1.

Отношение риторики к диалектике. — Всеобщность риторики. — Возможность построить систему ораторского искусства. — Неудовлетворительность бо­лее ранних систем ораторского искусства. — Что дол­жен доказывать оратор? — Закон должен по возмож­ности все определять сам; причины этого. — Вопросы, подлежащие решению судьи. — Почему исследователи. предпочитают говорить о речах судебных? — Отно­шение между силлогизмом и энтимемой. — Польза ри­торики, цель и область ее.

Риторика — искусство, соответствующее диалектике, так как оба они касаются таких предметов, знакомство с которыми может некоторым образом считаться общим достоянием всех и каждого и ко­торые не относятся к какой-либо отдельной науке. Вследствие этого все люди некоторым образом причастны обоим искусствам, так как всем в известной мере приходится как разбирать, так и поддерживать какое-нибудь мнение, как оправдываться, так и об­винять. В этих случаях одни поступают случайно, другие действуют согласно своим способностям, раз­витым привычкой. Так как возможны оба эти пути, то, очевидно, можно возвести их в систему, посколь­ку мы можем рассматривать, вследствие чего дости­гают цели как те люди, которые руководятся при­вычкой, так и те, которые действуют случайно, а что подобное исследование есть дело искусства, с этим, вероятно, согласится каждый. До сих пор те, кото­рые строили системы риторики, выполнили лишь не­значительную часть задачи, так как в этой области только доказательства обладают признаками, свой­ственными ораторскому искусству, а все осталь­ное есть не что иное, как приложения. Между тем авторы систем не говорят ни слова по поводу энтимем, которые составляют суть доказа­тельства, много распространяясь в то же время о вещах, не относящихся к делу; в самом деле: кле­вета, сострадание, гнев и другие тому подобные дви­жения души относятся не к рассматриваемому судь­ей делу, а к самому судье. Таким образом, если бы судопроизводство везде было поставлено так, как оно ныне поставлено в некоторых государствах, и преимущественно в тех, которые отличаются хо­рошим государственным устройством, эти теорети­ки не могли бы сказать ни слова. Все [одобряют такую постановку судопроизводства, но] одни пола­гают, что дело закона произнести это запрещение, другие же действительно пользуются таким законом, не позволяя говорить ничего не относящегося к делу (так это делается и в Ареопаге)¹. Такой порядок правилен, так как не следует, возбуждая в судье гнев, зависть и сострадание, смущать его: это зна­чило бы то же, как если бы кто-нибудь искривил ту линейку, которой ему нужно пользоваться.
Кроме того, очевидно, что дело тяжущегося заклю­чается не в чем другом, как в доказательстве самого факта: что он имеет или не имеет, имел или не имел место; что же касается вопросов, важен он или не важен, справедлив или не справедлив, то есть всего того, относительно чего не высказался законодатель, то об этом самому судье, конечно, следует иметь свое мнение, а не заимствовать его от тяжущихся.
Поэтому хорошо составленные законы главным об­разом должны, насколько возможно, все определять сами и оставлять как можно меньше произволу судей, во-первых, потому, что легче найти одного или немногих, чем многих таких людей, которые имеют правиль­ный образ мыслей и способны издавать законы и изрекать приговоры. Кроме того, законы составляются людьми на основании долговременных размышлений, судебные же приговоры произносятся на скорую руку, так что трудно людям, отправляющим правосудие, хо­рошо различать справедливое и полезное.
Самая же главная причина заключается в том, что решение законодателя не относится к отдельным слу­чаям, но касается будущего и имеет характер всеоб­щности, между тем как присяжные и судьи изрека­ют приговоры относительно настоящего, относитель­но отдельных случаев, с которыми часто находится в связи чувство любви или ненависти и сознание соб­ственной пользы, так что они [судьи и присяжные] не могут с достаточной ясностью видеть истину: соображения своего собственного удовольствия и неудо­вольствия мешают правильному решению дела.
Итак, относительно всего прочего нужно предо­ставлять судье как можно меньше простора; что же касается вопросов, совершился ли известный факт или нет, совершится или нет, есть ли он в налич­ности или нет, то решение этих вопросов необходимо всецело предоставить судьям, так как законодатель не может предвидеть частных случаев.
Раз это так, очевидно, что те, которые [в своих рассуждениях] разбирают другие вопросы, напри­мер вопрос о том, каково должно быть содержа­ние предисловия, или повествования, или каждой из других частей [речи], касаются вопросов, не относя­щихся к делу, потому что [авторы этих сочинений] рассуждают в таком случае только о том, как бы привести судью в известное настроение, ничего не говоря о технических доказательствах, между тем как только таким путем можно сделаться способным к энтимемам. Вследствие всего этого, хотя и существует один и тот же метод для речей, обращаемых к народу, и для речей судебного характера и хотя прекраснее и с государст­венной точки зрения выше первый род речей, чем ре­чи, касающиеся сношений отдельных личностей между собой, — тем не менее исследователи ничего не говорят о первом роде речей, между тем как каждый из них пытается рассуждать о судебных речах.
Причина этому та, что в речах первого рода пред­ставляется менее полезным говорить вещи, не относящиеся к делу, а также и та, что первый род речей представляет менее простора для коварной софисти­ки и имеет более общего интереса: здесь судья судит о делах, близко его касающихся, так что нужно только доказать, что дело именно таково, как гово­рит оратор. В судебных же речах этого недостаточ­но, но полезно еще расположить слушателя в свою пользу, потому что здесь решение судьи касается, дел, ему чуждых, так что судьи, в сущности, не судят, но предоставляют дело самим тяжущимся, со­блюдая при этом свою собственную выгоду и вы­слушивая пристрастно [показания тяжущихся].
