человеческой деятельности, изначально предполагают, что анализу будут подлежать лишь описания, совместимые с построением плана поведения. Так, ребенок осваивая язык, опирается на близкие ему представления, используя доступные ему языковые комбинации в качестве средства их кодификации. Затем в процессе усвоения все более сложных форм поведения приступает к апробированию все более и более отдаленных интерпретаций, позволяющих ему ориентироваться в границах формообразующих возможностей языка. Естественно, что ориентировка на представления ограничивает пути овладения им законами коммуникации, приводит к осознанию необходимости соотнесения высказываний с объективными реалиями, в результате чего он приобретает возможность анализа собственных поступков. Поэтому операциональные возможности языка его уровня пока еще напрочь связаны лишь с обнаружением способов эффективного действия, а понимание смысла сказанного определяется осмыслением путей построения и функционирования означаемого. Однако с ростом интеллекта общезначимость некоторых языковых выражений начинает ставиться ребенком под сомнение. Причиной таких сомнений, как правило, становятся осознание несоответствия смысла услышанного или произнесенного, сформулированных по привычным синтаксически корректным алгоритмам, тому, что ему представляется уместным совершить. Иными словами, понимание смысла действия, поступка начинает выходить за рамки языковых операций, означающих логику поступков. И если интуиция рискнет пренебречь убедительностью аналитического обоснования и отдать предпочтение не поддающемуся разложению по "кирпичикам" чувству уместности, есть основания говорить о способности выйти за рамки языковой парадигмы.
Это качество ума представляется особенно важным в условиях реализации языка как средства коммуникации, когда излагаемая мыслителем концепция может натолкнуться на объективно более убедительное противодействие, нежели просто аналитическое контробоснование. В этих условиях ущемленное самолюбие аналитика зафиксирует не только то, что факты, отвергаемые его стройными рассуждениями, нашли свое место в противоборствующей концепции, но и то, в какой форме изложено возражение. Иными словами, требования достижения убедительности контробоснования, наряду с задачей структурирования мыслимого содержания, одновременно решают задачу семантической реализации мыслимого, способами, отличными от его причинно-следственной обязательности.
Условия, когда форма изложения контрдовода становится самостоятельным объектом осмысления, возникают, как правило, в диалоге-конфликте двух различных пониманий одного и того же явления. Разрешение этого конфликта осуществляется на уровне противоборства двух различных социально-коммуникативных описаний. Диалог, понимаемый именно таким образом, то есть по-бахтински [15], [16], [17], [19], [18], [107], стимулирует своеобразную переобъективацию мышления, когда не столько содержание противоборствующей концепции, в основе которой лежит иная точка зрения, сколько некоторая закономерность, усмотренная в стратегии целеполагания и тактике аргументации оппонента, становится дополнительной, а порой единственной опорой переосмысления. Напомним, что именно недосмотр тактических уловок Сократа приводил оппонентов к непониманию его замысла.
Многочисленные исследования процессуальных, деятельностных и коммуникативных аспектов функционирования мышления, а также богатый эмпирический материал, почерпнутый из собственного полемического опыта, позволили нам утвердиться во мнении о наличии существенных различий в механизмах осуществления прогноза в процессах познания и общения. Суть различий состоит в том, что неструктурированный материал, отметаемый в процессе познания как "фон" (комплекс характеристик нейтральных или отрицательно влияющих на функционирование объекта), в процессе общения утрачивает такой статус и становится материалом, уже не в противовес їх\/їорому при помощи которого мыслителю предстоит отделить зерно, от плевел.
Диалог как живой, изменяющийся процесс обмена мнениями переворачивает представление мыслителя не только о предмете осмысления, но и о разрешающих способностях мыслительных операций [32], [34]. Так, операция анализа, в основе которой лежит принцип тождества, приоткрывает в диалоге свое не столько прогностическое, сколько объяснительно-уяснительное предназначение, поскольку, благодаря своему же детищу — понятийному аппарату, может быть использована лишь в условиях ориентации на некоторую предметную область. При отсутствии же предметного ориентира анализ как средство осмысления нового, неизвестного при помощи старой системы понятий оттесняется аналогизированием на позиции обоснования, т.е. последующего описания того, на основе каких признаков эта аналогия была усмотрена. Факт же усмотрения сходства лишь по некоторым признакам, осуществляемый за счет интуитивных приемов, не предусматривающих обоснования либо вообще исключающих возможность его, ставит вопрос о пределах разрешающей способности аналитической или описательной теории мышления.
На наш взгляд, описательной теорией мышления можно назвать такую его формальную модель, которая удовлетворительно объясняет некоторые принципы организации и функционирования мышления, позволяя сознательно строить прогноз развития внутреннего мира и его взаимодействия с внешним путем опоры на присущие этой модели особенности его отражения. Одной из наиболее существенных особенностей указанной модели является возможность аналитического обоснования сделанного на ее основе прогноза. С точки зрения соблюдения принципа детерминизма эта особенность представляется несомненным ее преимуществом. Однако именно она порождает наиболее существенный ее недостаток — легкость причинного обоснования прогноза ограничивает его смелость рамками доступного объяснения. Практика давным-давно обнаружила, что в рамках такой модели формирование прогноза подменяется поиском одного из вариантов сочетания известных понятий. Такова расплата за "прямую" связь языка модели с некоторой предметной областью. Остается лишь сожалеть, что осознание этого недостатка Научным сообществом не позволило ему достаточно четко проработать поставленную еще С.Л. Рубинштейном [132], [133] проблему взаимовлияния процессов формирования и формулирования мысли и, в частности, проблему ограничений, накладываемых на прогноз разрешающей способностью категориального аппарата. На практике это выливается в подмену мышления оперированием понятиями, законы формулирования которых ограничивают выход мыслимого за границы языковых правил.
