Уже из сказанного выше видно, что классовая борьба не могла играть одинаково большую роль как компонент экономической жизни в разных классово антагонистических формациях. При капиталистическом способе производства вне борьбы пролетариата немыслим сам основной экономический закон, и прекращение этой борьбы было бы равносильно возвращению общества к рабству; при рабстве экономическая роль сопротивления непосредственных производителей эксплуатации, напротив, сравнительно с капитализмом очень мала. Феодальный способ производства находится, так сказать, на полпути между этими двумя полюсами. При феодализме участие классовой борьбы в экономической жизни, в оформлении производственных отношений, в реализации экономических законов неизмеримо выше, чем при рабовладельческом способе производства, но неизмеримо ниже, чем при капиталистическом. В этом проявляется возрастание роли народных масс в истории.
Как отмечалось выше, сам характер феодального производства - распыленность непосредственных производителей по мелким полусамостоятельным индивидуальным хозяйствам - затруднял и ограничивал сплочение трудящихся в их борьбе против феодалов. Объективные и субъективные возможности сопротивления эксплуатации со стороны народных трудящихся масс при феодализме не идут ни в какое сравнение с возможностями масс наемных рабочих при капитализме. Не может быть даже речи о том, чтобы поставить на одну доску крестьянское движение феодальной эпохи и рабочее движение капиталистической эпохи. Между ними целая качественная пропасть. Крайне низкая общественная эффективность любых форм крестьянского сопротивления феодальному гнету становится очевидной при сопоставлении их даже с такими "зачаточными" формами классовой борьбы пролетариата, как экономические стачки и забастовки, дающими все же во множестве случаев прямые последствия для целых отраслей производства в масштабах целой страны.
Экономика феодализма во многих отношениях ближе к рабству, чем к капитализму. Так, она немыслима без тех или иных проявлений внеэкономической зависимости, т.е. без той или иной степени собственности господствующего класса на работников производства.
Но в то же время экономика феодализма многими прогрессивными чертами отличается от рабовладельческой экономики. Так, для нее характерна лишь неполная собственность на работников производства, ее основой служит уже экономическая зависимость трудящихся от собственников главного средства производства, земли. Вообще, вся совокупность экономических отношений и, соответственно, экономических категорий и законов феодализма может быть в известном смысле охарактеризована теми признаками, которые ставят ее как бы этажом выше рабовладельческого способа производства. И все это, можно сказать, подперто классовой борьбой феодально-зависимых трудящихся масс. Приписываем ли мы тем самым этим массам роль силы, утверждавшей феодализм? Нет, если их борьба что-либо и утверждала, то не феодальную эксплуатацию, а лишь совершившееся при переходе к феодализму хотя бы неполное освобождение трудящегося по сравнению с положением рабов. В основном же смысл их борьбы состоял не в утверждении, а в отрицании, - это была антифеодальная борьба, это было отрицание феодализма. Однако феодализм немыслим без этого постоянно действующего внутри него отрицания. Правда, оно бесконечно неразвитее, несравнимо беспомощнее, чем то отрицание, которое, как было показано выше, постоянно действует внутри капитализма. И все же нет и феодализма, если нет неустанно проявляющейся в его недрах, гораздо более высокой, чем в рабовладельческом обществе, борьбы трудящихся против эксплуатации, как нет феодализма, если нет и неустанной борьбы господствующего класса за утверждение эксплуатации.
Если при капитализме осью, вокруг которой разыгрывается вся эта борьба, является прибавочная стоимость, то при феодализме такой осью служит феодальная рента. Основной экономический закон феодализма, закон феодальной ренты, реализуется только в борьбе. В борьбе за степень владельческих прав на землю, а также за ту или иную степень собственности феодалов на работника производства, оформляется коренное производственное отношение феодализма - отношение феодала-землевладельца и зависимого крестьянина. В борьбе за уровень жизни крестьян и ремесленников и за объем их повинностей определяется то или иное разделение всего совокупного общественного труда на необходимый труд и прибавочный труд (ренту). В ожесточенной борьбе противоположных интересов совершается и движение феодальной экономики от господства одной формы феодальной ренты к господству другой, более высокой формы.
Только, в отличие от капитализма, где борьба сосредоточена на сравнительно немногих решающих экономических вопросах - право отказа от работы, заработная плата, рабочий день, - при феодализме она распылена на несчетное множество детальных, то крупных, то мелких пунктов. Борьба идет из-за отдельных прав владения и пользования: пашней, лугом, рекой, дорогой, мостом, валежником в лесу, желудями в лесу, дичью в лесу, травой в лесу; из-за права переселения, отходничества, заключения браков, подчинения суду и администрации землевладельца или иной инстанции по такому-то, такому-то и такому-то вопросу по отдельности; из-за прав наследования, продажи, покупки, заклада различнейших видов имущества по отдельности; из-за огромного множества повинностей - барщин, продуктовых оброков, денежных оброков, судебных штрафов, государственных налогов, церковных поборов, словом, повинностей, видоизменяющихся до бесконечности по объектам обложения, по поводам взимания, по формам отработки и уплаты; из-за различных хозяйственных монополий феодалов (на мельницы, прессы, охоту, голубятни и т.д.) или трудящихся (цехи); из-за максимальных или минимальных цен на разные товары по отдельности, из-за рыночных, мостовых и других торговых сборов, из-за нормы процента по ссудам, из-за установления и изменения мер, весов, монет. Одним словом, борьба идет вокруг каждого элемента, из которых складывается сложная мозаика хозяйственной жизни деревни и города в феодальном обществе. Ясно, что эта распыленность отражает слабость противостоявшего феодалам фронта.
Точно так же показателем слабости этого фронта является и тот факт, что на протяжении всей феодальной эпохи рецидивы и остатки рабовладельческих отношений гораздо обильнее, чем при капитализме. Мы видели, что при капитализме всякое временное поражение рабочего класса подводит общество к грани возрождения рабства. Но все же это лишь грань, лишь крайняя точка размаха маятника. Между тем феодальная эпоха буквально наполнена обломками рабства и целыми периодами его оживления. Так, на Руси "холопы", т.е. рабы, оставались официально признанной низшей категорией населения, хотя и не очень многочисленной, на протяжении всей феодальной эпохи; в последние столетия своей истории русский феодализм весь сдвинулся весьма ощутимо в сторону рабства: положение массы крепостных, по справедливым словам В. И. Ленина, "на практике очень слабо отличалось от положения рабов в рабовладельческом государстве"[64], а отдельные категории крепостных ("дворовые") ничем не отличались от рабов. Во многих странах Востока, в том числе в Китае, институт рабства не был полностью ликвидирован при переходе к господству феодальных отношений. Рабовладельческие отношения в странах Востока лишь отступили на третий план, но прижились и к феодальной почве, прорастали при благоприятных условиях во всех щелях, тормозили развитие феодализма, и, снова и снова оживляясь, тянули общество вспять. Что касается стран Западной Европы, то, хотя здесь рабство было уничтожено более радикально, оно тоже теплилось там и тут, то и дело возвращалось в жизнь в открытой или скрытой форме; европейцы-рабы в течение всего средневековья продолжали поступать в некотором числе на рабские рынки Византии и мусульманского Востока[65]. Если мы возьмем, скажем, историю крестьян в Италии в ранее средневековье, мы увидим, как насыщена она их борьбой (через суды, путем побегов, восстаний) против превращения их в рабов, "сервов"[66].
Феодалы были ничуть не менее, но и не более падки на возможность превращать своих работников в рабов, чем капиталисты. Но им удавалось делать это чаще, чем капиталистам, и таким образом чаще, "не стесняясь, преобразовывать мир по своему образу и подобию": неизмеримо беспомощнее были силы, "стеснявшие" их в этом.
Однако при всем гигантском количественном и качественном различии, феодальное и капиталистическое общества подчинены некоторым общим законам жизни антагонистических формаций и имеют некоторые общие черты проявления этих законов, отличающие их от низшей из антагонистических формаций - рабовладельческой. При феодализме трудящиеся уже заинтересованы в той стороне существующих производственных отношений, которая отличает их от низших, рабских отношений, - заинтересованы, в частности, и для лучших возможностей борьбы со своими эксплуататорами; крестьяне при феодальном способе производства имеют гораздо лучшие социально-экономические условия для отпора попыткам неограниченной эксплуатации, чем имели рабы при рабовладельческом способе производства. Они повседневно используют эти условия в своей борьбе с феодалами и в то же время отстаивают эти условия от реакции, от повседневной угрозы быть отброшенными вспять - назад к положению рабов.
Феодальная экономика существовала и - развивалась не помимо "субъективных факторов". Основной экономический закон феодализма порождал антагонизм и столкновение "субъективных факторов"; он и проводился в жизнь противоположно направленными активными действиями людей, классов, кровно, субъективно заинтересованных в проведении в жизнь лишь одной его стороны. В феодальном, как и в капиталистическом обществе действует два противоположных субъективных стремления: стремление одних к свободе эксплуатации, стремление других к свободе от эксплуатации. Каждое из этих стремлений стеснено обратным. Какая конкретно сложится равнодействующая - этого никто из борющихся людей не видит, не может понять. Конкретная равнодействующая определяется независящим от воли людей, унаследованным ими уровнем производительных сил, характеризующих данную историческую эпоху. Никакая самая героическая борьба за свободу от эксплуатации не могла увенчаться успехом до той эпохи, пока в горниле капитализма не выковались столь высокие производительные силы, при которых реально возможен строй общественного производства без эксплуатации - социализм; но и никакая самая яростная борьба за свободу эксплуатации не могла увенчаться успехом, раз производительные силы переросли рабство и требовали большей, чем допускает рабство, инициативности, заинтересованности работников в производстве. Ни один из антагонистических классов не выражал своим субъективным стремлением объективного требования производительных сил данной исторической эпохи: производительные силы заявляли о себе каждому из них через противоположный класс.