Вследствие этого во многих государствах, как мы и раньше говорили, закон запрещает излагать не от­носящееся к делу, но там сами судьи в достаточной мере заботятся об этом.
Так как очевидно, что правильный метод касается способов убеждения, а способ убеждения есть не­которого рода доказательство (ибо мы тогда всего более в чем-нибудь убеждаемся, когда нам пред­ставляется, что что-либо доказано), риторическое же доказательство есть энтимема², и это, вообще го­воря, есть самый важный из способов убеждения, и так как очевидно, что энтимема есть некоторого ро­да силлогизм и что рассмотрение всякого рода сил­логизмов относится к области диалектики — или в полном ее объеме или какой-нибудь ее части, то ясно, что тот, кто обладает наибольшей способностью понимать, из чего и как составляется силло­гизм, тот может быть и наиболее способным к энтимемам, если он к знанию силлогизмов присоеди­нит знание того, чего касаются энтимемы, и того, чем они отличаются от чисто логических силлогиз­мов, потому что с помощью одной и той же спо­собности мы познаем истину и подобие истины. Вместе с тем люди от природы в достаточной мере способны к нахождению истины и по большей час­ти находят ее; вследствие этого находчивым в деле отыскания правдоподобного должен быть тот, кто так же находчив в деле отыскания самой истины.
Итак, очевидно, что другие авторы говорят в сво­их системах о том, что не относится к делу; ясно также и то, почему они обращают внимание более на судебные речи.
Риторика полезна, потому что истина и справед­ливость по своей природе сильнее своих противопо­ложностей, а если решения принимаются не долж­ным образом, то истина и справедливость необхо­димо побеждаются своими противоположностями, что достойно порицания. Кроме того, если мы имеем даже самые точные знания, все-таки нелегко убеждать некоторых людей, говоря на основании этих знаний, потому что [оценить] речь, основанную на знании, есть дело образования, а здесь [перед тол­пою] это невозможно. Здесь мы непременно долж­ны вести доказательства и рассуждения общедо­ступным путем, как мы говорили это и в «Топике» относительно обращения к толпе. Кроме того, необ­ходимо уметь доказывать противоположное, так же как и в силлогизмах, не для того, чтобы действительно доказывать и то и другое, потому что не должно доказывать что-нибудь дурное, но для того, чтобы знать, как это делается, а также чтобы уметь опровергнуть, если кто-либо пользуется доказатель­ствами несогласно с истиной.
Из остальных искусств ни одно не занимается выводами из противоположных посылок: только диа­лектика и риторика делают это, так как обе они в одинаковой степени имеют дело с противоположно­стями. Эти противоположности по своей природе не одинаковы, но всегда истина и то, что лучше по сво­ей природе, более поддаются умозаключениям и, так сказать, обладают большей силой убедительности.
Сверх того, если позорно не быть в состоянии помочь себе своим телом, то не может не быть позорным бессилие помочь себе словом, так как пользование сло­вом более свойственно человеческой природе, чем пользование телом. Если же кто-либо скажет, что че­ловек, несправедливо пользующийся подобной способ­ностью слова, может сделать много вреда, то это за­мечание можно [до некоторой степени] одинаково от­нести ко всем благам, исключая добродетели, и преимущественно к тем, которые наиболее полезны, как, например, к силе, здоровью, богатству, военачальству: человек, пользуясь этими благами как сле­дует, может принести много пользы, несправедливо же [пользуясь ими], может сделать очень много вреда.
Итак, очевидно, что риторика не касается како­го-нибудь отдельного класса предметов, но, как и диалектика, [имеет отношение ко всем областям], а также что она полезна и что дело ее — не убеждать, но в каждом отдельном случае находить способы убеждения; то же можно заметить и относительно всех остальных искусств, ибо дело врачебного ис­кусства, например, заключается не в том, чтобы де­лать всякого человека здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, по­тому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь.
Кроме того, очевидно, что к области одного и того же искусства относится "изучение как действительно убедительного, так и кажущегося убедитель­ным, подобно тому, как к области диалектики от­носится изучение как действительного, так и кажу­щегося силлогизма: человек делается софистом не в силу какой-нибудь особенной способности, а в силу намерения, с которым он пользуется своим дарова­нием. Впрочем, здесь [в риторике] имя ритора будет даваться сообразно как со знанием, так и с намере­нием, [которое побуждает человека говорить]. Там же [в логике] софистом называется человек по своим намерениям, а диалектиком — не по своим намере­ниям, а по своим способностям.
Теперь попытаемся говорить уже о самом мето­де, — каким образом и с помощью чего мы можем достигать поставленной цели. Итак, определив сно­ва, как и в начале, что такое риторика, перейдем к дальнейшему изложению.

____________
¹ ...так это делается и в Ареопаге. — Арео­паг (букв. «холм Ареса») — совет старейшин и выс­ший судебный орган в Афинах, в ведении которого находились дела, связанные с религиозными преступ­лениями и особо опасными убийствами.
² ...риторическое же доказательство есть энтимема... — греч. букв. «то, что нахо­дится в уме», не полностью высказанное логическое доказательство.