С мнением мы уже знакомы, уже приходили к нему. Где высказываются мнения, начинаются споры. Ощущение казалось истиной, знанием, поскольку существующее в ощущении находится во мне. Точнее сказать, ощущением я нахожусь в существующем. Еще точнее, мы вместе с ним уносимся единым потоком в не-что, в ничто. Возможность же иметь мнение предполагает другое положение вещей, такое, к которому имеющий мнение относится, но с которым он не сливается: он может дать в нем отчет — хотя бы самому себе. Когда, озираясь в темноте, я говорю себе: “темно”, — все изменяется. Если сказанное истинно, то открывается нечто такое, как темнота сама по себе, она выхватывается из потока, слово относится к ней, а не к тому, что уже унеслось. Кроме того, мы с темнотой вступаем в отношения самостоятельных существ. Мое мнение отличает меня, выхватывает меня из простой приобщенности к испытываемому в самом испытывании. Оно отличает меня (испытывающего) от меня самого (составляющего мнение). Ведь я сам сообщаю себе о нем. Я не просто в нем, я о нем. Если я не просто плачу, а говорю: “я плачу, я стражду, душа истомилась и т.д.”, то это уже другое состояние, не совпадающее с тем, что говорится. Традиционный “плач” столь же выражает горе, сколь и отстраняет от него, освобождает от его хватки.
Кроме того, мнение, сообщенное пускай только мне самому, сообщается однако словом, которое по своей природе принадлежит всем. Кажется, если я сказал: “мне жарко”, я сказал истину, потому что заранее отнес это “жарко” ко “мне”. Но это уже предполагает, что, во-первых, я нашел в этой жаре себя, отличного от жары, и тем, чем я испытываю жару или холод, не испытываемоего, и, во-вторых, найдя себя, я тем самым отличил “мне” от возможного “тебе”, т.е. пребываю уже не просто в ощущаемой жаре, но и в пространствах между мною и возможным тобой, которому вдруг да и холодно, — в пространствах, стало быть, где нет ни жары ни холода.
Мы в общем уже знаем, что, если «каково кому кажется, таково оно ему и есть» бесспорно, то высказанная “кажимость” может быть оспорена, и нет ничего более распространенного в человеческом мире, чем пререкания, суды, споры и прочие сутяжничества о том, таково ли оно и каково оно на самом деле. Так что если в ощущениях никто ошибиться не может, то в ложных мнениях недостатка никогда не бывает. Если же рассмотрев разные мнения, сопоставив их и обсудив, мы — в результате такого размышления — пришли к некоторому заключению, которое может быть истинным, то такое истинное мнение и будет формой знания, — т.е. теперь — формой, которой само сущее (определенное этой формой в сути собственного бытия) совпадает с формой, сложившейся в душе. Так ведь и собеседники, тщательно обсудив первое мнение Теэтета (а также мнения Протагора, гераклитовцев и других мыслителей, не всегда поименованных), отвергли это первое мнение, и Теэтет теперь выдвигает другое: «знание — это истинное мнение — ”(187b).
Ощущение, мы помним, было принято в качестве знания потому, что совпадало с сущим и было поэтому всегда истинным. Оставалось неясным, как же тогда возможны невежество, заблуждения, ошибки, споры и, соответственно, знатоки и неучи, умельцы и недотепы, люди мудрые и лишь кажущиеся таковыми... Теперь, когда ощущение, совпавшее с потоком существования, там же и пропало, а на роль знания претендует истинное мнение, то же сомнение не отпускает Сократа.
Ведь истинное мнение в качестве знания также предполагает тождество. Еще Протагор (сократовский) замечал (183а), что мнение (знание) о том, что мне холодно, не может быть ложным, если мне холодно и пока я нахожусь в этом состоянии (испытываю холод). Так что же это за состояние (), когда у нас складывается ложное мнение, и каким образом оно может возникнуть, — так ставит вопрос Сократ.
Мнение мы составляем о чем-то. О чем же? О неизвестном мнения составить вообще нельзя, о том же, что известно, можно иметь только истинное мнение 1 . Т.е. мнение как будто ничего не прибавляет к уже каким-то образом имеющемуся знанию (известности, знакомости). Если же мы скажем, что ложно мнящий ошибается, т.е. принимает что-то ему известное, за другое, ему тоже известное, то надо будет заключить, что оба ему в одинаковой мере и известны и неизвестны. Таковы же и прочие комбинации известного и неизвестного. Известное известно, неизвестное — неизвестно. И точка. Как же возможна ошибка? Да и что, в самом деле, может прибавить форма мнения к уже известному, т.е. Знаемому? 2
«Так не следует ли нам, — предлагает Сократ, — попробовать усмотреть искомое, отправляясь не от известности и неизвестности, а от бытия и небытия»(188с).
