1.

Большинство исследований, посвященных игре, начинается с утверждения о необыкновенной многозначности и неопределенно­сти слов языка, относящихся к игре. Действительно, в Толковом словаре русского языка приводятся следующие значения слова «играть» (игра определяется как «действие по глаголу играть» ли­бо «тот или иной вид или момент этого действия»): «Развлекаться, забавляться... Проводить время в каком-либо занятии, служащем для развлечения, доставляющим удовлетворение, удовольствие од­ним, только участием в нем... Исполнять какое-либо музыкальное произведение па музыкальном инструменте... Уметь играть... Ак­тивно выступать, действовать в каком-либо моменте спортивной или карточной игры... Обращаться с каким-нибудь предметом как С игрушкой... Относиться к кому-чему-нибудь несерьезно, как к забаве, распоряжаться кем-чем-нибудь по своему произволу, по­ступать пренебрежительно... Представлять на сцене, в театре... Изображать на сцене, исполнять какую-нибудь театральную РОЛЬ... Принимать на себя какую-нибудь личину, притворяться, Изображая собой что-нибудь... Сверкать, сиять, переливаться раз­ными оттенками, отражаться... С живостью обнаруживаться...» ¹
Д.В. Эльконин, автор самого авторитетного у нас психологичес­кого исследования игры, пишет: «Конечно, никакие этимологические исследования не могут привести к пониманию признаков игры просто потому, что история изменения словообразования происходит по особым законам, среди которых большое место занимает перенос значений» ². Действительно, перенос значений сильно влияет на словоупотребление, в частности на употребление слов в переносном смысле, которое может потом, в свою очередь, подвергаться переносу. В случае игры, однако, очень трудно провести грань между прямым и переносным употреблением слова. Может быть, это связано с тем, что само слово «играть» в качестве одного из своих значений имеет «делать что-нибудь в переносном смыс­ле». Этим, кажется, можно отчасти объяснить столь широкий пе­ренос значений слов, связанных с игрой, во многих языках. Хотя исходя из этимологических исследований и нельзя построить на­учное понятие игры, все же, видимо, в языках интуитивно, на уровне представлений, осознана специфика этого явления, причем в разных языках по-разному.
J. Huizinga, разрабатывавший в 30-е годы теорию игры, приво­дит подробное исследование обозначений игры и связанных с ней реалий в различных языках ³. Различные языки он делит на две группы — языки, в которых есть общее слово для обозначения различного рода игр (например, японский, семитские языки, ла­тынь, современные германские языки) и языки, в которых таких слов нет, а есть лишь разные слова для обозначения игр детей, со­ревновательных игр, игр-представлений, азартных игр и т.п. (на­пример, греческий, китайский, санскрит). Huizinga пытается объ­яснить это различие особенностями культурной жизни тех наро­дов, языки которых он рассматривает. Так, например, в греческом слове agon, означающем соревнование, не выражен игровой мо­мент, в то время как в современных европейских языках соревно­вание относится к игре. Huizinga объясняет это тем, что agon за­нимает настолько серьезное место в жизни древних греков, что его игровой характер не осознается. Жизнь древних греков была настолько пронизана игрой (ср., например, роль agon и роль под­ражания в трагедии), что в языке не выработалось понятие «игры вообще» в противоположность серьезной деятельности, «не-игре». В японском языке, наоборот, с точки зрения Huizinga, необычай­ная серьезность японского идеала жизни приводит к тому, что эта серьезность, как пишет Huizinga, маскируется иллюзией, что все только игра, и поведение по правилам, следование определенному кодексу, разыгрывается, представляется в игровых формах. След­ствием этого является и наличие в японском языке общего слова для обозначения игры вообще, а не отдельных видов игры (asobi), и наличие антонима этого слова, общего понятия для того, что «не-игра» («majime» — серьезность, нешуточность, важность, при­личие, уместность, солидность, аналогично английскому earnest).
Можно спорить с конкретными объяснениями, предлагаемыми Huizinga, но, видимо, словоупотребление в языке действительно связано с интуитивным осознанием в соответствующей культуре определенной реальности и места, которое она занимает в этой культуре. Научные же определения игры (а игру исследовали и биолога, и этнографы, и философы, и психологи) в качестве от­правной точки берут то или иное значение слов, имеющих хождение в обыденном языке.