Марксистская теория ничего общего не имеет с отрицанием роли психики, сознания, субъективных стремлений людей в жизни общества, в том числе в стихийном действии экономических законов. Но взгляд, согласно которому идеями и представлениями людей созданы условия их жизни, марксизм опровергает указанием на то, что в прошлой истории людьми всегда достигалось нечто иное, чем они желали, и чаще всего даже противоположное желаемому. По словам Энгельса, в классовом обществе разноречивые человеческие воли не могут осуществить своих целей, а осуществляется некая равнодействующая[67]. В. И. Ленин писал: "Только изучение совокупности стремлений всех членов данного общества или группы обществ способно привести к научному определению результата этих стремлений. А источником противоречивых стремлений является различие в положении и условии жизни тех классов, на которые каждое общество распадается"[68].
Итак, мы отнюдь не рискуем отойти от материализма в теории феодального общества, если утверждаем, что оно пронизано классовой борьбой сверху донизу, что противоположность и столкновение классовых интересов были не надстройкой над чем-то, лежавшим ниже и глубже них, а той всеохватывающей борьбой противоположностей, в которой оно целиком жило и двигалось.
Раз так, перед наукой открыта огромная, требующая изучения сфера закономерностей классовой борьбы, специфических именно для данной общественно-экономической формации, для феодализма. Особенности данного способа производства предопределяют особенности, пути, возможности сопротивления масс эксплуатации. Особенности данного способа производства предопределяют и средства, имеющиеся в распоряжении господствующего класса для борьбы за утверждение и углубление эксплуатации. Эти закономерности могут быть теоретически обобщены и проанализированы.
Прежде всего надо уяснить, что роль противоположных классов была не одинакова. Как мы уже выяснили, со сменой антагонистических формаций динамической, несущей вперед, поднимающей выше силой все более оказываются народные трудящиеся массы. Возражая буржуазным экономистам, видевшим в аристократии "хорошую", а в крепостных "дурную" сторону феодализма, Маркс писал: "Именно дурная сторона, порождая борьбу, создает движение, которое образует историю"[69]. В самом деле, ведь борьбу завязывают эксплуатируемые, а не эксплуататоры. Эксплуататоры же отвечают на эту борьбу противодействием, своими усилиями обуздать борьбу эксплуатируемых против эксплуатации, своей контрборьбой.
Отсюда следует, что теория должна последовательно рассмотреть обе стороны. Скачала необходимо выяснить формы и пути сопротивления трудящихся феодальной эксплуатации, начиная с самых простых, скрытых, стихийных, чисто экономических и переходя к более развитым и зрелым. Затем надо рассмотреть формы и пути противодействия класса феодалов этим усилиям экономически зависимого и эксплуатируемого класса. Тут речь пойдет именно о средствах активной борьбы, т.е. не об экономических отношениях, не о земельной собственности, не о монополии феодалов, а о средствах защиты этой собственности, этой монополии от посягательств и отрицания. Феодальная собственность на средства и работников производства создавала зависимость трудящихся от феодалов, но когда трудящиеся пытались избавиться от зависимости, они тем самым задевали и эту собственность. Следовательно, для защиты данных экономических отношений, данного базиса требовалось еще нечто, лежащее вне базиса: надстройка как средство парировать и парализовать то сопротивление данным экономическим отношениям, которое порождается самими этими отношениями.
Марксизм-ленинизм учит, что надстройка, т.е. существующие в обществе идеи, взгляды и соответствующие учреждения, институты, не пассивно отражает базис, а активно воздействует на судьбу базиса. Различные формы общественного сознания и общественные организации - это либо средства противодействовать расшатыванию базиса, т.е. существующих форм собственности, эксплуатации, распределения благ, либо, напротив, средства преодолевать это противодействие; в последнем случае имеются в виду, скажем, идеи, возникающие для преодоления господствующих идей, политические организации, возникающие для преодоления существующей политической власти, и т.д.