Перед нами далеко не просто очередной поворот темы. Стоит еще раз заметить, что у Платона и в греческой философии в целом мы имеем дело не просто с отличными от знакомых нам “научными”, “психологическими”, “натурфилософскими” и пр. концепциями ощущения, например, или знания, а с совершенно иным пониманием самого понимания (понятности). Не как мы познаем мир с помощью наших способностей, а что такое бытие, существующее как дающее — и не дающее — себя знать. Вся трудность как раз и связана с тем, что само знание определяется как черта бытия. Тогда-то и оказывается главным вопрос, как возможно незнание, заблуждение, ошибка, вопрос...
Вспомним, что и в обсуждении первой гипотезы “тайное” основание открылось в том, как понимают бытие (ощущение есть знание, потому что бытие есть движение). Теперь, когда оказалось, что ощущения ускользают вместе с ощущаемым, Сократ неприметно переходит к иной идее бытия, идее, которая, разумеется, заставляет вспомнить Парменида, хотя, как мы помним, впрямую эту онтологию Сократ и отказался рассматривать. Тем не менее ведущей в рассмотрении докса-гипотезы оказывается что-идея бытия. Мнение можно иметь о чем-то. Ни о чем (тем более о ничем) мнения иметь нельзя. Дело не в том, что мы имеем способность составлять мнения, с одной стороны, и мир существующих существ, с другой стороны: выявление того что есть и есть образование мнения о нем.
Если теперь отправной точкой в уяснении феномена знания оказывается мнение, которое может быть только о чем-то, то соответственно переосмысливается и тот “патос” души, с которым связано мнение и все, что к нему относится. В том числе и эстесис. Ощущать так, чтобы можно было иметь мнение: видеть так, чтобы увидеть, слышать так, чтобы услышать и т.д. , — значит ощущать что-то. И вот все чувства снова возвращаются к нам, только теперь — зрение видит, слух слышит, осязание осязает и т.д. потому, что они видят, слышат, осязают что-то, что-то одно, что-то одно существующее (188е-189а). Тогда... Тогда мы получаем парменидовское заключение: так же, как видение ничто ничего не видит (есть не-видение), мнящий о несуществующем мнит ничто, т.е. ничего не мнит: ничего не имеет в виду 3 . И если ложное мнение есть мнение о не-существуюшем, то оно попросту невозможно.
Но мы ведь, кажется, знаем что такое ложное мнение: это, например, ошибка: вот один из спутников Агамемнона, спасшийся вместе с ним и прибывший в Аргос, вспоминает своих спутников, и предполагает, что, буде они живы, они точно также считают его погибшим, как он их. Мы принимаем живого за погибшего... Впрочем нет, вестник ведь здесь гадает, предполагает, определенного мнения (=знания) у него еще нет. Мнение, когда оно есть, соответствует воспринятому, принятому, признанному, узнанному мною. Как же на его месте может появиться —иномнение, — как же я могу одно узнанное и признанное мною спутать с другим узнанным и признанным мною? Признанное мною безобразным я не могу вдруг спутать с чем-то, признанным мною же прекрасным. Оковы протагорова — а теперь, после переопределения того, что значит быть, и парменидова — тождества восприятия и бытия прочно удерживают нас, не позволяя понять, как же возможны «мнения смертных, которым нет истинной веры» (Parm. fr. 1,53). С одной, правда, оговоркой...
Мнение составляется душой и в душе. Оно, в отличие от ощущений не слито с существованием. 4 Когда, опровергая возможность аллодоксии, Сократ говорит о мнении, он говорит, что оно складывается мышлением ( ) и существует как мысль (). А мышление, далее, определяется Сократом вот как. «Речь-отчет (), который душа ведет с самой собой о том, что она рассматривает <...> Душа, как мне представляется, размышляя, занимается не чем другим, как разговаривает, сама себя спрашивая и сама себе отвечая, утверждая и отрицая. Когда же определила, мало-помалу или сразу схватила, уже повторяет то же самое и не колеблется, это мы и полагаем ее мнением. Итак я называю составление мнения разговором, а мнение — речью, произносимой не для других и не в звучании, а молча и для себя” (189е-190а) 5 .
