Письмо 6 17
Содержащее замечания на книгу благороднейшего мужа Роберта Бойля о селитре, текучести и твердости благороднейшему и ученейшему мужу Генриху Ольденбургу от Б. д. С.
Славнейший муж!
Книгу высоко одаренного Бойля я получил и, насколько позволило время, прочитал. Примите мою величайшую благодарность за этот подарок. Вижу, что я не ошибся в своем предположении, когда, прочитав [в Вашем первом письме] обещание относительно присылки этой книги, сказал себе, что завладеть Вашим вниманием могла только вещь действительно выдающаяся. Вы желаете, ученейший муж, чтобы я высказал Вам об этой книге мое скромное суждение. Постараюсь это сделать, насколько позволяют мне мои слабые силы, а именно: я буду указывать на то, что представляется мне неясным или недостаточно обоснованным, хотя вследствие моих занятий я еще не имел возможности всего прочесть, а тем более проверить. Итак, примите нижеследующие замечания, которые я считаю нужным сделать относительно селитры и т.д.
Во-первых, из своего опыта над воссозданием селитры автор заключает, что селитра есть нечто разнородное, состоящее из твердых и летучих частей, и что природа ее (по крайней мере насколько она выражается во внешних явлениях) сильно отличается от свойств этих частей, хотя селитра и получается путем простого смешения последних.
Однако для того, чтобы признать это заключение правильным, нужно было бы, как мне кажется, сделать еще один опыт, который доказал бы, что селитренный спирт 18 действительно есть нечто отличное от селитры и что без посредства щелочных солей он не может ни отвердевать, ни кристаллизоваться. По крайней мере надо было бы исследовать, всегда ли одинаково количество остающейся в реторте твердой соли при одинаковом количестве селитры и увеличивается ли оно пропорционально увеличению количества селитры. Что же касается того, что, как говорится в § 9, дознано славнейшим мужем при помощи весов, а также того, что свойства селитренного спирта и селитры совершенно различны и даже отчасти противоположны, то все это, по моему мнению, ничего не дает для подтверждения сделанного им заключения. Чтобы пояснить мою мысль, я изложу вкратце то, что мне представляется наиболее простым объяснением явления воссоздания селитры, и к этому присоединю два-три простых эксперимента, подтверждающих до некоторой степени мое объяснение.
Итак, для простейшего объяснения этого явления я предположу, что между селитренным спиртом и самой селитрой нет другого различия, кроме одного, довольно очевидного, а именно, что частицы последней находятся в покое, тогда как частицы первого довольно сильно возбуждены и находятся в движении. Что касается твердой соли, то я полагаю, что она не вносит ничего в образование сущности селитры; я буду смотреть на нее просто как на шлаки селитры, от которых (как я нахожу) не свободен и селитренный спирт и которые плавают в нем в достаточно большом количестве, хотя и в размельченном состоянии. Эта соль или эти шлаки имеют в себе поры, или проходы, соответствующие по величине селитренным частицам. Но, когда селитренные частицы выгоняются оттуда действием огня, некоторые проходы суживаются, а другие вследствие этого расширяются: таким образом, сама субстанция или стенки этих проходов становятся более жесткими и вместе с тем весьма хрупкими. Как только мы подливаем туда селитренного спирта, некоторые частички его с силою устремляются в эти узкие проходы, и так как величина этих частичек (как это недурно доказано Декартом) неодинакова, то они, прежде чем сломать хрупкие стенки проходов, изгибают их наподобие свода. Взломавши стенки проходов, частицы селитренного спирта заставляют их обломки отскакивать назад; при этом они, сохраняя свое прежнее движение, остаются по-прежнему неспособными к сгущению и кристаллизации. Те же частицы селитры, которые проникают в более широкие проходы, не соприкасаясь со стенками последних, неизбежно окружаются особым тончайшим веществом, которое увлекает их кверху, подобно тому как огонь или жар увлекает кверху частицы дерева и уносит их вместе с дымом. Если этих частиц было довольно много или если они соединились с обломками стенок и частицами, проникшими в узкие проходы, то из них образуются уносящиеся кверху капельки. Но если твердая соль разрыхлена и размягчена действием воды * или воздуха, то она делается способной противостоять напору селитренных частиц и заставляет их утратить то движение, в котором они находились, и снова остановиться, подобно тому как песок или глина задерживает движение погрузившегося в него пушечного ядра. В этой-то остановке частиц селитренного спирта и состоит воссоздание селитры, причем — как видно из этого объяснения — твердая соль служит только орудием для этого воссоздания. Вот что я имею сказать о воссоздании селитры.