Советские философы справедливо подчеркивают, что к надстройке того или иного антагонистического общества следует относить взгляды и организации не только господствующего класса, но и эксплуатируемых[70]. Идеологические, политические, правовые отношения отражают антагонизм экономических отношений; они изменяются, как и экономические отношения, не иначе как в процессе скрытой или открытой классовой борьбы. Там, где базис основан на антагонизме, надстройка тоже антагонистическая. Раз в феодальном обществе всегда налицо тенденция к рабовладельческой реакции, последняя может разбиться только о какие-либо органы противодействия, о такую, скажем, организацию трудящихся, как община (в Западной Европе - "марка"); уже перестав быть формой организации производства, община остается организацией взаимопомощи, взаимной поддержки крестьян и ремесленников в их борьбе против феодала, организацией, защищающей их минимальные судебные и бытовые права, словом, надстроечной организацией. Крестьяне и ремесленники вооружены в этой борьбе также известной антирабовладельческой идеологией, хотя бы в смутной, религиозной форме, порицающей рабство и утверждающей какое-то минимальное представление о свободе человеческой личности. Но в то же время раз в феодальном обществе всегда налицо тенденция этих трудящихся вообще стряхнуть с себя эксплуатацию или хоть по возможности уменьшить ее, против этой тенденции феодалами воздвигается мощная система средств подавления и обуздания.
В основном надстройка в классовом антагонистическом обществе служит орудием именно эксплуататорского класса. Последний является меньшинством общества и уже по одному этому нуждается в специальных средствах защиты своей собственности, своей экономической монополии от большинства. Надстройка принадлежит в основном экономически господствующему классу, т.е. классу - собственнику главных средств производства, и "заведование" надстройкой делает его в полном смысле господствующим классом. Но классовая, эксплуататорская надстройка не обособлена механически от тех организаций и идей, которые возникают как надстройка, необходимая для борьбы трудящихся против эксплуатации. Здесь налицо сложное взаимодействие. Поскольку базис основан на эксплуатации и, следовательно, с необходимостью порождает борьбу против самого себя со стороны большинства общества, постольку для сохранения базиса требуются особые органы для подавления этой борьбы - государство, церковь и др. Но данная надстройка изменяется вместе с изменением интенсивности, форм, методов борьбы эксплуатируемых трудящихся масс против существующего способа эксплуатации. Тем самым данная надстройка косвенно отражает изменение, развитие самого трудящегося класса. Через антагонизм народная масса оказывает воздействие и на историю господствующих в обществе идей и институтов.
Господствующие идеи и институты в свою очередь не только подавляют борьбу народных масс, а призваны погашать ее, делать менее острой и опасной, направлять в более мирное русло. В самом деле, ведь нельзя же, вообще говоря, уничтожить то, что с абсолютной неизбежностью и железной закономерностью порождается объективным характером существующих экономических отношений: борьбу народных масс против эксплуатации. Значит, надстройка, в частности феодальная, должна отвести в сторону и в тупик часть этого социального протеста народных масс, придав ему ложное, иллюзорное направление. Конечно, при этом останется еще достаточно неодолимых сил народного сопротивления, способных оказывать отпор наиболее явным тенденциям рабовладельческой реакции, ибо эта угроза - угроза возрождения рабства - делает для масс задачу борьбы и объективно насущнее и субъективно яснее, т.е. учетверяет их силы; тут уж никакая надстройка не одолеет их энергии.
Во всяком случае надстройка, как видим, отнюдь не была в истории чем-то вроде предмета роскоши, а не первой необходимости, как нередко противники марксизма карикатурно толкуют марксистское учение о базисе и надстройке. Марксизм никогда не утверждал, что базис мог бы существовать без надстройки. Базис антагонистического общества, в частности феодального, просто рухнул бы от собственных противоречий, если бы в обществе не было всей той сложной совокупности средств воздействия на поведение людей, которую мы называем надстройкой. Надстройка входит в объективную систему общественных отношений, а не является лишь субъективным отражением базиса, хотя она теснейшим образом связана именно с субъективными процессами в психике людей. Надстройка - объективная сторона общественной жизни, необходимая для существования данного способа производства. Марксизм называет ее надстройкой, не считает ее равноправной с экономикой, с базисом; роль надстройки - защищать данный базис, прежде всего - данные отношения собственности, и ясно, что нечто, подлежащее защите, должно появиться прежде, должно рассматриваться как основа, должно быть теоретически объяснено раньше, чем средства защиты. Общественное бытие определяет формы общественного сознания, политические и прочие организации, но оно вызывает все это к жизни именно потому, что неотложно нуждается во всем этом.
Изложенные исходные позиции для дальнейшего анализа классовой борьбы и надстройки в феодальном обществе могут, пожалуй, вызвать опасения чрезмерного схематизма. Это опасение надо рассмотреть сейчас, иначе оно будет тяготеть над нами на всем дальнейшем пути. Не выходит ли за рамки законной научной абстракции сама идея деления общества на две противоположные части? Не упрощает ли эта идея в ущерб истине сложную многогранную структуру феодального общества? Не утрирует ли она представление о борьбе, якобы наполняющей феодальное общество, когда это общество в действительности знало длительные периоды почти полного внутреннего покоя и застоя?