Мнение, стало быть, не прямо впечатывается в душу существующим, которое таким образом производило бы свое впечатление. Оно образуется в мышлении, т.е. в разговоре души с самой собой. Заметим на будущее, что логос всегда уже, значит, включен в мнение, впитан им. Он уже тут, и в последней части диалога никакой другой логос не привлекается к ответу. Словом, мнение образуется так, как образуется мнение о знании в беседе Теэтета, Феодора и Сократа, которую ведь мы — читатели — молча ведем с самими собой. И только что мы разделались с одним ложным мнением о знании. Почему же эта ложность ускользает от нас?
Потому что мнение есть там, где я согласен с самим собой относительно моих вещей в моем мире. Если я пришел к мнению, согласился с собой, прекратил разговоры, перешел от колебаний, вопросов и ответов к прямому понимающему видению, слышанию, переживанию, то я — для себя — уже имею не мнение, а знание, и спутать то, что я знаю как что-то одно, с тем, что я знаю как другое, не могу. Образуя мнение о чем-то, я встраиваю это что-то в образ моего мира, который уже образован во мне. Это уже не потоки ощущений, уносящиеся в следующую минуту, а как раз согласованный с собой и со мной мир, населенный существами, с которыми я сосуществую. Это мир как мой мир. Мой мир, со своими красотой и безобразием, которые я безусловно различаю, своими правдами и неправдами, радостями и бедами, — приобретший для меня смысл, значимость, силу сущего, а не мнимого. Мир, ближайшим воплощением которого был мир мифа. Здесь, на почве мнения (а не голого ощущения), тем более, общего мнения, в котором не только я согласился с самим собой, но, положим, сошелся целый человеческий мир, — homo-mensura тезис Протагора обретает почти абсолютную силу. Поскольку невозможно ложное бытие, постольку невозможно в мире мнения и ложное мнение, ведь оно здесь только форма присутствия самого сущего как исконно известного.
Если, конечно... я не поселил в своем мире (или в своей душе, ведущей разговор) некоего Сократа, вся мудрость которого, все искусство состоит в том, чтобы не понять, отщепить мнение от вещи, уметь снова затевать разговоры там, где казалось бы, по всеобщему согласному (единомысленному) мнению, говорить не о чем.
До сих пор мы исходили из того предположения, что мнение может быть либо составленным, либо еще не составленным, и тогда его попросту нет. Возможно либо знание, либо незнание. И если так, то ложное мнение невозможно. Теперь Сократ пытается предположить иное. Об одном и том же сущем можно иметь де ясное, неясное, ошибочное, правильное и неправильное мнение, иначе в чем бы заключалось обучение, забывание, воспоминание, приобретение опыта т.п. Вся загвоздка в том, что мы ищем возможность ошибки, обмана, отправляясь от бытия. Знание, будь это ощущение или, как сейчас, мнение, если оно знание, тождественно с бытием, и невозможно допустить какое-то бытие, которое вместе с тем и не было бы бытием. Пока мы не допустим, что небытие в каком-то смысле существует (так проблема и ставится в “Софисте”)...
Вот Сократ и пытается усмотреть в мире некую онтологическую трещину, как бы два разных существа: мир и “душу”, в которой мир может отпечатлеться. По всему видно, что бытие души какое-то особое в бытии мира и доставит еще много хлопот.
Выдвигается затасканный впоследствии по векам образ души как восковой таблички, на которой мир оставляет свои отпечатки. Душа располагает этими отпечатками и в отсутствии ощущений, которые теперь хочется назвать внешними и отличить их таким образом от внутренних. «Ведая () 6 Феодора и помня в самом себе — внутри себя, в своей памяти> какой он есть, и также Теэтета <...>, я помню вас и знаю ) внутри себя )» ничуть не хуже, чем если бы видел, слышал, осязал вас (192d). Благодаря тому, что в душе образуются внутренние образы-виды — эйдосы — сущего, оно может быть ведомо в качестве сущего и не только там и тогда, когда непосредственно ощущается (192е). Существование таких видов, таких видений, впечатление которых может глубоко врезаться в память человека 7 , вести в нем свою полноценную — душевную — жизнь: преследовать, утешать, забываться и вспоминаться, быть желанным и ненавистным... — предполагает совсем другую онтологию, чем то существование, которое безошибочно ощущается ощущениями, но тут же и ускользает вместе с ними. Мы об этом уже говорили.