__________________
* Если Вы спросите, почему при подливании селитренного спирта в водяной раствор твердой соли происходит шипение, прочтите [мое] замечание на § 25.
Рассмотрим теперь, с Вашего позволения, во-первых, почему селитренный спирт и селитра так сильно отличаются на вкус; во-вторых, почему селитра воспламеняется, между тем как селитренный спирт — никогда. Для уразумения первого должно заметить, что тела, находящиеся в движении, никогда не сталкиваются с другими телами своими наиболее широкими поверхностями, тогда как тела, находящиеся в покое, соприкасаются именно этими своими сторонами. Таким образом, частицы селитры, если их положить на язык, ложатся на него вследствие своего спокойного состояния наиболее широкими из своих граней и тем закрывают поры его — что и является причиной ощущаемого холода (причем следует принять во внимание, что слюна не может разъединить селитру на достаточно малые частицы). Но если частицы эти кладутся на язык в состоянии возбуждения и движения, то они попадают на него своими острыми ребрами, проникают в его поры, и, чем возбужденнее они двигаются, тем острее будет ощущение на языке; так игла, попадая на язык, вызывает различные ощущения, смотря по тому, соприкасается ли она с ним своим острием или своей длинной поверхностью.
Причина же воспламеняемости селитры и невоспламеняемости селитренного спирта состоит в том, что частицы селитры, находясь в покое, не так легко уносятся огнем вверх, как частицы, имеющие собственное движение по всем направлениям. Селитренные частицы, находясь в покое, не поддаются действию огня до тех пор, пока он не отделит их друг от друга и не окружит каждую из них со всех сторон. Но раз окружив частицы, огонь влечет их за собой то в одну, то в другую сторону, пока они не приобретут собственного движения и не унесутся вверх с дымом. Частицы же селитренного спирта, которые уже находятся в движении и отделены друг от друга, от самого незначительного жара раздвигаются во все стороны на большое пространство, и, в то время как некоторые из них уносятся в дыме, другие проникают в поддерживающее огонь вещество, прежде чем пламя успеет окружить их. Поэтому-то они скорее тушат огонь, чем служат ему пищею.
Обращусь теперь к экспериментам, которые, как мне кажется, подтверждают данное мною объяснение. Во-первых, я нашел, что селитренные частицы, во время горения уносящиеся в дыме, суть не что иное, как чистая селитра. Я несколько раз расплавлял селитру до такой степени, что реторта значительно накалялась; затем я зажигал селитру горящим углем и собирал дым от нее в охлажденную стеклянную банку, пока она не становилась от этого влажной. Потом я еще более увлажнял бутылку собственным дыханием и выставлял ее на холодный воздух для просушивания *. После этого в некоторых местах сосуда начинали показываться кристаллики селитры. Чтобы не сомневаться в том, что эти кристаллики образовались из одних только летучих частиц, и чтобы нельзя было предположить, что огонь увлекал с собою нерасщепленные частицы селитры (выражаясь в духе почтенного автора) и затем вместе извергал и твердые и летучие частицы раньше, чем они успевали разъединиться, — чтобы исследовать это, говорю я, я пропустил дым через трубу А (фиг. 1) длиною около фута, как через печную трубу, для того чтобы более тяжелые части пристали к этой трубе и чтобы я мог собрать [в банке] одни лишь летучие части, проходившие через более узкое отверстие В. При этом я брал очень небольшое количество селитры, для того чтобы пламя было слабее. И опыт удался так же, как и без трубы.
Однако я не хотел остановиться на этом. Чтобы лучше обследовать это дело, я взял большее количество селитры, расплавил ее и зажег горящим углем. Потом, как и прежде, я приставил к реторте трубу А, а над отверстием В, пока пылало пламя, я держал кусок плоского стекла. Стекло покрылось некоторым веществом, которое, будучи выставлено на воздух, стало влажным, откуда я заключил, что оно состоит из одних твердых частиц. Хотя я ждал несколько дней, но я не обнаружил на стекле ни одного кристаллика селитры и не мог заметить никакого действия селитры. Но когда я полил вещество селитренным спиртом, то селитра немедленно появилась. Из этого я, как мне кажется, имел право заключить: во-первых, что твердые частицы селитры при ее расплавлении отделяются от летучих и если и уносятся вверх пламенем, то только
__________________
* Когда я производил этот опыт, воздух был совершенно ясен.