Но идея антагонизма как ключа к пониманию всей жизни феодального общества вовсе не означает ни отрицания калейдоскопической пестроты существовавших в нем социальных отношений, ни упрощенного представления, будто в нем царила сплошная драка.
Идея антагонизма означает лишь, что все это калейдоскопическое многообразие расположено как бы в магнитном поле между двумя противоположными полюсами. Эта идея - обобщение, заглядывающее гораздо глубже эмпирически наблюдаемого многообразия индивидуального положения людей в обществе или хотя бы различий между разными группами людей. На множественности социальных группировок сосредоточивает все свое внимание современная буржуазная социология, видя в этом путь к опровержению марксистского учения о классовом антагонизме. Если основные усилия реакционных социологов в наши дни сосредоточены на задаче доказать, что в XX в. антагонизм пролетариата и буржуазии растворился в множественности эмпирически существующих социальных группировок[71], то методология, предлагаемая этими социологами, по сути может быть распространена и на феодальную, как и любую эпоху: нет антагонистических классов, ибо общество состоит не из двух, а из множества групп, которые не могут же все иметь противоположные друг другу интересы. Но нищета этого модного "опровержения" марксистского учения о классах проявляется уже в том, что марксизм на деле вовсе и не отрицает множественности социальных группировок, наличной во всяком реальном обществе. Марксистское учение о классах представляет обобщение более высокого порядка, показывающее, что в обществе, где возможна частная собственность на главные средства производства, все эти группы так или иначе тяготеют либо к полюсу тех, кто не имеет этой собственности, либо к полюсу тех, кто ее имеет; первые работают на вторых. Могут быть какие угодно переходные и смешанные группы людей, группы, отличающиеся какими угодно специальными функциями и чертами, все это может затенять основной антагонизм, но только понимание основного антагонизма и дает возможность определить место каждой группы в общественном целом.
Марксистское понимание классового антагонизма не имеет ничего общего и с представлением о чисто внешнем противостоянии одного класса другому. Таким, т.е. внешним, отношение антагонистических классов становится только в короткие моменты революций, великих народных восстаний. Но в эти моменты в сущности прерывается общественное производство. При феодальном, как и всяком ином антагонистическом способе производства, антагонистические классы связаны неразрывными экономическими отношениями, представляют единое целое. Противники марксизма вульгаризируют идею классовой борьбы, представляя ее как догмат о постоянной открытой революционной битве, о постоянном распаде общества на два внешних друг другу лагеря. При таком понимании классовой борьбы не трудно опровергнуть фактами слова "Коммунистического Манифеста", что вся предшествовавшая история была историей классовой борьбы. Но в "Коммунистическом Манифесте" говорится не только об открытой, а и о скрытой борьбе классов, т.е. о многообразии проявлений классового антагонизма.
В высшей степени наивно думать, будто периоды затишья во внутренней жизни феодального общества говорят об исчезновении на это время классового антагонизма. Нет, застойность феодализма - это не сон масс, не отсутствие сил и стимулов для борьбы, а борьба, обузданная противоборством, "действие, равное противодействию". Иными словами, за этой застойностью скрывается огромное напряжение, внутренне характеризующее феодальный мир, хотя и редко выступающее на поверхность. Именно анализ этого внутреннего напряжения и открывает научный путь к объяснению всего конкретного содержания средневековой истории.
Однако, когда называют схематизмом эту идею об антагонизме феодалов-эксплуататоров и эксплуатируемых производителей как сущности феодализма, подчас имеют в виду нечто более важное: что эта схема не вяжется с другой весьма распространенной схемой, что этот антагонизм затмевает другой общепризнанный антагонизм средневековой истории. А именно традиционная схема требовала видеть основной антагонизм средневековья в противоречии между феодалами и зарождающейся (в лице ли горожан или товаризирующегося крестьянства) буржуазией. Борьба между раздробленностью и централизацией, между аристократией и монархией, между феодалами и городами, между натуральным хозяйством и товарно-рыночным хозяйством, между клерикализмом и секуляризацией, между церковной и светской культурой и т.д. - таковы многообразные аспекты этого традиционно выдвигаемого на первый план иного, якобы основного антагонизма феодализма. Феодализм якобы почти на всем своем пути чреват семенами нового, нефеодального строя, а борьба этих зачатков с феодализмом составляет сущность средневековой истории. Ясно, что при таком воззрении предложенная выше идея антагонизма должна казаться неудобной, мешающей и грубой схемой.
Следовательно, данное разногласие имеет очень глубокие корни. Действительно, они уходят в толщу старой историографии, в частности, в наследие школы, создавшей некогда буржуазное учение о классовой борьбе - школы Тьерри-Гизо.