Мир души, населенный запечатлевшимися образами, предполагает мир, в котором сама душа как самобытное существо сосуществует с другими самобытными существами, образы (впечатления) которых может носить в себе. Во внутренних образах душа получает возможность общаться с сущим также и в его отсутствии. Вот, собственно, что значит, иметь мнение: иметь в виду существо, которое есть не в том смысле, что ощущается, а в том, что помнится, воображается, ожидается... Впрочем, отделив “отпечаток” от “впечатления”, не должны ли мы будем допустить и впечатление от впечатления и т.д. ?!
Чтобы не слишком загораживать суть дела образом “восковой дощечкой”, надо помнить все, что было сказано (да и то, чего не было сказано) о душе: во-первых, дело идет вовсе не просто о впечатлениях, впечатываемых в нее печатями вещей, она ведь составляет эти впечатления сама, как отдельный “орган”; ведь даже для того, чтобы запечатлеть в себе внешний облик вещи или человека, надо много “аналогизировать” и “силлогизировать”; во-вторых, души разные, даже и Сократ тут различает качества воска, но дело, конечно, далеко не только в характере восприимчивости, а в особенностях души в целом; в-третьих, вид, образ сущего, образуемый внутри души, не какой-нибудь теоретический, не отвлеченное представление (с чем иногда связывают инстанцию мнения 8 ), он насыщен всеми патосами души; в-четвертых, он составлен с помощью речи, в разговоре с самим собой, его вид уяснялся не путем присматривания, а путем обсуждения с самим собой того, что, собственно, я имею в виду. Например, внутренний образ города Парижа сложился у меня, разумеется, далеко не только из тех впечатлений, которые он произвел на меня за те два дня, когда мне удалось там побывать, но задолго до этого — из фильмов, романов, рассказов, из поэтических схватываний и вольных фантазий, в сочетании многих смыслов и сталкивании разноречивых мнений. Так что при встрече пришлось даже долго искать в Париже “мой Париж”, узнавать его, а более — не узнавать...
Теперь, похоже, определилась ситуация, в которой возможно нечто такое, как ложное мнение. Это ситуация встречи внутреннего эйдоса и чувственного восприятия внешнего существа, с которым я связываю мой внутренний эйдос 9 . Они могут по разным причинам не совпасть. Можно не распознать, не узнать (хотя и воспринять, но теперь ведь бытие заключено в целостном образе этого сущего, а не в голом восприятии чего-то), можно обознаться, ошибиться, промахнуться, скажем, в прилаживании отпечатка к соответствующему ему видимому существу (193с). Не чувственное восприятие () (оно, как видим, никуда не делось) и не отпечаток-знак-образ () сами по себе содержат знание, а их возможное совпадение. Поскольку ложное мнение (соотв., знание) определилось как ошибка в узнавании, истинное мнение (знание) заключается, надо полагать в правильном узнавании того, что на деле, наяву есть 10 .
Тем самым мы, кажется, освободились от хватки тождества человека со своим миром. Люди могут иметь ложные мнения, в большей или меньшей степени соответствовать существующему в зависимости от характера и состояния души. Чтобы знать — а это значит здесь узнавать, распознавать — душа должна стать мягкой, пластичной, легко принимающей образы и подобия существующего и самого мира. Не столь, впрочем, податливой, чтобы сразу же наполнится сиюминутными впечатлениями, которые загромоздят, загородят или непоправимо исказят иные впечатления. Ведь дело не только в том, что вещи могут плохо отпечататься в плохой душе, но и в том, что душа может заблудиться среди вещей, получить свои впечатления от случайных видов, и впечатления, тем более глубокие, чем более она обстоятельствами оказалась связанной с этими и только этими вещами. Другое дело — получить впечатление от вещей в том виде, который все сущее имеет в целокупности своего существования, т.е. в мире. Душа, хотящая истины, должна суметь не только сделать подходящим свой “воск”, но и суметь обратиться вниманием к миру, расположиться так, чтобы сам мир производил на нее впечатление. Вот какие перспективы внезапно распахиваются перед нами...