«Может быть, именно потому, — пишет Д.Б. Эльконин, — что целый ряд исследователей пытались найти нечто общее между са­мыми разнообразными и разнокачественными действиями, обозна­чаемыми словом «игра», мы и не имеем до настоящего времени удовлетворительного разграничения этих деятельностей и удо­влетворительного объяснения различных форм игры» ⁴. Действи­тельно, слова житейского языка не являются обобщающими поня­тиями, и слово «игра» не означает нечто общее, присущее различ­ным видам игры. Одно явление называется игрой по одной причи­не, другое — по другой. Здесь скорее действуют законы образова­ния ассоциативных комплексов, а не понятий. Тем не менее, эти виды игры называются игрой не случайно. Здесь нет понятия, ско­рее здесь присутствуют в нерасчлененном виде различные воз­можные взгляды на игру. Поэтому исследователи, определяя свой подход к игре, отталкиваются от различных значений этого слова в житейских языках.
Игру исследовали в рамках самых различных научных дисцип­лин. Чтобы лучше уяснить специфику психологического взгляда на игру, рассмотрим сначала кратко несколько примеров понима­ния игры не-психологами. Это оказывается необходимым по не­скольким причинам. Прежде всего, непсихологические понимания игры помогут определить границы собственно психологического подхода, о-пределить, о-граничить его. Кроме того, для психологии эти границы важны еще и в другом смысле. Психология как предмет граничит с другими предметами не только в смысле взаимоопределения предметов, сам предмет психологии своеобразно пограничен, направлен на другое. В.С. Библер, проанализировав работу Л.С. Выготского с точки зрения предмета психологии, пишет: «Психология (как культура, по М.М. Бахтину) всегда живет на грани между собственно психологией и чем-то иным (не психологией) — той сферой, в которой протекает действие психологического субъекта, — лингвистикой, семасиологией, поэтикой, логикой и т.д., и т.п. Психология дополняет себя (оказывается завершенной) лишь тогда, когда выходит за свои пределы, в некую предметную (это — один из случаев) область своего отрицания (как психологии) и обратно» ⁵. Поэтому для психологии обращение к своим границам оказывается особенно существенным. К этому придется еще вернуться после рассмотрения непсихологических подходов к игре.
Рассмотрим эти подходы по возможности кратко, только наметив границы с психологией и те точки, где эти границы открываются, где возникают «входы» в психологию игры извне.
Первые общие теории игры были созданы на материалах игр животных и человека. Рассмотрим две самые значительные общие теории игры, которые их авторы считали альтернативными. Во­просы критики и оценки этих теорий пока оставлю в стороне, мне сейчас важно выявить лишь их подход к игре.
Одна из этих теорий — теория К. Грооса. Детской игре К. Гроос придает исключительно большое значение. «В то время как у нас, взрослых, игра в общем представляет собой только побочное явле­ние, отступающее на задний план перед серьезной жизненной борьбой, у ребенка она составляет главное содержание его жиз­ни» ⁶. Пытаясь дать определение игры, Гроос отмечает, что это «...трудно, если мы потребуем строго научного определения, выра­женного во вполне ясных психологических терминах. Оно относи­тельно легко, если мы удовольствуемся противопоставлением по­нятия игры его противоположности — работе или серьезной де­ятельности» ⁷. Приходится ограничиться более легкой задачей, пи­шет Гроос, так как более трудная еще не решена. Анализируя же отличие игры от серьезной деятельности, Гроос отмечает чувство свободы, которое отличает игру, но главное — то, что составляет цель игры и источник удовольствия, связанного с игрой. При ра­боте, отмечает Гроос, ссылаясь на И. Канта, приятно не само заня­тие, а цель, которая им достигается. В игре, наоборот, приятно са­мо занятие, которое производится без всякой внешней цели. «Ког­да мы гуляем, то сама прогулка является целью, и в таком слу­чае, чем дольше она продолжается, тем для нас приятнее. Но если мы идем куда-нибудь, то целью нашего пути является общество, собравшееся в известном месте, или что-нибудь иное, и в этом случае мы охотнее избираем кратчайшую дорогу» ⁸.
Итак, когда мы заняты серьезным делом, мы хотим достичь результата и как можно скорее это дело закончить; наоборот, ког­да мы играем, нам важен сам процесс, и мы хотим его задержать. Психологически это отличие очень важно, из него вытекают, как будет показано далее, крайне важные следствия, связанные с пси­хологическим содержанием игры. К. Гроос же использует эту осо­бенность игры для того, чтобы определить игру в смысле указа­тельном, указать на круг феноменов, которые он подвергает ана­лизу. Сам же анализ исходит из совершенно иной постановки во­проса, а именно — из выяснения биологического смысла игры.
Обсудив теорию отдыха (Штейнталь, Шаллер и Лацарус) и те­орию избытка сил (Спенсер), тоже биологические, Гроос развива­ет свою теорию — теорию упражнения. Основные положения этой теории следующие: «1) Каждое живое существо обладает унасле­дованными предрасположениями, которые придают целесообраз­ность его поведению... 2) У высших живых существ, особенно у человека, прирожденные реакции... являются недостаточными для выполнения сложных жизненных задач. 3) В жизни каждого высшего существа есть детство, то есть период развития и роста, ког­да оно не может самостоятельно поддерживать свою жизнь; эта возможность дается ему при помощи родительского ухода... 4) Это время детства имеет целью сделать возможным приобретение при­способлений, необходимых для жизни, но не развивающихся не­посредственно из прирожденных реакций; поэтому человеку дано особенно длинное детство — ведь чем совершеннее работа, тем дольше подготовка к ней. 5) Возможная благодаря детству выра­ботка приспособлений может быть различного рода. Особенно важный и, вместе с тем, самый естественный путь выработки их состоит в том, что унаследованные реакции сами стремятся к про­явлению и, таким образом, сами дают повод к новоприобретениям, так что над прирожденной основой образуются приобретенные навыки… 6) Этот род выработки приспособлений приводится при помощи тоже прирожденного человеку стремления к подражанию в теснейшую связь с привычками и способностями старшего поко­ления. 7) Там, где развивающийся индивидуум в указанной фор­ме из собственного внутреннего побуждения и без всякой внешней цели проявляет, укрепляет и развивает свои наклонности, там мы имеем дело с самыми изначальными явлениями игры» ⁹.
Основной смысл игры (и всего детства вообще), т.о., согласно Гроосу, состоит в том, чтобы вести нас от унаследованной приро­ды человека к приобретаемой его природе. «Если развитие при­способлений для дальнейших жизненных задач составляет глав­ную цель нашего детства, то выдающееся место в этой своеобраз­ной связи явлений принадлежит игре, так что мы вполне можем сказать, употребляя несколько парадоксальную форму, что мы иг­раем не потому, что мы бываем детьми, но нам именно для того и дано детство, чтобы мы могли играть» ¹⁰.
Игра, таким образом, имея определенный биологический смысл (цель), не имеет, согласно Гроосу, определенной природы. «В моем изложении, пишет он, я нигде не говорил о «влечении к игре» или об «инстинкте игры»... И действительно, я не считаю возможным признать их существование. Поэтому я выразительно подчеркнул в своих «Spiele der Tiere», что никакого общего «вле­чения к игре» не существует, и что игра, напротив, сама является только своеобразным способом проявления различных инстинктов и влечений» ¹¹.
Основные положения теории К. Грооса стали предметом крити­ки для Ф. Бойтендайка, создавшего свою общую теорию игры. Главные возражения его К. Гроосу состоят в следующем: 1. Ин­стинктивная деятельность не нуждается в управлении, инстинкты и обслуживающие их соответствующие механизма созревают независимо от упражнения ¹². 2. Подготовительные упражнения, согласно Бойтендайку, не являются игрой; когда ребенок учится ходить, его ходьба является хоть и несовершенной, но реальной, а не игровой, совсем другое дело, когда умеющий ходить ребенок играет в ходьбу.
Теория Бойтендайка в определенных отношениях противопо­ложна теории Грооса. «Если для К. Грооса игра объясняет значе­ние детства, то для Бойтендайка, наоборот, детство объясняет иг­ру: существо играет потому, что оно еще молодо» — пишет Д.Б. Эльконин ¹³. То, что К. Гроос признает в качестве оговорки (определенные влечения и динамику поведения в детстве, опреде­ляющие природу игры) ¹⁴, для Бойтендайка становится главным предметом исследования. Бойтендайк выводит специфику игры из особенностей условий жизни данного вида животных. Основные особенности динамики поведения детенышей, согласно Бойтендай­ку, следующие: ненаправленность движений, двигательная им­пульсивность, «патическое» отношение к действительности (pathische Einstellung), непосредственно аффективная связь с ок­ружающим миром, возникающая как реакция на новизну картины мира, открывающегося перед молодым животным и ребенком, ам­бивалентное отношение к вещи. Для Бойтендайка игра — прояв­ление общих влечений: влечения к освобождению, к слиянию, к повторению. Играют детеныши тех животных, для которых суще­ственным моментом взаимосвязи со средой является установка на оформленные физические объекты, животных, сближающихся с вещами (Ding-annaherungstiere). Таковы хищники и обезьяны, в отличие от травоядных, детеныши которых не играют или играют очень мало ¹⁵. Но играют не со всякой вещью, играют только с та­кими предметами, которые сами «играют» с играющими. Ни хоро­шо знакомые предметы, ни совершенно незнакомые не подходят для игры ¹⁶. Необходимо своеобразное соотношение между знакомостью и незнакомостью в игровом предмете. Бойтендайк называ­ет это образом, или образностью предмета. Предмет только тогда может быть игровым объектом, когда он содержит возможность образности. Для Бойтендайка «сфера игры — это сфера образов, и в связи с этим сфера возможностей и фантазии». Поэтому, уточ­няя свое определение игрового предмета, Бойтендайк указывает, что играют только с образами, которые сами играют с играющи­ми. «Сфера игры — это сфера образов, возможностей, непосредственно-аффективного (Pathischen) и «гностически нейтрального», частично незнакомого и жизненной фантазии» ¹⁷.
Таков, в общих чертах, смысл основных положений Ф. Бойтендайка. Диалог Бойтендайка и Грооса очень показателен (это не только мыслимый диалог, но и реальный: Бойтендайк в своей книге возражает Гроосу, Гроос посвятил работе Бойтендайка статью ¹⁸. Подходы их в известной степени противоположно направлены. В приведенной цитате Эльконин указывает, что с точки зрения Грооса нам дано детство, чтобы мы могли играть, с точки же зрения Бойтендайка мы играем потому, что у нас есть детство. Для Грооса смысл игры в том, что она приготовляет животное к будущей жизни, для Бойтендайка в том, что она реализует вле­чения и присущие детенышу особенности динамики. Но при всех этих различиях есть одно существенное сходство. И Бойтендайк, и Гроос объясняют игру из внешних по отношению к игре законо­мерностей: Гроос из необходимости совершенствования врожден­ных форм поведения (раз они несовершенны, необходимо упраж­нение, к которому и сводится значение игры), Бойтендайк — из присущих детенышу влечений и особенностей динамики поведе­ния, которые делают возможной реализацию этих влечений имен­но в игре, а не в другой форме поведения (влечения и тенденции детеныша, особенности его динамики таковы, что он может реали­зовать их только в игре). К. Гроос отвечает на вопрос, зачем дете­ныши играют, а Ф. Бойтендайк — на вопрос, почему они играют ¹⁹. И тот, и другой подход объясняют игру, исходя из внешних по от-ношению к игре закономерностей, отыскивая ее биологический смысл или биологическую обусловленность. В известном смысле эти подходы не исключают, а дополняют друг друга.
Этот момент по отношению к теории Грооса был отмечен В.В. Зеньковским в предисловии к русскому изданию книги. «Насколько глубока и ценна биологическая концепция детских игр, развитая Гроосом, настолько же, надо сознаться, слаб и поверхностен порой психологический анализ их у Грооса. Действительно, центральное значение игр в жизни ребенка может быть удержано лишь в том случае, если кроме общих рассуждений может быть вскрыта зависимость от игр всего душевного развития ребенка. Психологическая теория игры может быть удержана, если только удастся показать психологическую связь игры со всеми процессами, происходящими в душе ребенка, если удастся сделать психологию игры отправной точкой для объяснения детской психики» ²⁰.
Аналогичный упрек Гроосу делает и Эльконин. «Ошибочность логики рассуждений Грооса заключается в том, что, подойдя к игре телеологически, приписав ей определенный биологический смысл, он начал искать его в играх животных, не раскрывая их действительной природы, даже не сравнив игрового поведения с утилитарным, не проанализировав игру по существу» ²¹.
Казалось бы, ближе к «анализу игры по существу», к раскрытию «действительной природы» игры Ф. Бойтендайк — его подход не телеологический, но каузальный. Но, объясняя игру из особен­ностей динамики поведения детенышей, Бойтендайк также уходит от проблемы природы игры — она оказывается сведенной к приро­де влечений, динамики и т.п., объясненной из них, а не из своей природы. Здесь дело не в ошибках исследователей, а в самом под­ходе, биологическом по существу — игра рассматривается в кон­тексте биологического смысла как феномен приспособления, или в контексте проявления биологической же природы организма — влечений, динамики и т.п. О психологической природе игры мож­но говорить лишь тогда, когда, по выражению Зеньковского, «уда­стся сделать психологию игры отправной точкой для объяснения детской психики», т.е. понять не игру как феномен детства или биологического приспособления, а детскую психику как феномен игры, из природы игры объяснить сознание ребенка. Попытка на­метить такой подход и будет предпринята в настоящей работе.
Биологические подходы к игре объясняют игру с точки зрения ее обусловленности или цели, «биологического смысла», то есть от­вечают на вопрос, зачем и почему есть игра. Бойтендайк, правда, выходит за пределы своего подхода к игре, когда рассматривает, с чем и как играют животные, т.е. когда он не выводит сам факт игры, не объясняет игру из чего-то, вне игры находящегося, а рас­сматривает процесс игры. Необходимость в психологическом ана­лизе игры, выход к проблемам собственно психологии намечается тогда, когда вопрос «зачем» или «почему» сменяется вопросом «как играет ребенок», «что есть игра».

____________
¹ Толковый словарь русского языка, т.1, М., 1935, с.1128-1129.
² Эльконин Д.Б. Психология игры. М. 1978, с.14.
³ Huizinga J. Homo Ludens. A play element of Culture. 1949.
⁴ Эльконин Д.Б., указ. соч., с.14.
⁵ Библер B.C. Понимание Л.С. Выготским внутренней речи и логика ди­алога (еще раз о предмете психологии) // Методологические проблемы психологии личности. М. 1981, с. 130.
⁶ Гроос К. Душевная жизнь ребенка. Киев, 1916, с.57.
⁷ Там же, с.58.
⁸ Кант И. Лекции по педагогике. Цит. по Гроосу, указ. соч.
⁹ Гроос, указ. соч., с.70-71.
¹⁰ Там же, с.71.
¹¹ Гроос К., указ. соч., с.73.
¹² Это вопрос спорный; накоплен большой и разнородный материал в со­временной этологии, который заставляет пересмотреть понятие инстин­кта. Сейчас, однако, мне не важно, кто из них прав в этом вопросе.
¹³ Эльконин Д.Б., указ. соч., с.77.
¹⁴ «Имея в виду возбудимость нервной системы, обусловленную внутрен­ними причинами и столь характерную для детского возраста, представ­ляющую собой при том прирожденную особенность нашего организма, я ... готов теперь признать большее значение за этой идеей, чем преж­де. (Речь идет об определенном влечении к деятельности. — И.Б.) Но тут, конечно, речь идет уже не об инстинкте или влечении к игре, а только о такой замене этого понятия, о которой можно было бы гово­рить.» (Гроос, указ. соч., с.7).
¹⁵ Сейчас в этологии накоплен материал по играм копытных. В этологи­ческих описаниях игры упор делается либо на манипулятивные игры, игры с предметом, либо на социальные игры, игры стадных животных между собой; в зависимости от этого делается вывод о значении игры для тех или иных видов животных. Мне кажется, что альтернатива ис­чезнет, если рассматривать отношение самого играющего к игре или к предмету игры. Отношение к предмету у ребенка, играющего в одиноч­ку, может быть «внутренне социальным» (выражение Л.С. Выготского), отношение к игре без предмета (коллективные игры) может быть предметным. Но это уже предмет психологии. На материале игр животных подобный анализ связан с дополнительными сложностями. Игра детей в этом отношении станет предметом рассмотрения в дальнейшем.
¹⁶ Опять же здесь все зависит от психологического отношения играюще­го к предмету. Известно, что ребенок может годами играть с одной и той же игрушкой, отлично знакомой ему, создавая определенный образ и каждый раз поворачивая его новыми гранями.
¹⁷ Цит. по: Эльконин Д.Б., указ. соч., с.79.
¹⁸ Groos К. Wesen und Sinn des Spieb. Zeitschrift Psychologie. 1934, В., C.133.
¹⁹ К одному из этих классических подходов склоняются большинство из существующих сейчас в этологии концепций игры.
²⁰ Зеньковский В.В. Предисловие к кн.: Гроос К. Душевная жизнь ребен­ка. Киев, 1916, с. 6.
²¹ Эльконин Д.Б., указ. соч., с. 69.