Всю историографию средних веков, всю историю представлений о том, чем были средние века, можно разбить на три этапа.
Первый этап - преимущественно дворянский - характеризовался тем, что инициатива всех исторических изменений и событий приписывалась исключительно верхам общества: королям, царям, представителям знати. Они воевали, боролись, заключали союзы между собой, издавали законы и устанавливали порядок жизни для остального населения. В глазах дворянских историков история творилась верхами и, так сказать, сверху вниз.
Второй этап - буржуазный - представил буржуазию главным творцом исторического прогресса. Вместе с низвержением дворянской монархии и земельной аристократии должно было навеки рухнуть и мнение, что история творится привилегированными верхами, однако буржуазия также не могла допустить мнения, что история творится низами. Оформилась концепция, которая избежала и того и другого. В противовес представлению о произволе правителей выступило признание той или иной закономерности в истории, признание важности экономической и социальной истории, даже "борьбы классов". Но в качестве основного динамического начала во всей средневековой истории, от развития и активности которого в конечном счете зависело все остальное, были выдвинуты "средний класс", "порядочные", "третья сила", точнее говоря - буржуазия. В феодальном обществе якобы и верхи и низы были сильны только тогда, когда они опирались на буржуазию, или поскольку сами были по существу буржуазны: королевская власть была вознесена ростом буржуазии; помещики-землевладельцы в любой период средневековья были сильны и прогрессивны постольку, поскольку они были не чем иным, как предпринимателями под феодальной оболочкой; крестьяне если что-нибудь и значили, то лишь как свободные собственники-хозяева, т.е. как те же буржуа в миниатюре; города, торговля, рынок были порождены деятельностью буржуазии; нации были созданы буржуазией; революции совершались буржуазией и т.д. Даже возникновение рабочего класса было всего лишь побочным продуктом развития буржуазии.
Эти концепции хотя бесконечно многообразны, но едины по существу. Они характерны не только для таких классиков буржуазной исторической мысли, как Тьерри и Гизо, не только для всех признанных корифеев буржуазной медиевистики, не только для буржуазных историков, кокетничавших с марксизмом, вроде Макса Вебера или Вернера Зомбарта, но и для тех, кто прямо провозглашал себя марксистами - Каутского, Кунова и многих других. Реформизм, оппортунизм, меньшевизм объявляли именно эти взгляды на историческое прошлое, лишь облеченные в марксистскую фразеологию, доподлинным марксизмом. Средневековое крестьянство третировалось ими как реакционная или по крайней мере совершенно инертная масса. Достойной внимания для этих "марксистов" в аграрной истории раннего средневековья представлялась лишь прослойка свободных собственников, позднего средневековья - дифференциация крестьянства, как явления, служащие хотя бы отдаленными провозвестниками буржуазии. "Экономический материализм" есть один из вариантов этого буржуазного, реформистского псевдомарксизма; недаром в поле его зрения всегда преимущественно не производство, а рынок, не способ эксплуатации трудящихся, а отсутствие или наличие товара, денег, толкуемых как элементарные зародыши капитала.
Словом, второй этап выступает не только в откровенно буржуазной форме, но и в форме буржуазного извращения, буржуазной фальсификации марксизма. Эта вторая форма требует особенного внимания. Если нет ясной нацеленности на ее разоблачение, можно некритически воспринять это видоизменение буржуазных взглядов, приняв его за марксизм.
Третий этап был начат трудами Маркса и Энгельса, творцами исторического материализма. В центре всего, написанного ими по истории средних веков, не случайно стоит работа Энгельса "Крестьянская война в Германии", героями которой являются низы, народные массы и такие вожди этих масс, как Мюнцер. Работы классиков марксизма-ленинизма дали направление исследованиям советских историков в области истории средних веков. Строится многогранное здание новой исторической науки, показывающей, что вся древняя, средняя и новая история были историей борьбы трудящихся за свое освобождение. Не "верхам" и не "средним классам", не дворянству и не буржуазии принадлежала роль главной движущей силы истории, а "низам", трудящейся, эксплуатируемой и борющейся массе, следовательно, при феодализме - основному производящему классу - крестьянству.
Эта третья точка зрения неизмеримо глубже, полнее, истиннее, научнее двух предыдущих. Она является единственной научной точкой зрения. Только ее принцип столь же научен, как принципы естественных наук.
Ленин в работе "Карл Маркс" писал, что коренным недостатком немарксистской историографии является ее неумение и нежелание охватить "как раз действие масс населения"[72]. Вопрос о трудящихся массах и движениях этих масс и является "краеугольным камнем" третьей точки зрения в историографии средних веков.