Впрочем, не следует торопиться. Кое что мы все же оставили без внимания. Во-первых, саму душу. Она ведь не просто табличка с отпечатками, но как-то участвует в деле. Спросим, например, а кто, собственно проводит сопоставление двух внутренних образов или печати с отпечатком. Сократ мимоходом ответил на этот незаданный вопрос: — мышление (189е1,194а8). Душа сопоставляет внутренние образы с чувственно воспринимаемыми, разговаривает сама с собой, т.е. мыслит. Но душа не есть и набор отпечатков потому, что впечатление-то на нее производят не отдельные вещи, а мир в целом (в связях, взаимоотношениях, в тайне целого и неисчислимости частичного). Так что душа, надо полагать, в разговоре с собой наедине занята разбором единого впечатления мира на детали и собиранием мира из отдельных впечатлений. Так может быть и в этой, собственно умственной работе, она может ошибиться (в противоположность тому, что казалось поначалу). Конечно, один образ, который мне известен, я не могу спутать с другим образом, который тоже мне известен. Но что если некий образ есть одновременно связь, сложение, сочетание разных образов? Что если разные образы могут сложиться в один? Возьмем, к примеру, самое простое: само сложение двух чисел. Что отпечаток “пять” и отпечаток “семь” могут быть сложены в отпечаток, тождественный уже имеющемуся отпечатку “двенадцать”, распознать не так трудно. А если числа взять побольше? Не ошибаемся ли мы сплошь и рядом в простейших арифметических действиях. Есть в уме, положим, квадрат, ничто не препятствует тому, чтобы в том же уме имелся квадрат в два раза больший. Но вот мальчик-раб в “Меноне” находит в уме квадрат, который полагает в два раза большим данного, но который таковым не является, и Сократу приходится долго рассуждать и перестраивать образы, прежде чем мальчик увидел искомый квадрат. Стало быть, ложное мнение это вовсе не только расхождение умственного образа (в тексте просто: мысли — ) с чувственным, иначе мы никогда не заблуждались бы в области мыслей самих по себе (196с) 11 .
__________
1 Чтобы не попасть в явное противоречие, Платон говорит здесь не о знании - , а об известности и неизвестности — (188а и сл.)
2 Эта апория относится к традиционному определению истинности как совпадения высказанного представления самой вещи (см., напр., Аристотель. Об истолковании. Гл. 1 Неявно предполагается, что мы как-то знаем вещь до вынесения суждения о ней и только потому можем сравнивать одно с другим, что нелепо. Сравниваться могут только два суждения об одном и том же, но это “одно и то же” само собой никак не сказывается..
3 “Иметь в виду” ближайшее пояснение того, что значит иметь мнение. Ср англ. what do you mean? или нем. was meinen Sie?
4 Тут уместно напомнить, что хорошо закругленное в единство своего бытия сущее и не может быть онтологически воспринято никаким слиянием. Его касается душа, способная образовать в себе соответствующий внутренний эйдос.
5 . <...> , , . , , , . , , … См аналогичные определения мышления: “Софист” 264а; “Филеб” 38с; “Тимей” 37b.
6 Перевожу так, во-первых, чтобы отличить эту “известность”, “осведомленность” от тематического “знания” () , во-вторых, чтобы подчеркнуть связь этого ведения с видением внутреннего эйдоса.
7 Вспомним:
«Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В память врезалось ему».
8 См. например, трактовку В. Сережникова в его переводе “Теэтета”.
9 «Мнение истинно, когда прямо и правильно сводит друг с другом печать и свойственный ей отпечаток, если же криво и косо, — ложное»(194b). Но разве не посредством “образа”, сложившегося в душе, или мнения-понятия, составленного в “логосе”, я распознаю и понимаю вещь? Сама-то вещь заведомо не совпадает со своим “отпечатком”. Когда индуктивист говорит, что мы получаем “идею” круга из сопоставления множества круглых предметов, мы его самообману не должны поддаваться: чтобы узнать вещь как круглую и присоединить ее к индуктивному множеству, мы эту “идею круглости” всегда уже должны иметь.
10 В узнавании, не упустим отметить, а не в познании.
11 “В области чистого мышления” (В.Сережников). “In abstract thought” (H.Fowler.). “Entre les seuls objets de la pensee” (М. Narcy). Возможно, «мыслимых самих по себе ()».
- Войдите, чтобы оставлять комментарии