отдельно от летучих частиц. Во-вторых, что твердые частицы, отделившиеся во время горения от летучих, не могут уже вновь соединиться с ними. Отсюда же следует, в-третьих, что частицы, приставшие к стенкам банки и превратившиеся в кристаллики, были не твердые, а только летучие.
Второй эксперимент, доказывающий, что твердые части суть не что иное, как шлаки селитры, состоял в следующем. Я нашел, что, чем более селитра очищается от шлаков, тем она становится летучее и способнее к кристаллизации, потому что, когда я клал кристаллы очищенной или профильтрованной селитры в стеклянный бокал А (фиг. 2) и подливал туда немного холодной воды, селитра отчасти испарялась вместе с этой холодной водой и летучие частицы прилипали к верхним краям бокала, образуя кристаллики.
Третий эксперимент, который, как мне кажется, указывает на то, что частицы селитренного спирта, по мере того как они утрачивают свое движение, получают способность воспламеняться, состоит в следующем. Я налил несколько капель селитренного спирта на влажную бумагу, а сверху насыпал песку, в который селитренный спирт стал постепенно впитываться. Когда же песок всосал таким образом весь или почти весь селитренный спирт, я старательно высушил его надогнем на этой же самой бумаге. Потом, ссыпав песок, я положил бумагу на горящий уголь, причем она, едва соприкоснувшись с ним, стала искриться так, как если бы она впитала в себя самую селитру.
При более подходящих обстоятельствах я присоединил бы к этому эксперименту еще ряд других и тем, может быть, окончательно разрешил бы вопрос. Но иного рода предметы настолько отвлекают меня, что, с Вашего позволения, я отложу это до другого раза и перейду к следующим замечаниям.
§ 5. В том месте, где славнейший муж говорит мимоходом о форме селитренных частиц, он обвиняет новейших писателей в том, что они неверно изображали эту форму. Я не знаю — подразумевает ли он в числе этих писателей и Декарта. Если да, то, вероятно, он обвиняет его с чужих слов, потому что Декарт ничего не говорит о частицах, которые могут быть видимы глазами. Не думаю также, чтобы славнейший муж допускал мысль, будто кристаллики селитры, если они оботрутся до того, что примут форму параллелепипеда или иной какой-нибудь фигуры, перестанут вследствие этого быть селитрой. Ио, может быть, он имеет в виду тех химиков, которые признают только то, что они могут видеть глазами и ощупать руками.
§ 9. Если бы этот эксперимент можно было вполне точно проделать, то он служил бы прямым подтверждением того, что я хотел вывести из моего первого, упомянутого выше, эксперимента.
§ 13. Вплоть до § 18 славнейший муж пытается показать, что все чувственные качества (qualitates tactiles) зависят только от движения, фигуры и прочих механических состояний. Но так как все эти доказательства предлагаются славнейшим автором не в качестве математических 19, то я не считаю нужным исследовать, вполне ли они убедительны. Не знаю только, почему славнейший муж так хлопочет вывести это из своего эксперимента, раз это уже более чем достаточно доказано Бэконом Веруламским, а затем Декартом. Не вижу также, чтобы этот эксперимент [Бойля] давал нам более ясные показания, чем другие довольно обыденные эксперименты. Так, например, относительно теплоты: разве это не следует с такою же очевидностью из того, что при трении друг о друга двух холодных кусков дерева порождается огонь? Или из того, что облитая водой известь нагревается? Что касается звука, то я не нахожу, чтобы в этом эксперименте можно было усмотреть что-нибудь более достопримечательное, чем в простом кипячении воды и во многом другом. Относительно цвета я укажу (чтобы говорить только о том, что легко поддается проверке) только на наблюдаемое нами изменение окраски зеленых растений, причем зелень переходит в самые разнообразные цвета. Далее, тела, издающие дурной запах, становятся еще более зловонными, если они приходят в движение и особенно если они несколько нагреваются. Наконец, сладкое вино превращается в уксус и т.д. и т.п. Вот почему, пользуясь философской свободой, я позволил бы себе признать все это излишним. Говорю это из опасения, чтобы люди, менее расположенные к почтенному мужу, чем он того заслуживает, не стали превратно судить о нем *.
__________________
* В посланном мною письме я умышленно опустил это место 20.
§ 24. О причине этого явления я уже говорил. Прибавлю только, что, как мною найдено путем эксперимента, в этих соляных капельках плавают частицы твердой соли. Ибо, поднявшись кверху, они прилипали к стеклянной пластинке, которую я держал наготове. Когда же я нагрел пластинку для удаления приставших к ней летучих частей, то в некоторых местах стекла я заметил какое-то густое беловатое вещество.
§ 25. В этом параграфе славнейший мул; хочет, по-видимому, доказать, что щелочные частицы разгоняются по разным направлениям толчками со стороны соляных частиц, тогда как последние поднимаются на воздух собственным движением. При объяснении этого явления я уже говорил, что частицы селитренного спирта приобретают более оживленное движение вследствие того, что, попадая в более широкие поры, они неизбежно должны окружаться там особым тончайшим веществом, которое увлекает их вверх подобно огню, уносящему частицы дерева; щелочные же частицы приводятся в движение теми из частиц селитренного спирта, которые проникают в более узкие поры. Прибавлю к этому, что чистая вода не так легко растворяет и размягчает твердые частицы. Поэтому не удивительно, что при подливании селитренного спирта в водяной раствор твердой соли происходит то шипение, о котором славнейший муж говорит в § 24. И я полагаю, что это шипение в данном случае будет сильнее, чем если бы селитренный спирт был налит на нерастворенную в воде твердую соль, ибо в воде твердая соль разлагается на мельчайшие молекулы, которые легче разъединяются и свободнее движутся, чем части той же твердой соли, когда они тесно примыкают друг к другу.
§ 26. О вкусе селитренного спирта я уже говорил. Поэтому мне остается сказать только о щелочи 21. Положив ее на язык, я ощутил теплоту, сопровождаемую легкими уколами. Это указало мне на то, что я имею дело с каким-то родом извести, ибо щелочь эта нагревается от соединения со слюною, потом, селитренным спиртом и, может быть, даже сырым воздухом, точно так же, как известь нагревается при соединении с водой.
§ 27. Из того, что частица какого-нибудь вещества соединилась с другою, еще не следует, что она изменила свою геометрическою форму. Отсюда можно заключить только то, что она увеличилась, а этого совершенно достаточно для произведения тех действии, о которых идет речь в данном параграфе.
§ 33. О философском методе славнейшего мужа я выскажу свое мнение тогда, когда прочту тот трактат, о котором он упоминает как здесь, так и во введении, на стр. 23.
§ 1. «Достаточно известно, что состояние это должно быть причислено к наиболее общим» и т.д. Понятия, почерпнутые из обыденного словоупотребления (eх vulginsu) или объясняющие природу не так, как она есть в себе, а так, как она относится к человеческому чувству, я никоим образом не считал бы возможным причислить к высшим родам понятий, ни смешать их (чтобы не сказать — спутать) с чистыми понятиями, объясняющими природу, как она есть в себе. К последним относятся движение, покой и их законы; к первым — видимое, невидимое, теплое, холодное, а также — скажу сразу же — жидкое, твердое и т.п.
§ 5. «Первое — это весьма малые размеры тех телец, из которых состоит [та или иная жидкость], ибо в более крупных тельцах» и т.д. Хотя тельца и малы, тем не менее они обладают (или могут обладать) неровными и шероховатыми поверхностями. Поэтому если бы большие тельца двигались таким образом, что отношение их движения к их массе соответствовало бы отношению движения мельчайших телец к их массе, то их тоже нужно было бы назвать жидкими — если б только название «жидкое» не означало чего-то внешнего и не употреблялось в разговорной речи для обозначения лишь таких двигающихся тел, в которых отдельные мельчайшие частицы и промежутки между этими частицами ускользают от человеческого чувства. Поэтому подразделять тела на жидкие и твердые то же, что подразделять их на видимые и невидимые.
Там же. «Если бы мы не могли удостоверить это химическими экспериментами...» Никто никогда по сможет этого удостоверить посредством химических или каких-либо других экспериментов, не только посредством размышления и вычисления. Ибо разумом и вычислениями мы делим до бесконечности тела, а следовательно, и силы, Погребные для приведения их в движение. По экспериментами мы никогда не сможем этого обнаружить или удостоверить.