Если первая, дворянская, точка зрения указывала смысл изучения истории в извлечении моральных и политических уроков и подходила к прошлому только с оценочными суждениями, то вторая, буржуазная, точка зрения по видимости отказалась от этого и внесла в изучение истории видимость объективности. Однако на самом деле это было в значительной степени не объективностью, а объективизмом, - тончайшей маскировкой оценочного и субъективного подхода к истории: видя в многовековом процессе не что иное, в конечном счете, как процесс укрепления и возвышения буржуазии, историки выступали в роли апологетов этого "прогресса" и, следовательно, этого класса. Напротив, историки, стоящие на третьей точке зрения, открыто заявляющие, что они рассматривают историю не с надклассовой позиции, а с позиции трудящихся эксплуатируемых классов, ни в малой мере при этом не подменяют анализа объективных законов истории оценочными суждениями. Для них изучение роли народных масс не ограничивается выявлением только положительного, прогрессивного воздействия масс на исторические события. С неменьшим вниманием они изучают и те черты сознания и действий народных масс, которые делали возможным в прошлом и застой, и реакционные попятные движения, - важно только понять, что и реакционные исторические явления могли осуществиться лишь постольку, поскольку реакционным силам удавалось отравить сознание масс или воспользоваться в своих нуждах неразвитостью этого сознания. Говоря о феодальной эпохе, историки-марксисты особенно далеки от стремления петь некритические дифирамбы трудящимся и их борьбе: исторический интерес пролетариата скорее требует самого строгого выявления тех объективных причин, которые порождали и порождают слабости крестьянского движения, которые объясняют его срывы, падения и поражения всюду, где оно выступает не под руководством пролетариата. Не "народопоклонничество", не сладенькое "народолюбие" характеризует третью точку зрения, а признание определяющего значения труда и борьбы народных масс для всех сколько-нибудь важных исторических процессов и событий.
Итак, третья точка зрения нимало не прикрашивает стихийную, слепую борьбу народных масс в феодальном обществе. Она вместе с тем не сбрасывает со счета ни дворянства, ни буржуазии. Она указывает на гегемонию буржуазии в антифеодальных революциях. Она вовсе не отрицает каких-либо фактов инициативы, исходившей от господствующих верхов, или наступления эксплуататорского меньшинства на эксплуатируемое большинство. Но она видит наступление и со стороны народных масс, которого не существовало в глазах дворянской и буржуазной концепций. Более того, она находит в этом, то глухом и упорном, то открыто революционном сопротивлении народных масс эксплуатации самый коренной, самый глубокий фактор, определявший в конечном счете возможность или невозможность тех или иных действий любых других классов и политических сил. Но она подчеркивает и противоположность между ролью пролетариата в новое время и ролью крестьянско-плебейской массы в средние века: только борьба пролетариата во главе всех трудящихся завершается подлинной победой, борьба же крестьян и плебеев в феодальную эпоху воздействовала на ход истории гораздо более косвенно, не уничтожая эксплуататорских классов, а лишь детерминируя их действия, их взаимоотношения, их политическую и идейную эволюцию, приводя, в лучшем случае, лишь к смене формы эксплуатации.
Этот третий этап в медиевистике еще далеко нельзя считать завершенным. Через работы советских историков лейтмотивом прошла именно в корне отличающая их от буржуазных историков тема о движениях народных масс в прошлом. Но нужны еще сотни этих исследований исторической целины. Нужно и теоретическое цементирование того, что уже создано.
Чтобы усвоить, какое же место и какую роль отводит марксизм буржуазии в истории феодального общества, достаточно накрепко запомнить два положения.
Во-первых, зачатки капиталистического производства, следовательно, и буржуазия как класс, хотя бы зачаточный, появляются на всемирно-исторической сцене лишь с XVI в., т.е. лишь в самом конце средневековья. Слабые зародыши капитализма, наблюдаемые в XIV и XV вв. в очень немногочисленных приморских районах и городах Западной Европы, носили еще характер исключений, были нестойки и ни в какой мере не определяют в целом лицо этих столетий[73]. С XVI в. можно говорить о начале капиталистической эры - не в смысле господства, а еще только в смысле зарождения мало-мальски стойких элементов капитализма в недрах феодализма в виде капиталистической мануфактуры. Таким образом, только с XVI в. (с оговоренными небольшими исключениями) и можно говорить о буржуазии как экономическом классе. До этого времени ни "горожане" (хотя французский термин "буржуа" и значил некогда просто "горожанин"), ни торговля, ни товарность крестьянского, ремесленного, помещичьего хозяйства, - ничто это не рассматривается марксизмом хотя бы как предтечи и зачатки капитализма. Марксизм отвергает проецирование "зародышей" капитализма в глубь средневековья. А следовательно, в рамках значительной, основной части средневековья нет места вообще для вымышленного буржуазными историками антагонизма буржуазного и феодального начал.