В отличие от описательной теории мышления, его прогностическая, т.е. не имеющая пределов разрешающей способности теория должна, на наш взгляд, не только удовлетворительно моделировать ход мыслительного процесса, но и задавать свое отношение к формальной стороне этой имитации, а это возможно реализовать лишь путем поиска смысловой опоры задуманного за пределами синтаксических возможностей языка. Причем она вовсе не должна обладать способностью объяснять, на чем основывается сделанный ею прогноз. Единственным условием, дающим ей право на существование, должна быть возможность получения новой информации о процессах мышления.
Главной особенностью прогностической теории, как нам представляется, должна быть ее способность таким образом формально моделировать процесс формирования прогноза, чтобы отразить зависимость этого процесса от естественного коммуникативного фона, обеспечивающего реальные условия достижения взаимопонимания. Понятно, что в русле такого подхода к построению прогностической модели единственной возможностью ее практической реализации представляется следование правилам функционирования естественного языка в речи, отражающим те способы его реализации,— которые являются чуждыми — искусственным языкам. — К достоинствам этого подхода следует отнести возможность задания смысловых взаимосвязей внесинтаксическим путем, обеспечивающих совместимость описания прогнозируемого с целью познавательных усилий субъекта. Иными словами, новизна в подходе к изучению мыслительной функции языка будет состоять в том, что сам подход к этой проблеме осуществляется как бы извне, с позиций коммуникативной функции языка. Ведь генетически язык, как средство реализации задуманного, имеющее живую человеческую природу, первичен по отношению к языку, ставшему абстрактной системой благодаря ориентации собственно языковых правил на имитацию законов деятельности [11], [138].
Живая природа языка как средства реализации, то есть коммуникации — и есть тот природный фон, чувствительность к которому будет обнаруживать новая теория мышления. Процесс формирования такой чувствительности включает три стадии отражения реальных предметов и действий над ними. Первая стадия — однозначно-назывная, в которой процесс использования мышлением словесных знаков, сводится к поиску слов, означающих реальные объекты, является основным способом обогащения языка на данном уровне мышления. Вскоре накопление символов или насыщение словарного запаса с целью расширения поля взаимно-однозначного соответствия, становятся тормозом и для осмысления, и для коммуникации. Мысль подсказывает дополнительный способ более эффективного формального воплощения их операциональных возможностей — имеющих общие признаки. Так начинается вторая стадия использования языка мышлением — однозначно-обобщающая. В основе ее лежит операция отождествления некоторого предмета, уже имеющего название, с некоторым классом предметов, получающих в результате этого возможность называться тем же именем.
Благодаря обобщению использование языка для осмысления происходящего, равно как и для коммуникации, значительно облегчается. В рамках назывной и обобщающей функций языка сохраняются полная симметрия и взаимодополнение его абстрагирующего и реализующего начал. Теоретическое обоснование близости формообразующих процедур к природе вещей на основе однозначности обеспечивает так называемая референциальная концепция. Однако на некотором этапе осмысления объективных реалий жесткая связь слова и означаемого, т.е. однозначность, обеспечивающая недвусмысленность формулировок, превращается из достоинства в недостаток. К примеру логика — как один из вариантов формализации мышления, в силу изначальной нацеленности ее структуры на совпадение с общей структурой практических действий, остается нечувствительной к такому эффективному приему формулирования коммуникативной мысли, как метафора. К сожалению, лежащее в ее основе умение находить сходство лишь по некоторым признакам, несмотря на большее по силе убедительности воздействие, чем высказывание, позволяющее обосновать адекватность мыслимого, не получило своего теоретического обоснования. Попытка поиска обоснования таких приемов формулирования мыслимого посредством создания и реализации прогностической теории мышления, имитирующей процесс его развертывания в условиях коммуникации, и составляет цель нашего исследования. Понятно, что апробация этой теории в условиях коммуникации дает нам право использовать для анализа процессуальных характеристик мышления понятийный аппарат категории общения. Поэтому представляется совершенно естественным то, что предмет нашего исследования будет перенесен из сферы субъект-объектных отношений, как это имеет место при традиционном подходе к исследованию мышления, в сферу субъект-субъектных отношений. Это объективно предполагает изменение отношения к объекту, как к нейтральному по отношению к направленным на него мыслителным усилиям, субъекта и рассмотрение его в качестве адресата, активно реагирующего на процесс интеллектуального воздействия. В результате важнейшее категориальное противоречие между известным и неизвестным, представляющее собой существо подхода к пониманию процесса мышления, в некотором смысле можно представить как противоречие между закрытым и открытым общением.
Возможность такой замены для создания теории мышления обосновывается тем, что анализ конфликта между пониманием существа явления и невозможностью его объяснения неосуществим на уровне субъект-объектного "взаимодействия"?! приобретает смысл лишь в случае учета активности адресата. Практика коммуникации имеет достаточно примеров эффективной реализации такого противоречия, ставшей возможной лишь в связи с наличием двух активных начал — субъектов общения. Способом, дающим возможность удовлетворять два взаимоисключающих устремления, — скрывать задуманное и, одновременно, поговорить по душам, стало исполнение роли — нормативно одобряемого образца поведения. Способ реализации интересующего нас воплощения противоречия между "закрытым" и "открытым" общением — отношения "описуемое-мыслимое" также не нов — это метафора [27], [25], [24], [371, [56], [57], [63], [62], [65], [81], [92], [93], [102], [109], [119], [120], [128], [127], [129], [137], [146], [152]. Сокрытие посылок, порождающих аргументированное возражение усмотренной аналогии, дает возможность метафоре примерять противоречие между доступным и недоступным описанию.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии