Нам надлежит теперь рассмотреть некоторые стороны философского вопроса о взаимосвязи двух смежных теоретических наук - политической экономии и исторического материализма.
В принципе общепризнано, что законы теоретической политической экономии входят как составная часть в систему законов общественного развития, рассматриваемых историческим материализмом. На практике, однако, политическая экономия как специальная отрасль науки не излагается в курсах и учебниках исторического материализма. Более того, если, скажем, из "Капитала" Маркса советскими философами извлечены важные выводы для анализа марксистского диалектического метода[12], то не существует еще попытки рассмотреть в специальной работе коренные категории и положения исторического материализма на примере "Капитала" - неисчерпаемой сокровищницы марксистской теории. Экономисты не могут при анализе "Капитала" Маркса уделить много внимания вопросам надстройки, классовой борьбы и т.д. Философы же привыкли относить "Капитал", вместе со всей политической экономией, к сфере исключительного ведения экономистов.
Ниже сделана такая попытка рассмотреть один из вопросов теории исторического материализма - вопрос о классовой борьбе - на материале "Капитала". Тем самым мы на примере высшей из трех классово антагонистических формаций выясним, как разрешает марксистская теория вопрос о роли трудящегося класса в действии главных экономических законов этого общества. Только после такого исследования мы сможем уверенно спуститься на один этаж в глубь истории - в феодальную эпоху.
Политическая экономия изучает, как известно, производственные отношения. Она исследует основные исторические системы производственных отношений, причем каждую из них по возможности в чистом, отвлеченном виде. В работах по историческому материализму эти основные системы производственных отношений характеризуются обычно лишь очень кратко и суммарно[13]. Но зато тут ставятся важные смежные вопросы, например: какой класс следует считать носителем данных производственных отношений, в частности, капиталистических. Можно встретить два разных ответа на этот вопрос. А именно: носителем производственных отношений капиталистического общества признаются или только капиталисты или же - оба основных антагонистических класса, капиталисты и пролетарии. Второй ответ имеет в виду не только простую логику, ибо понятие отношения двух сторон подразумевает, что они обе являются носителями этого отношения; имеется в виду неукротимое отстаивание пролетариатом от своих капиталистов той стороны капиталистической экономики, которая отрицает и отменяет всякую собственность на личность трудящегося.
Первый ответ связан с представлением, будто в экономических трудах классиков марксизма-ленинизма экономические законы, экономическое развитие общества рассматривается независимо и отдельно от вопросов классовой борьбы. Классовая борьба оказывается как бы надстройкой по отношению к экономическому базису. Согласно этому взгляду носителем производственных отношений как раз и выступает только один класс - господствующий, а борьба эксплуатируемых масс против господствующего класса лежит уже за рамками вопроса о производственных отношениях и не может существенно влиять на них.
Такой взгляд, как увидим, тесно связан с пережитками "экономического материализма". Он не соответствует марксистско-ленинской теории. Изучая "Капитал", мы обнаруживаем, что классовую борьбу Маркс рассматривает не как надстройку, а отводит ей важнейшее место в своей экономической системе. Мы убеждаемся, что научная политическая экономия капитализма исходит как из предпосылки не только из сильно возросших сравнительно с прошлым производительных сил, но и из решительно возросшей вместе с тем активной роли непосредственных производителей в сфере отношений между людьми по производству.
Какова же именно эта роль? В частности, какое место отводит Маркс в "Капитале" классовой борьбе пролетариата при исследовании основного экономического закона капитализма?
Известно, что основным, специфическим производственным отношением капитализма является отношение найма рабочих капиталистами. Основным экономическим законом капитализма является закон прибавочной стоимости.
Начнем с отношения найма.
Чтобы владелец рабочей силы мог продавать ее как товар, говорит Маркс, он должен иметь возможность распоряжаться ею, следовательно, должен быть свободным собственником своей способности к труду. Юридически собственник рабочей силы должен выступать на рынке как такой же собственник своего товара, каким является и собственник денег - наниматель-капиталист. Это юридическое равноправие выражается не просто в заключении договора о найме, а в том, что договор этот расторжим обеими сторонами, т.е. является временным. В теоретически чистом случае пролетарий продает рабочую силу лишь на рабочий день.
Длительное существование основного экономического отношения капитализма требует, по словам Маркса, "чтобы собственник рабочей силы продавал ее постоянно лишь на определенное время, потому что, если бы он продал ее целиком раз и навсегда, то он продал бы вместе с тем самого себя, превратился бы из свободного человека в раба, из товаровладельца в товар. Как личность, он постоянно должен сохранять отношение к своей рабочей силе как к своей собственности, а потому как к своему собственному товару, а это возможно лишь постольку, поскольку он всегда предоставляет покупателю пользоваться своей рабочей силой или потреблять ее лишь временно, лишь на определенный срок, следовательно поскольку он, отчуждая рабочую силу, не отказывается от права собственности на нее"[14]. Поэтому, продолжает Маркс, в тех странах, где труд свободен, законодательство всегда устанавливает условия расторжения договора о найме и, напротив, где трудовые обязательства в качестве возмещения полученной ссуды могут быть бессрочными ("пеонаж" в Мексике), там фактически в скрытой форме существует рабство.
Таким образом, моментом, конституирующим отношение найма в капиталистическом обществе, является прежде всего право на расторжение этого экономического отношения. Свободный пролетарий не тем отличается от феодальнозависимого человека, что он добровольно вступает в сделку с хозяином, - феодально зависимый человек тоже во многих случаях подписывал акт о своем согласии на такие-то условия зависимости, - а правом отказа от работы и практическим использованием этого права.
Иначе говоря, собственность рабочего на свою рабочую силу (способность к труду), как и всякая собственность, не есть лишь отношение данного субъекта собственности к данному объекту собственности, но и отношение к несобственнику, т.е. отношение к нанимателю, как лицу, не имеющему ни малейшего права собственности на данный объект. Это отстранение капиталиста от собственности на рабочую силу пролетария выражается в ее продаже последним лишь на ограниченный срок, на рабочий день, в праве расторгать отношение найма, отказывать капиталисту в пользовании этой собственностью. По словам Маркса, "рабочий является собственником своей рабочей силы лишь до тех пор, пока он в качестве продавца последней торгуется с капиталистом"[15].
Маркс показал в 24-й главе I тома "Капитала", что капитализму предшествовала долгая, мучительная борьба предков рабочего класса за право отказываться от работы, уходить с работы. Жестокое "рабочее законодательство", начиная с XIV в., настойчиво запрещало им это и предписывало под угрозой телесных наказаний возвращаться к покинутому хозяину. Открытое вольное "бродяжничество" предшественников современного пролетариата, которых именовали "здоровыми добровольными бездельниками", было на первых порах необходимой логической антитезой этим законам. Недаром даже и в современном языке расторжение трудового соглашения выражается словами "увольнение", "освобождение" (от "воля", "свобода"), а также "уход", сформировавшимися еще в то время, когда складывались предпосылки капитализма.
Как и тогда, при капитализме рабочий именно в тот момент реализует, превращает в действительность свою формальную личную свободу, когда он прекращает работать на капиталиста и этим возвращает себе свою временно, частично отчужденную собственность на свою рабочую силу. Но, увы, это такая свобода, которая, чуть затянувшись, становится равнозначной голодной смерти.
С одной стороны, чтобы не умереть с голоду, рабочие вынуждены наниматься к эксплуататорам-капиталистам. С другой стороны, они реализуют свое право собственности на свою рабочую силу, переходя с одного предприятия на другое в поисках лучших условий; они отказываются от работы в одной отрасли производства и переходят в другую; переселяются из одного района или города в другой; эмигрируют за пределы данного государства в другие страны. Наконец, стачки и забастовки служат высшим выражением этого права рабочих отказываться от продолжения работы при данных условиях труда и заработной платы, - выражением самым действенным, самым эффективным, поскольку отказ осуществляется тут коллективно. Без всех этих проявлений собственности рабочих на свою рабочую силу нет, не может быть элементарнейшего, коренного производственного отношения капитализма.
Назвать безоговорочно все эти действия рабочих "классовой борьбой" было бы неправильно. В. И. Ленин даже стачечную борьбу, требующую объединения, союза рабочих, будь то в масштабах одной фабрики или целой отрасли промышленности, называл только "зачатком классовой борьбы", "зачаточной классовой борьбой", а всякое стоящее еще ниже по своему уровню сопротивление рабочих капиталистам - просто "отпором", который "вытекает из самых условий жизни - продажи рабочей силы"[16]. От этого отпора, начинающегося еще в момент продажи рабочей силы, до классовой борьбы в точном смысле - целая лестница переходных ступеней, но даже в самой низшей ступени уже заложены неизбежность и семя классовой борьбы. Когда рабочий отказывается работать на данного капиталиста, это еще, казалось бы, "мирный" отпор; но чтобы реализовать свой отказ, ему надо или найти работу у другого капиталиста, или заставить данного капиталиста нанять его на других условиях, - а переселения, особенно эмиграция, толкающие рабочих к известной взаимопомощи и объединению, не говоря уже о стачках и забастовках, - это ступени перерастания "мирного" отпора в активную борьбу или же, пользуясь выражением "Коммунистического Манифеста", это скрытые формы классовой борьбы[17].
Борьба неизбежна потому, что в интересах капиталистов - препятствовать праву рабочих отказываться от работы.
Маркс дал лаконичную характеристику полемики двух фракций английской буржуазии в годы гражданской войны в США. Одни сочувствовали борьбе против американского рабовладения, другие, демагогически выступавшие в роли ревнителей интересов прежде всего рабочих, доказывали, что нет причин сосредоточивать все негодование на одних лишь рабовладельцах, отпуская грехи нанимателям свободного труда. Томас Карлейль выболтал скрытую тенденцию второй позиции, выступив с притчей, доказывавшей, что вообще ожесточенная война северян и южан в США идет чуть ли не из-за недоразумения: из-за того лишь, что Петр с Севера нанимает своего рабочего "поденно", а Павел с Юга "пожизненно". Маркс восклицает: "Так лопнул, наконец, мыльный пузырь торийских симпатий к городским, - но отнюдь не к сельским! - наемным рабочим. Ядро этих симпатий называется рабством!"[18]
Капиталист заинтересован не в праве рабочих отказываться от работы, а лишь в обратной стороне отношений свободного найма рабочей силы на рынке: в утверждении своей неограниченной свободы увольнять рабочих. Оба агента основного экономического отношения капитализма отстаивают лишь свое право. Одна из целей всякого профессионального движения рабочих состоит в обуздании произвольного увольнения рабочей силы. Капиталисты же стараются по мере сил ограничить возможности свободного отказа рабочих от работы.
Поскольку им это удается, постольку, как уже выше было сказано словами Маркса, рабочий превращается из свободного человека в раба, из товаровладельца в товар. Маркс приводит в качестве иллюстрации и "пеонаж" в Мексике, и вообще обращение европейцев с рабами-туземцами в колониях: следует, говорит он, детально изучить сводку данных относительно обращения с рабами, имеющуюся у Шарля Конта, "чтобы увидеть, во что превращается сам буржуа и во что превращает он своих рабочих там, где он может, не стесняясь, преобразовать мир по своему образу и подобию"[19].
Что же "стесняет" буржуа в других странах, что не дает ему там преобразовать мир по своему образу и подобию, т.е. превращать рабочих в рабов? Подчас все еще приходится слышать, будто согласно марксистской теории, если что и стесняет буржуа, так это лишь его собственная выгода, ибо рабство ему невыгодно; иначе говоря, сам уровень производительных сил без всякого общественного давления, "чисто экономическим" путем якобы делает буржуа защитником некоторой свободы, некоторых прав рабочих, так как без этого невозможен капитализм. Говорят, что такие рассуждения - подлинный марксизм. На самом деле это - экономистская пародия на марксизм. В "Капитале" Маркс несколько раз возвращается к вопросу: что "стесняет" буржуа, не давая ему стать рабовладельцем? Мы обнаруживаем у Маркса совсем другой ход мысли. Так, например, анализируя последствия для английского рабочего класса крушения чартизма в 1848 г. и связанного с этим упадка доверия рабочего класса к своим силам, кровавого подавления июньского восстания во Франции, сплочения всех фракций господствующих классов в Европе под лозунгами спасения собственности, религии, семьи и общества, словом, ситуации, когда рабочий класс повсюду подвергся гонениям, был поставлен под действие "закона против подозрительных", Маркс продолжает: "Таким образом, господа фабриканты могли не стесняться. Они подняли открытое восстание не только против десятичасового закона, но и против всего законодательства, которое, начиная с 1833 г., стремилось несколько обуздать "свободное" высасывание рабочей силы. Это было Proslavery Rebellion (бунт в защиту рабства) в миниатюре, который более двух лет проводился с цинической бесцеремонностью, с террористической энергией, причем это было тем проще, что взбунтовавшийся капиталист ничем не рисковал, кроме шкуры своего рабочего"[20]. Взбунтовавшийся капиталист! Оказывается, не только рабочие готовы взбунтоваться против эксплуатации, если их не подавляют капиталисты, но и капиталисты готовы взбунтоваться, поднять мятеж за рабство, - если их не "стесняют" рабочие.
В одном из параграфов "Капитала" Маркс анализирует положение рабочих в тех отраслях английской промышленности, где высасывание рабочей силы, по его словам, "еще ничем не стеснено, или не было ничем стеснено еще совершенно недавно". Мы замечаем, что это по преимуществу те отрасли, где преобладает или играет заметную роль труд детей и подростков. Это и понятно: дети не только не имеют возможности оказывать такой отпор нанимателям, как взрослые, но они и не обладают правом отказываться от работы, так как в сущности-то не они сами нанимаются, за них решают родители, которые тем самым попросту продают их фабриканту. Результаты этого положения и отражены в тех леденящих кровь отчетах, которые обильно цитирует Маркс. В одном из них говорится: "...Это - система безграничного рабства, рабства в социальном, физическом, моральном и интеллектуальном отношениях"[21]. Снова перед нами призрак рабства. Мы видим, что цепи законодательного регулирования труда наименее стесняют капиталистов в тех отраслях промышленности, где их наименее стесняют сами рабочие.
Приведенные примеры уже выводят нас за узкие рамки вопроса о найме рабочей силы и ведут к вопросу об ее эксплуатации в процессе капиталистического производства.
Открытая Марксом тайна прибавочной стоимости состоит, как известно, в том, что покупая на рынке рабочую силу как товар, по ее стоимости, в обмен на свой товар, деньги, капиталист в результате процесса производства, где он использует эту рабочую силу, получает в виде продукции увеличенную стоимость, т.е. избыток сверх оплаченной им стоимости. Стоимость рабочей силы он выплачивает рабочим в качестве заработной платы, избыток присваивает себе в качестве прибыли.
Первое понятие, которое политическая экономия должна тут разъяснить, это стоимость рабочей силы. Последняя определяется, как и стоимость всякого товара, количеством труда, общественно необходимого для воспроизводства данного потребленного товара, т.е. для восстановления затраченной в производстве жизненной энергии рабочего - для создания средств удовлетворения его необходимых потребностей, а также содержания его семьи и обучения подрастающего поколения рабочих. От чего зависит величина этого необходимого труда?
Для экономического материализма весьма удобным представляется ответ, что необходимый труд - величина в сущности биологическая и техническая (физический минимум средств питания, отдыха, минимум выносливости, внимания, технической подготовки рабочих и т.д.). В таком случае можно утверждать, что в интересах самих капиталистов как организаторов капиталистического производства не нарушать этот минимум, напротив, в общем стремиться, - при всей нерасчетливости отдельных дельцов, - к выплате рабочим такой заработной платы, которая обеспечивала бы им этот технически необходимый для функционирования промышленности минимум. Все обходится выгодой, конечным интересом самого господствующего класса, устанавливающего данные экономические отношения; для борьбы же со стороны рабочих остается роль фактора довольно несущественного или даже вообще бессильного против "железного закона" заработной платы.
Такое представление о необходимом труде напрасно выдают за марксистское. У Маркса категория необходимого труда имеет не естественно-техническое, а общественное содержание, следовательно, не абсолютное, а исторически изменчивое. Маркс подчеркивает, что даже само понятие "естественные потребности" меняется в зависимости от климатических и других особенностей природы разных стран. Но еще гораздо важнее, что определение стоимости рабочей силы включает в себя, по выражению Маркса, исторический и моральный элемент: сами потребности и способ их удовлетворения представляют собой продукт истории той или иной страны, зависят от культурного уровня страны, от сформировавшихся привычек и жизненных притязаний рабочего класса[22].
Утверждение и защита рабочими при капитализме своих жизненных притязаний - это вопрос борьбы. Необходимый труд определяется как тот или иной процент совокупного труда, остальная часть которого присваивается капиталистами. Следовательно, необходимый труд - не технологическая категория, а выражает отношение классов, поскольку дело идет о классовом антагонистическом обществе. Размер заработной платы пролетариев, т.е. денежного выражения стоимости их рабочей силы, определяется в не утихающей ни на минуту, неустанной борьбе между ними и капиталистами. Максимальный жизненный уровень, которого удается добиться рабочему классу в среднем на известный срок, - это и есть стоимость рабочей силы, хотя бы фактически на протяжении длительного периода капиталисты и выплачивали рабочим меньшую, находящуюся ниже данной стоимости заработную плату.
Таким образом, сама величина стоимости находится тут в зависимости от классовой борьбы. Тщетно "экономические материалисты" будут доказывать, что уж стоимость-то - "чисто экономическая" категория, складывающаяся и действующая без всякого соучастия классовой борьбы. В учебниках политической экономии, в марксистских исследованиях о необходимом труде, о стоимости рабочей силы, они неизменно прочтут, что закон стоимости рабочей силы реализуется не иначе, как в экономической борьбе рабочих против капиталистов, в борьбе классов[23].
В этой борьбе ни одна сторона не стремится к фактически существующему уровню заработной платы. Напротив, он является лишь равнодействующей их взаимно противоположных стремлений. Рабочие стараются поднять как можно выше свой жизненный уровень, т.е. стоимость своей рабочей силы, капиталисты стараются опустить как можно ниже уплачиваемую за рабочую силу цену, т.е. покупать этот товар как можно ниже его стоимости.
Стоимость рабочей силы, т.е. максимальный жизненный уровень широкой массы рабочих, достижимый в данной стране, в данную эпоху, это не предел стремлений класса рабочих, - в отдельные удачные моменты или отдельными группами рабочих достигается и более высокий уровень, превышающий стоимость, - нет, это скорее предел отступления класса капиталистов. Интенсивность их противодействия борьбе рабочих - не неизменная величина, противодействие это становится все более интенсивным вместе с сокращением прибыли.
Интенсивность экономической борьбы рабочих - тоже не неизменная величина. Борьба становится все напряженнее, все ожесточеннее, следовательно, все неодолимее для буржуазии и ее государства по мере того, как заработная плата все дальше отступает от однажды достигнутого уровня, от стоимости. Само буржуазное государство бывает вынуждено, - причем только в результате неослабной борьбы рабочего класса за свои жизненные интересы, грозящей принять еще более опасные формы, - издавать законы о минимуме заработной платы.
Но добровольно класс капиталистов не остановится ни у какого предела снижения заработной платы. Экономический материализм опять-таки создает легенды, будто "по Марксу" сами капиталисты понимают, что безрассудное истребление рабочего класса оставило бы их без рабочих рук, и поэтому обеспечивают минимальные условия воспроизводства рабочего класса. Посмотрим, что говорит Маркс.
Стоимость рабочей силы, говорит он, заключает в себе стоимость тех товаров, которые необходимы для воспроизводства рабочего или для размножения рабочего класса. Если капитал, в безграничном стремлении к самовозрастанию, своими домогательствами сокращает период жизни отдельных рабочих, а вместе с тем и продолжительность функционирования их рабочей силы, то становится необходимым более быстрое возмещение сношенных рабочих сил, т.е. в воспроизводство рабочей силы должны входить более крупные издержки снашивания. Поэтому, говорит Маркс, казалось бы, собственный интерес капитала указывает на необходимость сбережения рабочей силы от снашивания, подобно тому как капитал заинтересован в наименьшем снашивании машины. Но это только "казалось бы". А на самом деле капитал относится к рабочей силе совсем иначе, чем к машине. "Капитал не спрашивает о продолжительности жизни рабочей силы. Интересует его единственно тот максимум рабочей силы, который можно привести в движение в течение рабочего дня. Он достигает этой цели сокращением жизни рабочей силы, как жадный сельский хозяин достигает повышения доходности земли посредством, расхищения плодородия почвы"[24].
Маркс обращается к примеру североамериканских рабовладельцев. Рабовладелец, говорит он, покупает своего рабочего так же, как он покупает свою лошадь. Вместе с рабом он теряет капитал, который приходится возмещать новой затратой на невольничьем рынке. Но, оказывается, его это нисколько не стесняет, так как из рассадников рабов в Кентукки и Виргинии, из неисчерпаемых недр Африки всегда можно получить новых и новых негров. По словам цитируемого Марксом автора, в этих условиях продолжительность жизни раба становится менее важной, чем его производительность в то время, пока она продолжается. Поэтому, продолжает этот автор, правило рабовладельческого хозяйства тех стран, в которые ввозятся рабы, таково: самая действительная экономия заключается в том, чтобы выжать из человеческого скота (human cattle) возможно большую массу труда в возможно меньший промежуток времени. Значительная часть рабов ежегодно прямо истребляется вследствие не только крайней грубости пищи и непрерывного изнурительного мучительства, но и вследствие медленного истязания чрезмерным трудом и недостатком сна и отдыха.
Процитировав это, Маркс восклицает, обращаясь к английскому капитализму: "Mutato nomine de te fabula narratur! (Под другим именем о тебе рассказывается эта история!) Заменим торговлю невольниками рабочим рынком, Кентукки и Виргинию - Ирландией и земледельческими округами Англии, Шотландии и Уэльса, Африку - Германией!"[25] "В общем, - продолжает Маркс далее, - опыт показывает капиталисту, что постоянно существует известное перенаселение... хотя перенаселение это и составляется из захиревших, быстро отживающих, вытесняющих друг - друга, так сказать, срываемых до наступления зрелости человеческих поколений"[26]. Капиталу в действительности вовсе нет дела до того, что он подорвет жизненную силу народа, поглотив вслед за промышленным городским населением также и все запасные жизненные элементы деревни. Природа капитала исключает далекое перспективное планирование. "...Перспектива будущего вырождения человечества, т.е., в конце концов, неизбежного его вымирания, также мало влияет на его практическую деятельность, как соображения относительно возможности падения земли на солнце"[27].
Таким образом, по мысли Маркса, буржуа отнюдь не руководствуется тем объективным расчетом, который, казалось бы, должен диктовать ему оплату рабочей силы по стоимости или хоть по каким-либо рациональным соображениям ее воспроизводства. Капиталист старается платить рабочим как можно меньше. Он готов довести жизненные условия рабочих до условий рабов и еще худших. Для него в этом стремлении нет никакого "физического" предела, ибо минимум условий, необходимых для того, чтобы рабочий мог назавтра еще раз встать в строй, в пределе приближается к нулю, продолжительность же функционирования рабочей силы каждого индивида его абсолютно не интересует. После меня хоть потоп! - вот лозунг всякого капиталиста и всякой капиталистической нации, говорит Маркс. "Поэтому капитал беспощаден по отношению к здоровью и жизни рабочего всюду, где общество не принуждает его к другому отношению"[28].
Но общественной силой, способной принудить или стеснить капиталистов в этом отношении, может быть в конечном счете только рабочий класс. Даже если непосредственное вмешательство берет на себя государственная власть или, скажем, более просвещенная и либеральная часть самой буржуазии, объективно они делают это, каковы бы ни были субъективные мотивы, только потому, что рабочие борются за лучшие жизненные условия - борются поодиночке и сообща, экономически и политически, неорганизованно или организуясь в профсоюзы и партии.
Маркс особенно полно показал это на проблеме рабочего дня.
Необходимое время или время, оплачиваемое заработной платой, составляет только часть рабочего дня. Вся остальная часть образует прибавочное время, а стоимость, произведенная в течение этого времени, - прибавочную стоимость. Таким образом, анализ проблемы рабочего дня является самой сердцевиной всей системы "Капитала", в частности учения о производстве абсолютной прибавочной стоимости.
Здесь мы снова не обнаруживаем ни "чисто экономического", т.е. действующего независимо от классовой борьбы закона политической экономии, ни совпадения данной черты производственных отношений капитализма с волей, интересами, выгодой лишь одного класса, "носителя" этих производственных отношений, - класса капиталистов. Все эти выдумки экономического материализма ничего общего не имеют с диалектикой "Капитала".
Что такое рабочий день? У капиталиста, по словам Маркса, свой собственный взгляд на крайний предел рабочего дня: у капитала одно-единственное жизненное стремление - увеличивать свою стоимость, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу прибавочного труда. Капитал - это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает. С позиции капиталиста, рабочий обкрадывает его, потребляя на самого себя какую-то часть времени, находящегося в распоряжении капиталиста: последний ссылается на закон товарного обмена; он купил рабочую силу, и, как всякий другой покупатель, старается выручить как можно большую пользу из потребительной стоимости купленного товара[29].
"Но вздруг раздается голос рабочего, который до сих пор заглушался шумом и грохотом процесса производства", - продолжает Маркс. Знаменательно, что именно рабочему Маркс приписывает защиту рабочей силы от безумной растраты ее, ту защиту нормальной продолжительности ее существования и ее нормального развития, которую распространенное апологетическое представление экономических материалистов приписывает "организатору" капиталистического производства - капиталисту. Однако и рабочий отнюдь не выступает у Маркса в качестве представителя интересов общества и производства в целом при капитализме. Рабочий тоже односторонен. Маркс вкладывает в его уста речь, в которой он, как и капиталист, ссылается на закон обмена товаров, но делает противоположный вывод. Тебе, как покупателю, принадлежит потребление моей дневной рабочей силы, говорит этот собирательный рабочий, обращаясь к капиталисту. Но при помощи той цены, за которую я каждый день продаю ее, я должен ежедневно воспроизводить ее, чтобы потом снова продать. Безмерным удлинением рабочего дня ты можешь в один день привести в движение большее количество моей рабочей силы, чем я мог бы восстановить в три дня... таким образом ты крадешь у меня ежедневно 2/3 стоимости моего товара. Ты оплачиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону обмена товаров. Я требую нормального рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара[30].
Мы находимся у важнейшего логического рубежа в развитии идей "Капитала". С того момента, как законы обмена товаров рассматриваются применительно к такому обществу, где налицо система наемного труда, возникает антиномия, неразрешимая в узко "экономической", т.е. рыночной плоскости. Как мы видим, и продавец, и покупатель по праву обвиняют друг друга в краже. Оба с полным основанием опираются на закон обмена товаров в своих взаимно исключающих требованиях. "Следовательно, - пишет Маркс, - здесь получается антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом обмена товаров. При столкновении двух равных прав решение принадлежит силе. Таким образом, в истории капиталистического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня - борьба между совокупным капиталистом, т.е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т.е. рабочим классом"[31].
Какое фиаско экономического материализма, согласно которому условием складывания капитализма "по Марксу" является лишь рыночная конкуренция, открывающая простор закону стоимости! Оказывается, для перехода от законов товарного обращения к законам капитализма политическая экономия должна апеллировать к такому компоненту экономической жизни, как классовая борьба. Классовая борьба выступает как необходимое условие капиталистического способа производства: если рабочий класс обнаруживает неспособность к сопротивлению, класс капиталистов не только неограниченно сокращает заработную плату, но и неограниченно увеличивает рабочий день, делая невозможным воспроизводство рабочей силы, а тем самым - и все капиталистическое воспроизводство.
На вопрос: как велико то время, в продолжении которого капитал может потреблять купленную им рабочую силу, капитал, по словам Маркса, отвечает: рабочий день насчитывает полные 24 часа в сутки. "...При своем безграничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня"[32]. Но в этом слепом стремлении капитал наталкивается на противодействие рабочих. "Установление нормального рабочего дня явилось результатом многовековой борьбы между капиталистом и рабочим", - говорит Маркс[33].
С помощью немногих ярких примеров Маркс обрисовал контуры истории этой борьбы в Англии, Америке, Франции.
В течение ряда столетий, с XIV в., в Англии нанимателям рабочей силы удавалось с помощью государственного законодательства (так называемых рабочих статутов) шаг за шагом насильственно удлинять рабочий день. Но еще в продолжение "большей части XVIII в., до эпохи машинного производства, капиталу, говорит Маркс, не удавалось захватить всю неделю рабочего, хотя рабочий день был уже раздвинут за нормальные максимальные пределы до двенадцатичасового дня. Со времени же возникновения крупной промышленности в последней трети XVIII в. "начинается стремительное... опрокидывающее все преграды движение в этой области. Всякие пределы, которые ставятся нравами и природой, возрастом и полом, сменою дня и ночи, были разрушены... Капитал справлял свои оргии".
"Как только рабочий класс, оглушенный грохотом производства, до некоторой степени пришел в себя, он начал оказывать сопротивление, и прежде всего на родине крупной промышленности, в Англии"[34]. Сначала его сопротивление было малоуспешным, уступки, которых он добивался, были чисто номинальными. Только со времени фабричного акта 1833 г., говорит Маркс, распространяющегося на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шелковые фабрики, берет свое начало нормальный рабочий день для современной промышленности. Затем следуют законы 1844, 1845 и 1847 гг.; последний устанавливал десятичасовой рабочий день.
Благодаря чему удавалось рабочим достигать этих уступок? Благодаря переходу от борьбы в одиночку к борьбе сплоченной массой, от индивидуального сопротивления стремлению капитала "безгранично и беспощадно удлинять рабочий день" - к сопротивлению классовому. По словам Маркса, "изолированный рабочий, рабочий как "свободный" продавец своей рабочей силы, на известной ступени созревания капиталистического производства не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления. Поэтому установление нормального рабочего дня является продуктом продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим классом"[35].
В 1848 г., в тот момент, когда эта война стала перерастать из скрытой в открытую политическую войну классов, из сопротивления - в наступление рабочего класса, сплотившаяся буржуазия ответила разгромом рабочего движения и в Англии, и на континенте. Выше мы уже цитировали бичующие слова Маркса, характеризующие этот "бунт в защиту рабства". Если во время агитации за десятичасовой рабочий день, говорит Маркс, фабриканты кричали, что рабочий сброд подает петиции в надежде получать за десятичасовой рабочий день двенадцатичасовую заработную плату, то теперь, во время, "двухгодичного бунта капитала" 1848-1850 гг., они перевернули медаль и платили десятичасовую заработную плату за двенадцати- и пятнадцатичасовое распоряжение рабочими силами.
"Но за этой, казалось бы, окончательной победой капитала тотчас же наступил поворот. Рабочие до сих пор оказывали пассивное, хотя упорное и ежедневно возобновляющееся сопротивление. Теперь они начали громко протестовать на грозных митингах в Ланкашире и Йоркшире... Фабричные инспектора настоятельно предупреждали правительство, что классовый антагонизм достиг невероятной степени напряжения...
При таких обстоятельствах между фабрикантами и рабочими состоялся компромисс, получивший санкцию парламента в новом дополнительном фабричном акте 5 августа 1850 г."[36].
В следующие годы, по словам Маркса, сила сопротивления капитала постепенно ослабевала, а сила наступления рабочего класса, напротив, возрастала. Этим объясняется сравнительно быстрый прогресс с 1860 г. в установлении нормального рабочего дня. В примечании ко 2-му изданию "Капитала" Маркс добавляет, что с 1866 г., когда были написаны эти строки, опять, наступила реакция[37].
Зависимость установления нормального рабочего дня от классовой борьбы пролетариата Маркс иллюстрирует также отдельными детальными примерами. Так, он приводит данные о борьбе против ночного и воскресного труда пекарей в Ирландии. Здесь дело идет о совершенно конкретном, исторически определенном и изменчивом соотношении классовых сил. Оно зависит от множества реальных обстоятельств места и времени, исследование которых выходит за рамки политической экономии.
Маркс подчеркивает многообразие путей и форм этой борьбы в разных странах: Англии, Франции, США. Но все эти многообразные пути, зависящие от особенностей исторического развития как экономического базиса, так и надстройки в каждой стране, объективно ведут к одному результату: к установлению того нормального рабочего дня, без которого было бы немыслимо длительное существование самой капиталистической системы. Это не значит, конечно, что рабочее движение "утверждает" капитализм. Нет, оно отрицает капитализм, однако, как показывает Маркс, капитализм немыслим без этого отрицания, постоянно действующего внутри него то с большей, то с меньшей силой.
Маркс не противопоставляет друг другу производственные отношения капитализма, имеющие антагонистический характер, и классовую борьбу, в которой проявляется этот антагонизм. Он рассматривает их в единстве. С одной стороны, рабочее движение он характеризует как "инстинктивно выросшее по обеим сторонам Атлантического океана из самих производственных отношений"[38]. С другой стороны, оформление этих производственных отношений, в данном случае - установление нормального для капитализма рабочего дня, распадающегося в известной пропорции на необходимое и прибавочное время, он характеризует как "компромисс" - результат столкновения противоположно направленных классовых сил. Постановления, регулирующие рабочее время, пишет он, "отнюдь не были продуктом парламентских измышлений. Они постепенно развивались из данных отношений как естественные законы современного способа производства. Формулировка их, официальное признание и провозглашение государством явились результатом длительной классовой борьбы"[39]. Как видим, речь идет отнюдь не о взвешивании "важности" производственных отношений или объективных экономических законов, с одной стороны, и классовой борьбы - с другой, как обычно ставит вопрос "экономический материализм". Речь идет о том, что ограничение рабочего дня является объективным, "естественным" экономическим законом, необходимо вытекающим из коренных производственных отношений, из способа производства капитализма, а осуществляет этот экономический закон классовая борьба, - пролетариат принуждает буржуазное государство вмешаться в слепое стремление капиталистов к безграничному удлинению рабочего дня.
Значит ли это, что государство выступает у Маркса как надклассовая или двухклассовая сила? Напротив, Маркс пишет: "Эти законы обуздывают стремления капитала к безграничному высасыванию рабочей силы, устанавливая принудительное ограничение рабочего дня государством, и притом государством, в котором господствуют капиталист и лэндлорд"[40]. На вопрос, что же заставляет государство, этот исполнительный комитет буржуазии, накладывать на капитал цепи законодательного регулирования, Маркс дает ясный ответ. Конечно, тут действуют и такие факторы, как периодически повторяющиеся эпидемии, вразумительно говорящие о падении жизненной силы нации, и рост крушений поездов из-за предельного переутомления железнодорожных рабочих, словом, факторы, волнующие широкую публику, но главную причину Маркс указывает в "нарастающем рабочем движении, с каждым днем все более грозном"[41]. Отчеты фабричных инспекторов, обильно цитируемые Марксом, тревожно сигнализировали государственному аппарату Англии о приближении взрыва, о невероятном напряжении классового антагонизма.
Одна из комиссий английского правительства писала: "Держа своих рабочих под угрозою расчета, хозяева вынуждают у них нарушение религиозных убеждений, неповиновение законам страны, оскорбление общественного мнения (все это относится к воскресному труду), сея таким образом семена вражды между капиталом и трудом, и подают пример, опасный для религии, нравственности и общественного порядка"[42]. Только после этого недвусмысленного предупреждения об опасности для существующего порядка комиссия сочла возможным высказать также филантропические соображения о разрушении здоровья рабочих, преждевременных смертях, упадке семьи в результате непосильного труда рабочих. Буржуазное государство в конечном счете только потому вводило законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, что его функцией было не столько подавление post factum, сколько предотвращение революционного взрыва, которым всегда чревато капиталистическое общество. Защищая буржуазию, оно выступало как бы защитником рабочих от буржуазии.
Маркс вводит тем самым читателя в глубочайшую диалектику отношений антагонистических классов. Они не только противоположны друг другу, но и неразрывно взаимосвязаны и каждый поэтому в конце концов принужден отразить в своем поведении воздействие своего антагониста.
Основой всего анализа является именно мысль о полной противоположности исходных стремлений пролетариев и капиталистов. Стремление пролетариев - сбросить с себя эксплуатацию. Однако это оказывается невозможным. Стремление капиталистов - эксплуатировать рабочих самым безудержным, самым неограниченным образом. Маркс не устает напоминать читателю, что капиталист, пока он не сдержан внешней общественной силой, неизменно превращает рабочих в рабов - и в экономическом, и в правовом смысле. С убийственной иронией заканчивает Маркс цитирование одного документа, рисующего чудовищную эксплуатацию детского труда в стекольной промышленности Англии: "А между тем "преисполненный самоотречения" стекольный капиталист, пошатываясь от портвейна, возвращается, быть может, поздно ночью из клуба домой и идиотски напевает себе под нос: "Britons never, never, shall be slaves!" (Нет, никогда не будут британцы рабами!)"[43]. Маркс говорит о непомерных злоупотреблениях в хлопчатобумажной промышленности, не превзойденных даже жестокостями испанцев по отношению к краснокожим Америки[44]. Но и низвести рабочих до положения рабов или крепостных, несмотря на такого рода удачи капиталистов в отдельных отраслях производства, оказывается в конце концов невозможным.
Неосуществимость и того и другого стремления определяется в конечном счете уровнем производительных сил: последние еще не созрели для уничтожения эксплуатации человека человеком, но уже требуют более высокой формы эксплуатации, чем полное или неполное рабство. Однако производительные силы возвещают эти пределы каждому классу лишь через противоположный класс. Стремление каждого класса признавать только свою собственность, свой товар наталкивается на стремление противоположного класса, и так возникает непредвиденная ими обоими равнодействующая, которая отвечает объективной исторической необходимости. Но дело идет не о механическом столкновении. Две внешние друг другу антагонистические силы не составляли бы общества. Диалектика начинается там, где каждый класс в какой-то мере вынужден представлять своего антагониста.
Маркс показывает это в связи все с той же проблемой рабочего дня. Сами фабриканты, говорит он, у которых путем полувековой гражданской войны шаг за шагом завоевывалось законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, в конце концов принуждены были покориться неизбежному и примириться с ним. Сами фабриканты стали теперь хвастаться положением в тех отраслях промышленности, где рабочий день подвергся законодательному ограничению, и противопоставлять их тем отраслям, где эксплуатация еще оставалась "свободной". "Фарисеи "политической экономии" поспешили провозгласить идею необходимости законодательного регулирования рабочего дня новым характерным завоеванием их "науки"[45]. Словом, это было признанием поражения, в результате которого, по словам Маркса, сила сопротивления капитала постепенно ослабевала, но в то же время это было созреванием класса капиталистов, его идеологии и его государства.
В уста собирательного рабочего Маркс вкладывает необычайно выразительные слова, обращенные к капиталисту: "Итак, я требую рабочего дня нормальной продолжительности и требую его, взывая не к твоему сердцу, так как в денежных делах конец всякому благодушию. Ты можешь быть образцовым гражданином, даже членом общества покровительства животным и вдобавок пользоваться репутацией святости, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в ней что-то бьется, так это просто биение моего собственного сердца"[46].
Олицетворение совокупной буржуазии - буржуазное государство - если и осуществляет в конце концов относительно гуманное для того времени и общественно рациональное ограничение рабочего дня, то лишь постольку, поскольку в груди капитала бьется "что-то", что не является само капиталом. Это буржуазное законодательство отражает биение рабочего сердца - упорную борьбу рабочих за нормальный рабочий день.
Однако, как показывает Маркс, и рабочий класс в этой борьбе в свою очередь подчиняется узам буржуазного общества. Борясь за "фабричные законы", рабочий класс выступает тем самым против "свободы труда" - ничем не ограниченного распоряжения своим товаром, своей рабочей силой.
Если бы наемный рабочий, продавец своей рабочей силы, был предоставлен только законам обращения товаров, стихия рыночной конкуренции привела бы его к утере этой собственности: он в конце концов продал бы на неограниченный срок и на истощение до смерти и себя и своих детей. Из законов товарного производства и обращения, взятых сами по себе, вне определенных исторических условий, как видим, скорее развились бы рабовладельческие, а не капиталистические порядки. Чтобы "защитить" себя от этого соблазна, говорит Маркс, "рабочие должны объединиться и, как класс, заставить издать государственный закон, мощное общественное препятствие, которое мешало бы им самим по добровольному контракту с капиталом продавать на смерть и рабство себя и свое потомство"[47]. Мы снова обнаруживаем, что переход от анализа простого товарного производства к капитализму в теории Маркса осуществляется лишь путем привлечения такой категории, такого компонента экономической жизни, как классовая борьба.
В учении Маркса о прибавочной стоимости не рассмотренным нами остается еще понятие относительной прибавочной стоимости. Относительной прибавочной стоимостью называется прибавочная стоимость, возникающая не вследствие увеличения рабочего дня (или, что практически то же, увеличения интенсивности труда), а вследствие сокращения необходимого рабочего времени, но не за счет уменьшения потребления рабочих, а за счет уменьшения стоимости средств существования рабочих. Иными словами, относительная прибавочная стоимость образуется в результате роста производительности труда в отраслях, изготовляющих предметы потребления рабочих, а также доставляющих орудия и материалы для производства этих предметов потребления. Если в мануфактурный период развития капитализма преимущественное значение имело увеличение абсолютной прибавочной стоимости, то со времени введения машин эксплуатация капиталистами рабочих в огромной степени усиливается за счет роста относительной прибавочной стоимости.
В области анализа относительной прибавочной стоимости, как может показаться на первый взгляд, экономический материализм способен взять реванш. Уж в таком деле, как введение машин, как развитие новой техники, действует, по-видимому, только механизм рыночной конкуренции между капиталистами, и все объясняется "чисто экономически" без какого-либо участия классовой борьбы. Тут буржуазия выступает перед нами, по-видимому, как создатель новых производительных сил, стимулируемый хотя и не бескорыстным стремлением к общественному прогрессу, а узкоэгоистической корыстью, но уж никак не классовым антагонизмом по отношению к пролетариату. Возрастание же эксплуатации рабочих в результате введения машин и новой техники является, по-видимому, никем не предвиденным стихийным результатом действия рыночной конкуренции между капиталистами.
Однако нечто совершенно иное мы находим в "Капитале". По крайней мере первым этапам истории введения машин Маркс дает такое объяснение, которое полностью противоречит всей этой "чисто экономической" идиллии.
В мануфактурный период капитализма, говорит Маркс, число необученных рабочих было весьма ограниченным, преобладающее значение имели обученные рабочие. Хотя разложение ремесленного труда на более простые специальности понижает издержки обучения, а потому и стоимость рабочей силы, тем не менее для более трудных частичных работ длительный срок обучения остается необходимым; длительный срок обучения ревностно отстаивается рабочими, причем даже там, где он излишен. Хотя мануфактура, упрощая отдельные операции, прокладывает путь вовлечению в производство женщин и детей, тем не менее, по словам Маркса, эта тенденция в общем и целом терпит крушение благодаря сопротивлению взрослых рабочих мужчин[48].
Словом, необходимость более или менее высокой специальной квалификации рабочего, его более или менее длительного обучения в эпоху мануфактуры составляла его некоторую экономическую охрану, которую он поэтому ревностно отстаивал. Иерархическому расчленению рабочих соответствовала иерархия заработных плат. Обученные рабочие, составляющие большинство, могли добиваться сносной заработной платы, тем более что их всегда недоставало. Жалобы на недостаток квалифицированных рабочих столь же характерны для мануфактурной эпохи, как и панические жалобы на изобилие люмпен-пролетариев. Предприниматели переманивали искусных рабочих друг у друга, в том числе из одной страны в другую.
Вот почему эта часть мануфактурного предпролетариата отличалась "недисциплинированностью" перед лицом капитала. Она постоянно вступала с ним в стычки и не без успеха выдерживала их. Так как ремесленное искусство остается основой мануфактуры, пишет Маркс, а функционирующий в ней совокупный механизм лишен объективного скелета, не зависимого от рабочих (т.е. системы машин), то капиталу постоянно приходится бороться с нарушениями субординации со стороны рабочих. Маркс цитирует слова Юра: "...Чем рабочий искуснее, тем он своевольнее, тем труднее подчинить его дисциплине и, следовательно, тем больший вред приносит он своими капризами совокупному механизму". И Маркс продолжает: "И если бы даже у нас не было показаний со стороны писателей того времени, то одни уже факты, что начиная с XVI столетия и вплоть до эпохи крупной промышленности капиталу не удавалось подчинить себе все то рабочее время, каким располагает мануфактурный рабочий; что мануфактуры недолговечны и вместе с эмиграцией или иммиграцией рабочих покидают одну страну, чтобы возникнуть в другой, - уже одни эти факты говорят нам больше, чем целые библиотеки"[49]. Но и целые библиотеки говорят о том же: "порядок" отсутствует в мануфактуре, "порядок должен быть установлен тем или иным способом", - твердили разные авторы.
И "Аркрайт создал порядок", - по словам одного из них. В таком характерном контексте Маркс переходит к промышленному перевороту. Введение машин в его изложении выступает прежде всего как средство, с помощью которого капиталисты сломили сопротивление рабочих: мануфактурные рабочие могли отстаивать свои интересы поскольку мануфактуристы находились в известной зависимости от их сравнительно редкого и незаменимого производственного мастерства, от их односторонне (вплоть до уродливости) развитого умения выполнять такую-то детальную работу; машина взяла на себя их искусство, и капиталист теперь смог не стесняясь выгонять строптивых рабочих на улицу, заменяя их более сговорчивыми из резервной армии труда. Важнейшее оружие борьбы было таким образом выбито из рук рабочих.
Маркс обнажает всю диалектику этого процесса, показывая, что именно все более дробная специализация, охотно осваиваемая самими мануфактурными рабочими - преемниками средневековых ремесленников, служившая им экономическим оружием в рамках мануфактуры против предпринимателей, подготовила техническую возможность замены человека машиной. Рабочие сами, защищаясь от капиталистов, осуществили тот технический процесс, против естественного плода которого, обратившегося против них, они затем стали восставать уже в качестве "разрушителей машин".
В этом смысле историческими творцами машинного производства были не отдельные изобретатели, тем более не класс капиталистов, а рабочие, доведшие свое ручное механическое мастерство до виртуозности. Изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и др., говорит Маркс, могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изобретатели нашли значительное количество искусных механических рабочих, уже подготовленных мануфактурным периодом. "...Сама машина была обязана своим существованием личной силе, личному искусству, т.е. зависела от мускульной силы, верности глаза и виртуозности рук, с которыми частичный рабочий внутри мануфактуры или ремесленник вне ее оперирует своим карликовым инструментом"[50].
Но, раз возникнув, машинное производство "попадает в техническое противоречие (Widerstreit) со своим ремесленным и мануфактурным базисом"[51]. У машинного производства есть своя техническая и экономическая логика развития, распространения на взаимосвязанные операции, на транспорт, на производство самих машин. Машина шаг за шагом неумолимо ломает и уничтожает технический базис мануфактуры - ручной труд детальных рабочих. Однако Маркс рассматривает и эти технические и экономические процессы не в отрыве от классовой борьбы, а показывает, что они, напротив, осуществлялись в данной специфической общественной форме - как новые и новые проявления антагонизма классов.
Саму проблему относительной прибавочной стоимости Маркс неразрывно связывает с классовой борьбой: "Когда постепенно нарастающее возмущение рабочего класса принудило государство насильно сократить рабочее время и продиктовать - прежде всего на фабрике в собственном смысле - нормальный рабочий день, т.е. с того момента, когда раз навсегда сделалось невозможным увеличение производства прибавочной стоимости посредством удлинения рабочего дня, капитал со всею энергией и с полной сознательностью бросился на производство относительной прибавочной стоимости при помощи ускоренного развития машинной системы"[52].
Машина, говорит Маркс, действует не только как непреодолимый конкурент наемного рабочего, готовый сделать его "излишним". "Капитал громогласно и с обдуманным намерением возвещает о ней как о силе, враждебной рабочему, и пользуется ею как таковой. Она становится самым мощным боевым орудием для подавления периодических возмущений рабочих, стачек и т.д., направленных против самодержавия капитала"[53]. Маркс приводит ряд примеров: на стекольных и бутылочных заводах до введения машин, по словам источника, "отношения между хозяевами и руками... - это хроническая стачка", - отсюда быстрое развитие производства прессованного стекла, при котором главные операции выполняются машинами; изобретатель и предприниматель Нэсмис в своих показаниях перед комиссией о тред-юнионах сообщил, что усовершенствования в машинах - самодействующие машины - он ввел вследствие большой и продолжительной стачки машиностроительных рабочих в 1851 г.; предприниматель Ферберн к некоторым очень существенным применениям машин при машиностроении пришел под влиянием стачек на его собственной машиностроительной фабрике. Обобщая, Маркс говорит, что можно было бы написать целую историю таких изобретений, которые были вызваны к жизни исключительно как боевые средства капитала против возмущений рабочих[54]. Он ссылается и на экономистов - современников промышленного переворота. По Гаскеллу, паровая машина с самого начала сделалась антагонистом "человеческой силы" и дала капиталистам возможность разбивать растущие притязания рабочих. Юр писал по поводу одного изобретения для шлихтования основы, непосредственно вызванного стачкой: "Орда недовольных, мнившая себя непобедимой за старыми укреплениями разделения труда, увидела, что ее захватили фланговым нападением и уничтожили ее оборонительные средства современной механической тактикой. Ей пришлось сдаться на милость и гнев победителей". Маркс цитирует и обобщения Юра, что "капитал, заставив науку служить себе, постоянно принуждает мятежные руки труда к покорности", и его предостережения рабочим, что своей непокорностью, стачками и т.д. они ускоряют развитие машин[55].
Введение машин, будучи в указанном смысле поражением рабочих, естественно повлекло на первых порах ухудшение их позиций и по другим рассмотренным выше линиям борьбы с капиталом. Соответственно Маркс возвращается в главе о машинах и крупной промышленности и к вопросу о свободе заключения и расторжения договора о найме, и к вопросу о женском и детском труде, и о продолжительности рабочего дня.
Поскольку машины делают мускульную силу и виртуозность рук излишними, они становятся средствами для того, чтобы применять рабочих без мускульной силы, с недостаточным физическим развитием, без сколько-нибудь длительного обучения. Поэтому, говорит Маркс, женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин. Но жены и дети рабочих менее самостоятельны, чем рабочие-мужчины. "На базисе товарного обмена предполагалось прежде всего, что капиталист и рабочий противостоят друг другу как свободные личности, как независимые товаровладельцы: один - как владелец денег и средств производства, другой - как владелец рабочей силы. Но теперь капитал покупает незрелых или полузрелых. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он располагал как формально свободная личность. Теперь он продает жену и детей. Он становится работорговцем"[56]. Вызванная машиной революция в юридическом отношении между покупателем и продавцом рабочей силы, заключает Маркс, лишила всю эту сделку даже видимости договора между свободными лицами[57].
Точно так же машина не только не оказывается средством сокращения рабочего дня в силу роста производительности труда, но оказывается новым и наиболее могущественным средством удлинения рабочего дня дольше всех естественных пределов. К этому побуждают капиталистов такие экономические факторы, как моральное снашивание машин, но также и такие, как стремление максимально уменьшить число рабочих, сделав тем самым оставшихся наиболее сговорчивыми.
Поскольку, таким образом, введение машин явилось непосредственной причиной поражения и отступления рабочего класса по всему фронту, естественно, что его контратаки устремились прежде всего именно против машин. Рабочее движение в Англии, а отчасти и в других странах Европы, уже и в XVII в., но особенно в XVIII и начале XIX в. проходило под знаменем борьбы с машинами. Борьба между капиталистом и наемным рабочим, говорит Маркс, начинается с самого возникновения капиталистических отношений. Она свирепствует в течение всего мануфактурного периода. Но только с введением машин рабочий начинает бороться против самого средства труда, восставать против данной определенной формы средства производства как материальной формы существования капитала[58]. Маркс дает в разделе "Борьба между рабочим и машиной" обзор некоторых важнейших фактов из неисчерпаемой истории этой стихийной битвы.
Потребовался долгий печальный опыт, чтобы пролетариат понял бесплодность и бессмысленность этих схваток и вышел на пути, где он мог вести более эффективные бои с капиталом. "Требуется известное время и опыт, - говорит Маркс, - для того, чтобы рабочий научился отличать машину от ее капиталистического применения и вместе с тем переносить свои нападения с материальных средств производства на общественную форму их эксплуатации"[59].
Мы можем на этом остановиться. Рассмотренные места и идеи "Капитала" ответили на интересующий нас философский вопрос. Мы убедились, что марксизм требует рассматривать основные экономические законы, основные экономические отношения, раз дело касается классово антагонистического способа производства, как законы и отношения борьбы. Классовая борьба выступает у Маркса как одна из важнейших сторон экономической жизни капиталистического общества, вне которой ничто существенное в этой жизни не может быть понято и объяснено.
Если бы мы обратились с тем же вопросом к трудам Ленина о капитализме, мы получили бы тот же ответ. Мы убедились бы, например, что в книге Ленина "Развитие капитализма в России" гигантская, едва ли не решающая экономическая роль отведена такой форме сопротивления рабочих существующим условиям, как "перемещения", "подвижность", уход из одной губернии в другую, словом, миграции рабочей силы. Пойдет ли речь об империализме, мы увидим, что Ленин подчеркивает социальную сторону колониальных захватов как средства парализовать революционную борьбу пролетариата против буржуазии. Он цитирует Сесиля Родса: "Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями... Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами". Как дополнение к Сесилю Родсу Ленин цитирует француза Валя, призывающего к колониальным захватам, "чтобы не произошло взрыва внутри", поскольку в странах Европы скопляются "нетерпение, раздражение, ненависть, угрожающие общественному спокойствию"[60]. Конечно, это нимало не исключает роли рыночной конкуренции в образовании монополий и борьбе за колониальные рынки. Но буржуазный экономист видит только одну эту сторону экономики - конкуренцию, концентрацию, монополию, - тогда как марксист видит все экономическое целое, пронизанное классовым антагонизмом; он, например, не упустит из виду, что рабочее движение концентрировалось по отраслям производства исторически раньше, чем концентрировался капитал, и что поэтому образование капиталистических монополий имело также функцией лишить рабочих такого преимущества в борьбе.
Словом, в марксистской теории нет места противопоставлению "экономики" - "классам и классовой борьбе". Классовая борьба - не надстройка. Она принадлежит, прежде всего, экономике, базису. Но, конечно, конкретный ход классовой борьбы зависит в огромной степени и от надстройки, являющейся в классово антагонистическом обществе по преимуществу системой средств и органов классовой борьбы.
Совершенно очевидно, что мы должны рассуждать подобным же образом и в том случае, если речь пойдет не о капитализме, а о феодализме. Политическая экономия феодализма рассматривает основные понятия, категории и законы феодальной системы производственных отношений. Так же, как и политическая экономия капитализма, она не смогла бы научно выполнить своей задачи, если бы отвлекалась от учения исторического материализма о классовой борьбе, хотя конкретные формы классовой борьбы и исторического действия народных масс в феодальном обществе носят неизмеримо более неразвитый и бессильный характер, чем в капиталистическом обществе.
Конечно, всякая мало-мальски развитая классовая борьба есть в той или иной мере борьба и политическая и идеологическая, т.е. касается вопроса о надстройке. Но классовая борьба не ограничивается надстройкой. Она касается вопроса о базисе и прежде всего о базисе. Классовая борьба порождается антагонистическим характером производственных отношений, но она - и не одна лишь надстройка, и не один лишь базис, она является той борьбой противоположностей, в форме которой во всяком антагонистическом классовом обществе осуществляется развитие и базиса, и надстройки. С точки зрения диалектики борьба противоположностей - не "следствие" развития, а внутренний закон самого развития. Развитие антагонистического способа производства и классовая борьба - это единый, неразрывный процесс, в котором движение способа производства представляет собой основу классовой борьбы и невозможно без классовой борьбы. Если бы экономика общества не носила классово антагонистического характера, не было бы никакой классовой борьбы; но раз сущностью экономического строя служила та или иная форма отделения производителя от средств производства, та или иная форма эксплуатации, классового антагонизма, то всякое развитие общества, всякое движение вперед осуществлялось не иначе, как через посредство скрытой или открытой классовой борьбы, через посредство хотя бы неразвитых столкновений антагонистических, враждебных интересов.
Для того и нужно изучать политическую экономию любого такого общественного строя, чтобы при всей пестроте хозяйственных и социальных явлений вскрыть основной классовый антагонизм этого общества и тем самым экономически объяснить и обосновать закон, сформулированный в "Коммунистическом Манифесте": "История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов". Энгельс, комментируя это положение в предисловии к третьему немецкому изданию "Коммунистического Манифеста", излагал его не как два разных закона, а как единый закон, как цельную единую мысль, что основой истории является развитие производства и экономики общества, и поэтому история была историей классовой борьбы, борьбы между эксплуататорами и эксплуатируемыми, подчиненными и господствующими классами[61].
Подведем итоги возражениям, которые противопоставляются изложенным выше взглядам с позиций "экономического материализма". В экономических трудах классиков марксизма экономическое развитие общества якобы рассматривается независимо, отдельно от вопросов классовой борьбы. Следовательно, боролись ли трудящиеся против эксплуатации или нет, это не имеет прямого отношения к вопросу о действии экономических законов, открытых и исследованных Марксом, Энгельсом и Лениным. Для понимания же действия этих законов в развитии общества якобы вполне достаточно учитывать рост производительных сил и тот факт, что вытекающая отсюда рано или поздно потребность в новых производственных отношениях приводила к появлению нового класса, которому эти новые производственные отношения были выгодны, который был носителем этих новых производственных отношений.
Отсюда вытекает, что задача всех прошлых революций в истории состояла главным образом в низвержении старой политической надстройки, в приходе к власти этого класса - носителя новых производственных отношений. Борьба же народных масс могла содействовать (или, подчас, мешать) выполнению им данной задачи. Борьба народных масс, следовательно, до социалистической революции во всей истории могла иметь отношение к судьбе надстройки, но не базиса.
Примерно такое истолкование марксизма дается экономическим материализмом[62]. Исторический материализм, напротив, не допускает рассмотрения каких-либо существенных процессов в древней, средневековой и новой истории вне борьбы классов, вне конкретных проявлений того экономического антагонизма классов, который составляет глубочайшую черту, "сокровенную сущность", по выражению Маркса, всей системы производственных отношений рабовладельческого, феодального и капиталистического строя. Классовый антагонизм пронизывает собою всю жизнь этих обществ. "Без антагонизма нет прогресса. Таков закон, которому цивилизация подчинялась до наших дней. До настоящего времени производительные силы развивались благодаря этому режиму антагонизма классов", - писал Маркс[63].
_____________
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
- Войдите, чтобы оставлять комментарии