Во-вторых, в последней, заключительной фазе развития феодального общества буржуазия играла видную антифеодальную роль, но крайне противоречиво. Известно, что XVI-XVIII вв. в Западной Европе, а в странах Азии и более поздние столетия, являются временем восходящего развития буржуазии, когда она действовала еще в условиях господства феодальных отношений или при их значительных пережитках. Маркс писал: "В истории буржуазии мы должны различать две фазы: в первой фазе она складывается в класс в условиях господства феодализма и абсолютной монархии; во второй, уже сложившись в класс, она ниспровергает феодализм и монархию, чтобы из старого общества создать общество буржуазное. Первая из этих фаз была более длительной и потребовала наибольших усилий"[74]. Именно преимущественно в течение этой первой фазы буржуазия созревала как сила, все более враждебная феодализму и все более революционная, хотя прогрессивность ее проявлялась известное время и после победы. "Нельзя быть марксистом, - писал В. И. Ленин, - не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историческое право говорить от имени буржуазных "отечеств", поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом"[75].
Но значит ли это, что в течение первой фазы, во времена своей революционности и демократичности, буржуазия не была тем, чем показал ее Маркс, анализируя буржуазию вообще, как олицетворение капитала? Мы видели, что капиталист по своей глубочайшей сути, поскольку он противостоит наемному рабочему (а если он не противостоит наемному рабочему - не может быть речи о капитализме, о буржуазии в собственном смысле), представляет лишь весьма одностороннюю силу капиталистического производства и сползает вспять всюду, где его не стесняют наемные рабочие. Выполняли ли капиталисты эту однобокую функцию и в экономическом механизме мануфактурного периода? Безусловно, да. Следовательно, буржуазия первой фазы не была свободной от противоречий, носительницей только прогрессивного и революционного начала. Она была в то время противоречивее, чем когда-либо. Она должна была совмещать в себе несовместимое, примирять в себе, в своей политике и идеологии, вопиющие антиномии.
Чтобы сокрушить феодализм и завоевать власть, буржуазия должна была идти вместе с народными массами. Неумолимая логика ее положения объективно требовала от нее этого. Она должна была искренне, бескорыстно, вдохновенно дружить с народом, должна была завоевать право говорить от его имени и руководить им в его антифеодальной борьбе. И в то же время она была буржуазией: тем вампиром, питающимся народной кровью и во всем враждебным интересам трудящихся, какой показал ее нам Маркс. Поистине, фигура молодой, восходящей буржуазии - не идиллическая, а трагическая фигура.
Отсюда видно, что роль буржуазии в антифеодальной борьбе в последний период феодальной эпохи должна рассматриваться после того, как изучена и понята антифеодальная борьба народных масс. Буржуазия была революционна и прогрессивна тем, что она шла с народом. Ее антагонизм к феодальному строю как бы наложен на антагонизм к этому строю со стороны народа, трудящихся масс. Следовательно, мы можем, не пугаясь обвинений в схематизме, рассматривать этот последний антагонизм как коренной, глубочайший и изучать его в известной мере отдельно от антагонизма буржуазии и феодалов, назойливо выпячиваемого буржуазной исторической мыслью.
_____________
64
65
66
67
68
69
70 См. Б. И. Бродский. Взаимодействие базиса и надстройки. - "Вопросы философии", 1957, № 3; М. Д. Каммари. Некоторые вопросы теории базиса и надстройки. - "Коммунист", 1956, № 10; он же. Что такое базис и надстройка общества. М., 1957; "За творческое изучение и разработку теории базиса и надстройки". - "Коммунист", 1957, № 4; В. М. Ковалгин. К вопросу о сущности надстройки. - "Вопросы философии", 1956, № 6; Г. М. Новак. Противоречивость капиталистической надстройки. - "Вопросы философии", 1956 № 6; он же. К вопросу о базисе и надстройке капитализма. - "Уч. зап." (Мос. обл. пед. ин-т), т. 59. Труды кафедры философии, вып. 5, 1957.
71 См., например, М. Д. Каммари. О третьем конгрессе международной ассоциации социологов. - "Вопросы философии", 1957, № 1; "Исторический материализм и социальная философия современной буржуазии". Сб. статей под общ. ред. чл.-корр. АН СССР Ю. П. Францева. М., 1960; Ю. А. Асеев и И. С. Кон. Основные направления буржуазной философии и социологии XX века. Л., 1961; С. Чернеа. Критика некоторых теорий современной французской буржуазной социологии по вопросу о классах и классовой борьбе. Автореф. канд. дисс. М., 1961.
72 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 57.
73 В. И. Рутенбург. Очерк из истории раннего капитализма в Италии. Флорентийские кампании XIV в. М. - Л., 1951.
74 К. Маркс. Нищета философии. - К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 183.
75 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 226.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии