Хотя известно о них мало, однако их пример позволяет судить о том, что нельзя безоговорочно отождествлять учение Платона с подлинной мыслью Сократа: они тоже были учениками Сократа и, хотя Антисфен учился также у Горгия 1, преданными учениками. В своем преподавании они постоянно ссылаются на Учителя; как и Платон, они писали Сократические диалоги Нельзя отметать а priori предположение, что они могли лучше, чем Платон, сохранить некоторые подлинные черты весьма, конечно, многогранного облика их общего вдохновителя.
Здесь не место говорить об их собственно философской деятельности (известно, что она оказалась весьма влиятельной, проложив дорогу своей критикой платонизма и аристотелизма эллинистическим школам: Стое и эпикурейству); я скажу лишь об их вкладе в развитие педагогических идей 1. Говоря в общем, они занимают позицию промежуточную между позициями Исократа и Платона, любопытную позицию, которая в некоторых отношениях ближе к софистам, чем к Сократу, каким его изображает Платон.
За исключением Федона Элидского, который был старше и «архаичнее» (его школа — это еще философская школа ионийского типа), они все, как и софисты, — профессиональные преподаватели, уже, конечно, не странствующие (их школы помещаются в одном каком-нибудь городе и называются по нему: мегарская, эретрийская...), однако по-прежнему вынужденные устраивать показательные выступления, чтобы привлечь публику 2; с технической точки зрения их деятельность обозначается термином σοφιστεύειν, «софистствовать»2; они тоже обучают за плату и берут на себя за определенную сумму образование молодого человека, которое занимает два или три года 3.
Но идеал, во имя которого они воспитывают свих учеников, — это, как у Платона, и, очевидно, у Сократа — идеал мудрости, σοφία, а не практического успеха. Как и подобает ученикам Сократа, они делают упор на нравственный аспект образования, на формирование личности, на внутреннюю жизнь. Мы постепенно выходим за рамки политического идеала, вышедшего из недр античной гражданской общины: эти воспитатели считают развитие личности, полное самораскрытие Я, целью не только своих профессиональных усилий, но и целью всякого человеческого усилия вообще, — с них начинается этика образования, παιδεία, которая будет определять собой, как я покажу ниже, атмосферу эллинистической культуры.
Но если мы пристальнее приглядимся к их методу, мы вновь почувствуем близость этих учителей к софистам и Исократу. Помимо собственно философских идей, на это указывает блистательный диалектический арсенал, который мегарская, элидско-эретрийская и происходящая от Антисфена киническая школа используют, чтобы сражаться с понятийным догматизмом Платона. В школах малых сократиков много спорят: именно там создалась та характерная атмосфера ожесточенного спора, легко переходящего в свару, которая будет отличает эллинистическую философию, где всякое учение самоутверждается с помощью отчаянного заградительного огня по всем мыслимым противникам; и, вероятно, именно эта удушливая атмосфера воспрепятствовала, между прочим, развитию мистических тенденций раннего стоицизма.
Такая агрессивная и в основном отрицательная диалектика, или, лучше сказать, эристика, играла, несомненно, первостепенную роль в их преподавании, значение которого, однако, не исчерпывается полемикой. Они довели до виртуозности искусство рассуждения: Евклид, наряду с Зеноном Элейским, — основной источник логических парадоксов: «лжец», «спрятавшийся», «Электра», «закрывший лицо», «сорит»*, «рогатый», «лысый»...3 Все они, похоже, считали искусство спора основой умственного развития; они держатся, таким образом, в русле протагоровой педагогики; однако была ли идея спора как тренировочного упражнения так уж чужда самому Сократу? А что сказать о ранних диалогах самого Платона, столь бедных положительными результатами?
Формальная сторона в преподавании «малых» сократиков была очень развита, и именно поэтому они были не слишком озабочены кропотливой разработкой догматической истины. С другой стороны, в этом образовании было мало научного в современном понимании: точные науки, в особенности математика, либо сознательно отбрасываются, как у Антисфена4, либо презрительно помещаются в прихожей большой культуры в качестве подготовительных дисциплин, как у Аристиппа5; это образование, как мы бы сказали, с гуманитарным уклоном: упор делается на исследование языка, толкование поэтов, даже если в него включены, как это любили делать киники, дополнительные философские и этические «задние мысли», ύπόνοιαι; здесь за-
* Парадокс о том, с какого по счету зерна начинается куча (σωρός). — Прим. Переводчика.
нимаются не только аллегорической, подчиненной философии, экзегезой: классиков изучают также ради них самих, так что ученик Аристиппа отправляется в театр как просвещенный ценитель6.
Все эти черты весьма любопытны: они складываются в многоцветную картину со множеством оттенков, и мы понимаем, сколь сложен был школьный мир в начале IV века, когда публику соблазняли таким количеством соперничающих программ. Но, хотя малые сократики существенно обогащают наше представление об истории греческого образования, не позволяя создавать слишком поспешные и упрощенные схемы, сами по себе они не слишком значительны. Двойственность их позиции есть пережиток архаизма. Они не могут соперничать ни по историческому значению, ни по интересу с двумя великими вождями, о которых нам предстоит теперь рассказать.
______________
- Войдите, чтобы оставлять комментарии