§ 6. «Крупные тельца весьма мало способны образовать жидкости» и т.д. Понимать ли под жидкими телами то, что я только что высказал, или что-нибудь другое, дело во всяком случае само по себе вполне ясно. Но я не вижу, каким образом славнейший муж может ото удостоверить экспериментами, приведенными в этом параграфе. Ибо (поскольку мы хотим сомневаться относительно вещи еще не исследованной) хотя кости и не пригодны для образования млечного сока и тому подобных жидкостей, но весьма возможно, что они способны образовать жидкость какого-нибудь иного рода.
§ 10. «Так как это делает их менее гибкими, чем прежде» и т.д. Помимо всякого изменения части их, — вследствие того только, что, будучи прогнаны назад, они отделились от остальных, — могли сгуститься в тело, более плотное, чем растительное масло. Ибо тела являются более легкими или более тяжелыми, смотря по тому, в какую жидкость они погружены. Так, частицы коровьего масла, плавая в молоке, составляют часть этой жидкости. Но приведите молоко в движение: не все части молока могут в одинаковой степени к нему приспособиться, и этого одного достаточно, чтобы отделились более тяжелые частицы, прогоняющие кверху более легкие. Но так как последние все-таки тяжелее воздуха и не могут составить с ним одну жидкость, то они оттесняются воздухом книзу и, не обладая способностью прийти в движение, не могут и сами из себя составить жидкость, а потому пристают друг к другу и уплотняются. Точно так же и пары, выделяясь, из воздуха, превращаются в воду, которая сравнительно с воздухом может быть названа твердой.
§ 13. «Примером скорее может служить пузырь (фиг. 3), растянутый водой, чем пузырь, наполненный воздухом» и т.д. Так как частицы воды безостановочно движутся по всем направлениям, то очевидно, что, если бы они не удерживались окружающими их телами, вода растеклась бы во все стороны. Далее, признаюсь, я решительно не могу понять, каким образом растяжение наполненного водой пузыря подтверждает мысль о маленьких пространствах, Ибо если частицы воды и не уступают при надавливании пальцем на стенки пузыря, — что произошло бы, если бы они были свободны, — то это зависит от отсутствия здесь равновесия, или циркуляции, имеющей место в том случае, когда какое-нибудь тело, например наш палец, окружается жидкостью или водой. Но, как бы вода ни сдавливалась пузырем, частицы ее уступят место заключенному в пузырь камню точно так же, как это обыкновенно происходит вне пузыря.
§ тот же. «Существует ли какая-нибудь порция 22 материи?» На этот вопрос должно отвечать утвердительно, если только мы не желаем постулировать прогресс в бесконечность или допустить (нелепее чего ничего из может быть) существование пустоты.
§ 19. «Чтобы частицы жидкости проникали в те поры и удерживались там (вследствие чего и т.д.)». Нельзя безусловно утверждать это относительно всех жидкостей, проникающих в поры других тел. Частицы селитренного спирта, проникая в поры белой бумаги, делают ее жесткой и хрупкой. Легко убедиться в этом, налив в раскаленную железную выпарительную чашку А (фиг. 4) несколько капель селитренного спирта и пропустив дым через бумажный сверток В. Далее, тот же селитренный спирт, впитываясь в кусок кожи, не делает ее мокрой, но, наоборот, стягивает ее подобно огню.
§ тот же. «Так как природа предназначила их и к летанию, и к плаванию» и т.д. Причину он ищет в цели.
§ 23. «Правда, их движение редко воспринимается нами. Итак, возьмите» и т.д. Без этого опыта и без всяких усилий дело очевидно из того простого факта, что движение выдыхаемого воздуха, довольно ясно заметное в зимнее время, в летнее время или в теплых комнатах не может быть замечено нами. Затем, в летнее время, когда внезапно похолодает, поднимающиеся из воды пары вследствие изменившейся плотности воздуха не могут в нем рассеяться так легко, как рассеивались до похолодания, и собираются вновь над поверхностью воды в таком изобилии, что могут быть довольно ясно видимы нами. Далее, движение бывает часто настолько медленно, что вовсе не заметно для нас, как это бывает с тенью, падающей от стрелки солнечных часов; и еще чаще оно настолько быстро, что мы опять-таки не можем различать его, как это бывает с горящим трутом, приведенным в быстрое круговое вращение, когда нам кажется, что зажженная часть остается покоящейся на всех пунктах периферии, которую она описывает в своем движении. Я привел бы причины и того и другого, если бы не считал это излишним.
Наконец, скажу мимоходом, что для общего понимания природы жидких тел достаточно знать, что, двигая нашу руку в какую бы то ни было сторону, согласно с движением жидкости, мы не встретим никакого сопротивления, что вполне понятно всякому, кто достаточно усвоил себе те понятия, которые объясняют природу, как она есть в себе, а не как отнесенную к человеческому чувству. Впрочем, я не считаю всего этого исследования бесполезным; напротив, если бы оно было произведено над каждой жидкостью со всей необходимой тщательностью и добросовестностью, то я признал бы его весьма полезным для понимания отличительных особенностей жидкостей, а это в высшей степени желательно всем философам, как нечто весьма необходимое 23.
§ 7. «Согласуясь со всеобщими законами природы» и т.д. Это — доказательство Декарта, и я не вижу, чтобы славнейший муж давал здесь какое-нибудь оригинальное доказательство, почерпнутое из экспериментов или наблюдений.
Как по этому пункту, так и по следующим я сделал было много разных замечаний, но потом увидел, что славнейший муж сам вносит нужные поправки.
§ 16. «И в первый раз четыреста тридцать две унции». Если дело идет о заключенной в трубке ртути, то это очень близко подходит к действительному ее весу. Однако я нахожу, что стоило бы труда, насколько возможно, исследовать отношение между давлением воздуха со стороны, или в горизонтальном направлении, и давлением его в вертикальном направлении. И вот каким образом возможно, я полагаю, это сделать.
На фиг. 5 CD — плоское, гладко отшлифованное зеркало. АВ — два куска мрамора, непосредственно соприкасающиеся. Мраморная плита А пусть будет привязана к крюку Е, В же прикреплена к веревке N. Т — есть блок, G — гиря, определяющая силу, требующуюся для разъединения А и В по горизонтальному направлению.
На фиг. 6 F — достаточно крепкая шелковая нить, при помощи которой мраморная плита В прикреплена к полу, D — блок, G — гиря, показывающая силу, требующуюся для разъединения А и В по вертикальному направлению 24.
Объяснять это пространнее не стоит.
Вот и все, милейший друг, что я до сих пор нашел нужным заметить на опыты господина Бойля. Что касается Ваших первых вопросов, то, просматривая мои ответы на них, я не нахожу, чтобы в них было что-либо упущено. Если же, быть может, я что-нибудь неясно высказал (как это часто случается со мной по недостатку в словах), то я прошу Вас указать мне соответствующее место: я постараюсь изложить его яснее.
Что касается Вашего нового вопроса, а именно: каким образом вещи начали существовать и в какого рода зависимости они находятся от первопричины, то об этом, так же как и об усовершенствовании человеческого интеллекта, я сочинял особый трактатец, переписыванием и усовершенствованием которого я теперь занят 25. Но по временам я откладываю этот труд в сторону, так как еще не имею определенного решения относительно его издания. А именно: я боюсь, как бы нынешние теологи не почувствовали себя оскорбленными и не набросились на меня с обычной для них ненавистью, — на меня, которого так страшат всякого рода ссоры. Буду ждать Вашего совета относительно этого предмета. А дабы Вы знали, что именно в этом сочинении может показаться оскорбительным для проповедников, скажу Вам, что многие атрибуты, которые как ими, так и вообще всеми — по крайней мере из лиц, известных мне, — приписываются богу, я отношу к творениям, и наоборот — другие вещи, которые рассматриваются ими (по причине предрассудков) как сотворенные, я признаю атрибутами бога и считаю, что они их плохо поняли; что, кроме того, я не так отделяю бога от природы, как это делали все известные мне мыслители. Итак, ожидаю Вашего совета, ибо вижу в Вас надежнейшего друга, в искренности которого непозволительно было бы сомневаться. Затем будьте здоровы и продолжайте по-прежнему любить всецело Вашего
Бенедикта Спинозу.
[Рейнсбург, апрель 1662 г.]
- Войдите, чтобы оставлять комментарии