4.

В заключение мы кратко остановимся на второй проблеме, выдвигаемой исследованием функциональных ограничений движения.
Описанные изменения в сложных сенсорных образованиях, с которыми связано выполнение движения, составляют лишь один круг явлений, зависящих от поражения костей и мягких тканей руки. Другой возникающий при этом круг явлений относится к происходящему изменению тонической, в широком смысле этого понятия, функции¹⁰.
Эти явления были обнаружены еще в экспериментах А.Г. Комм, но особенно отчетливо они обнаружились в исследовании координации бимануальных рабочих движений (строгание рубанком), проведенном Я.3. Неверович. Как известно, нажимные усилия рук при строгании чередуются, переходя от одной руки к другой. Однако графические записи показывают, что в нормальных случаях ни у профессионалов, ни у испытуемых, вовсе не умеющих строгать, полного выключения усилий руки фактически ни в один из моментов процесса не наблюдается. Наоборот, в случае поражения одной из рук у больных, как владевших прежде навыком строгания, так и не владевших этим навыком, вначале пораженная рука как бы вовсе выпадает в определенные моменты из процесса и соответствующая кривая записи ее усилий выравнивается на соответствующем участке в совершенно прямую линию. Это происходит именно в те моменты, когда наступает очередь преимущественной активности здоровой руки. Таким образом, больная рука хотя и участвует в бимануальном движении, но она активна лишь тогда, когда должна выполнять относительно самостоятельную роль, когда с нее это прямо «спрашивается»; зато, как только она может прекратить свои усилия и полностью передать их здоровой руке, она немедленно выключается из процесса.
Подобная же «нерадивость» пораженной руки на начальных этапах восстановления обнаружилась и в специальных опытах, проведенных А.В. Запорожцем. В этих опытах перед испытуемыми располагался полукругом ряд предметов, из числа которых он должен был брать те, на которые ему последовательно указывал экспериментатор. В нормальных случаях испытуемый обычно пользуется при этом той рукой, которой удобнее взять указанный предмет: когда он лежит справа, то правой, когда слева — левой. Если, однако, называть испытуемому предметы, лежащие так, чтобы он пользовался несколько раз подряд одной и той же рукой (например, предметы, которые лежат слева), то у него вырабатывается установка на движение именно этой рукой. Поэтому если теперь ему указать предмет, лежащий с противоположной стороны, то он все же возьмет его той же рукой, хотя это удобнее сделать другой рукой.
Иначе обстоит дело при исследовании испытуемых с поражением руки. На ранних стадиях восстановления эти испытуемые по собственной инициативе вовсе не пользуются больной рукой, хотя требуемое движение ею может быть легко выполнено. Они как бы вовсе игнорируют возможности своей больной руки, вернее — она сама как бы уходит из этих возможностей. Поэтому даже прямая инструкция пользоваться в нужных случаях больной рукой действует лишь очень короткое время и испытуемый снова и снова «забывает» о ней. Чтобы заставить больную руку действовать, нужно всякий раз делать специальное усилие, нужен приказ, специально ей адресованный. Это — проявление так называемой установки на щажение.
На последующих стадиях восстановления эта установка исчезает и появляются двигательные установки, характеризующиеся повышенной избирательностью: у испытуемых, прошедших через «тренировочную» серию опытов, создающих установку на определенный двигательный прием (например, на захватывание предмета всей кистью или, наоборот, только кончиками пальцев), эта установка в «критических опытах» выявляется ярче на больной Руке, чем на здоровой.
Последний этап, предшествующий возвращению к нормальным Установкам,— это этап установки на «сверхактивность» больной руки. «Она (больная рука) зудит у меня на работу»— так описал этот этап один из наших больных.
Что скрывается за этими особенностями установок пораженной руки? Могут ли они быть объяснены особенностями самой моторной импульсации, например торможением соответствующих импульсов, адресуемых к больной руке? Мы имеем основание думать, что механизм наблюдаемых явлений более сложен и что он связан с извращением регуляции самой «настройки» мышечной периферии по отношению к приходящим импульсам, т.е. с регуляцией ее тонуса, управление которым также совершается на основе измененной травмой проприоцепции, но по совершенно другим путям и под прямым влиянием симпатической нервной системы. Последнее, по-видимому, и создает известную автономность изменений установки, которая выражается в том, что хотя в каждом отдельном случае путем специального усилия движение может быть произвольно вызвано, но произвольно изменить саму установку, вероятно, невозможно; простое повторение произвольных усилий в некоторых случаях способно вызвать даже противоположный желаемому эффект и только еще больше подчеркнуть отрицательную установку. Изменения двигательной установки достигаются совершенно иначе, воздействиями на внутренние установки личности больного, на эмоциональную его сферу, т.е. путем воздействия воспитательного типа.
Поэтому, например, при трудотерапии существенно не только то, какие двигательные операции выполняются больным, но также и то, как организован самый труд, увлекает ли он больного или переживается им только как система искусственных лечебных упражнений. Это обстоятельство и служит основанием для того, чтобы вместе с принципом восстанавливающего обучения выдвигать также и принцип восстанавливающего воспитания. Практическая необходимость сочетания этих принципов в функциональной восстановительной работе с больными не является случайной; соответствуя общепедагогическому требованию, предъявляемому ко всякому обучению, она психофизиологически соответствует реальному единству обеих адаптационных систем организма: тонической и трофической, с одной стороны, и физической, собственно моторной — с другой.
Итак, если анализ функциональных последствий тех сдвигов, которые наступают под влиянием перенесенного ранения в афферентно-эфферентном поле руки, несколько неожиданно приводит нас по одной линии исследования к картине изменения сложнейших гностических образований в психике, то по другой линии он открывает нам, пожалуй, не менее неожиданную внутреннюю связь этих сдвигов с самыми интимными личностными образованиями — с внутренними установками человека.
Тем самым человеческое движение выступает, думается нам, в своем настоящем свете: не как принадлежащее только «чисто физической» сфере человека, над которой механически надстраивается его психика, но как осуществляющее процесс единой, высшей по своей форме, человеческой жизни — жизни, опосредствованной психикой, сознанием.

__________
¹⁰ Орбели Л.А. Лекции по физиологии нервной деятельности. Л., 1935.