Доклад, прочитанный на Первом Всеукраинском конгрессе психологов (Киев, октябрь 2005 г) и, затем, на 3-м большом семинаре диалогистов (Киев, октябрь 2006 г.). Значительно сокращенная версия доклада была прочитана на 5-й конференции по "Диалогической самости" (Dialogocical Self), Кембридж, август 2008 г.
Сразу по рождении у младенца нет определенных голосовых интонаций, выражения глаз, мимики, жестов. Другими словами, он не обнаруживает содержательно-определенной психики. Однако, достаточно скоро в глазах, движениях, голосе ребенка являются очевидные признаки отношения, сначала к ближайшим людям, затем к предметам, т.е. являются некие, вообще говоря, признаки человечности. Что происходит?
Младенец, чувствуя неудобство, плачет и, тем самым, привлекает к себе внимание взрослого. Плач, так, как ребенок его воспринимает, приводит, через действия взрослого, к удовлетворению и, тем самым, становится значимым для самого ребенка. Одновременно становятся значимыми действия и, вслед за ними, образ взрослого. Другими словами, ребенок постепенно обретает свой значимый для себя голос и, одновременно начинает интонировать (А.Н.Леонтьев) и, следовательно слышать значимый голос взрослого, обыкновенно - матери. Отсюда можно предположить, что психика ребенка с самого начала становится как полифония внутренних голосов, собственного и - окружающих. Эта мысль была высказана в 1993-м году киевским психологом Григорием Шапирштейном.
Суть моего предположения, подлежащего экспериментальной проверке, заключается в том, что эти внутренние голоса, вернее, - некие внутренние образы, вырастающие вокруг голосов, представляют собой активные и независимые образования. Такой подход позволяет осмыслить становление и строение психики как становление и строение микросоциума внутренних персонажей и, в частности, определённым образом переосмыслить возрастной психологический кризис, как возникающий при радикальной перестройке внутреннего микросоциума.
Что конкретно происходит на первом этапе развития психики? Внутренние голоса, образующиеся посредством интонирования, становятся в определенные отношения: свой голос выражает аффект, ощущение; голоса окружающих - внимание, интерес. Т.е. психика ребенка становится как группа, в центре которой - собственный кричащий, плачущий голос, назовем его “Я плачущее”, вызывающий внимание, интерес остальных голосов, именно, - голосов окружающих. Так выглядит внутренняя драма нарождающейся психики на первом этапе.
Поскольку все внутренние голоса реально принадлежат ребенку, вовне они выражаются криком, с одной стороны, и нарождающимся вниманием и интересом, - с другой. Это – ответ на первый вопрос “Что происходит?”
Здесь представляется любопытным сделать некоторые отступления общего свойства. Например, просматривается перекличка с идеей персонализации А.В. Петровского. Речь идет о психических вкладах, делаемых той или иной личностью или квази-личностью (например, героем художественного произведения) в конкретного индивида. Эти вклады, отображая тем или иным образом личность вкладчика, реально принадлежат психике реципиента. Как таковые я называю их “персонажи внутренней драмы”. В том смысле, в каком эти персонажи обнаруживаются вовне, в поведении, можно называть их “образами личности”.
Гораздо более интересной представляется теоретическая возможность того, что здесь обнаруживается конкретный психо-физиологический механизм самоустремления человеческой речи, действия и отношения.
Что происходит дальше? Мы уже отметили, что внимание, интерес взрослого к ребенку, интонированные им в некотором общем смысле, реально обнаружиаются во внешем голосе, вообще – в поведении и отношении к окружающему. Следовательно, во-первых, теперь взрослые отвечают не только на плач, но и на проявления интереса. Во-вторых, внимание, явившееся во внешнем голосе ребенка и, вызвавшее новое отношение взрослых, интонируется во внутренний голос, образуя, таким образом, новый “орган” психики, озвученный собственным голосом, некое “Я внимающее”. Другими словами, отношения ребенка с внешним миром усложняются и одновременно усложняются отношения голосов в его внутреннем мире, т.е. его психика.
Что происходит дальше? Возникающее внимание ребенка вызывает-встречает указательный жест и сопровождающее его слово взрослого. И то и другое становится значимым, во-первых непосредственно, как модус общения, во-вторых, постольку, поскольку выделяет, затем делает желаемым и доступным некий предмет. И слово, и указательный жест взрослого далее интериоризируются (Л.С. Выготский), и становятся чертами внутренних персонажей. Как таковые, они затем обнаруживаются в поведении ребенка и вторично интериоризируются как некоторые “Я указующее”, “Я лепечущее”. Этот момент, по-видимому соответствует кризису одного года, явлению автономной речи. Начинается следующий этап развития отношений ребенка и мира взрослых. Через указательный жест, а затем через собственное слово, ребенок начинает организовывать обслуживание себя руками взрослых. Внешняя социальная ситуация начинает перестраиваться, а вслед за ней, через интериоризацию внешней - и внутренняя. Внутренний микросоциум начинает отражать новые отношения ребенка с окружением.
Отметим еще один исключительно важный момент. Общение ребенка со взрослым приводит к удовлетворению его нужд, разных на разных этапах развития его психики. Тем самым, на каждом этапе по-новому для ребенка утверждается прагматическая ценность общения как такового. С другой стороны, интерес взрослых к ребенку, наоборот, по сути - бескорыстен и несет в себе непосредственно заряд ценности общения как такового, что также интериоризируется.
Не тривиален вопрос о субстанциональности различных явлений внутреннего голоса. Можно предположить, что каждый из внутренних голосов порождает опять же независимые ядра, соответствующие различным формам общения. Для собственного голоса это - “Я плачущее”, “Я внимающее”, “Я указующее”, “Я лепечущее”,.. которые можно трактовать просто как метафоры различных функций одной психики. Однако мне представляется более обоснованным предположение, что каждое “Я”, формирующеся в определенной ситуации общения, представляет собой некоторым образом независимое целое. В пользу такого понимания говорит, например, паталогия: при разрушении более поздних психческих форм, более ранне начинают целиком определять поведение субъекта. Другой, интересный в этой связи, феномен это – непроизвольная речь, а именно те случаи, когда субъекту речи или его аудитории кажется, что он говорит “чужим”, скажем отцовским голосом.
Вернемся к нашему ребенку. В связи с становлением указательного жеста и сопутствующего ему слова, социальная ситуация ребенка начинает перестраиваться: ребенок и взрослый начинают общаться с помощью речи. В частности, как уже было замечено, ребенок, через указательный жест, начинает организовывать свою жизнь руками взрослых. Это значит, что для взрослых становится актуальным некоторым образом ограничивать ребенка, учить его тому, что ему можно и чего нельзя. И то, и другое есть “общение по-поводу”, т.е. общение, уже некоторым образом предметно-опосредованное. Еще одна, исключительно важная и интересная вещь происходящая при этом – послушание взрослых, подчиняющихся указательному жесту ребенка и предлагающих, таким образом, еще одну социальную роль для интериоризации. Новые роли взрослых проходят все те же стадии укоренения в психику: интериоризуются в внутренние персонажи, проявляются в поведении, вторично интериоризуется как лики “Я”.
Надо полагать, что отмеченные модусы говорения к ребенку, интериоризированные им, обнаруживаются во-вне говорением к себе. В “Я слушающем” и особенно “Я слушающемся” ребенок начинает руководить собой изнутри голосами окружения, причем этот процесс выражается вовне собственным голосом. Начинает формироваться эгоцентрическая речь.
Во все более усложняющихся отношениях ребенка с окружением разворачиваются все новые социальные функции: мать ласкающая и наказывающая, обслуживающая и требующая, спрашивающая и отвечающая, разрешающая и запрещающая... Все эти функции возникают в общении, интериоризуются ребенком как голоса образов окружения, проявляются вовне в виде эгоцентрической речи, и, затем, вторично интериоризуются, но уже как такие, которые живут в собственном голосе, т.е., фактически, как новые лики “Я”.
Важнейший акцент этого психологически-возрастного момента заключается в том, что формируется новое специфическое “Я” - “Я, говорящее к себе” или “Речь, обращенная к себе”. Это “Я” выступает инструментом порождения новых форм поведения, инструментом самообучения, что фактически означает, что ребенку взрослые в этот момент не нужны. Начинается кризис самостоятельности трех лет, который вызывает очередную перестройку социальной ситуации ребенка. Ребенок становится способным достичь пределов дозволенного и безопасного, соответственно для окружающих необходимость ограничивания, обучения тому, что можно и чего нельзя, выступает на передний план.
Изменения в отношении взрослых проходят тот же цикл: интериоризируются в отношения внутренних персонажей, обнаруживаются во вне в образах личности, вторично интериоризируются как лики “Я”. Очевидно, обнаружение функций ограничения как доминирующих вовне, в поведении, происходит к 6-ти-7-ми годам. Это качество психики семилетнего выступает эмпирическим основанием общепризнанности этого возраста как возраста начала школьного обучения.
Представляется любопытным, что вплоть до этого момента, внутренние персонажи, отражающие реальных людей из окружения ребенка, по идее, представляют собой целостные психические агенты. Однако, различные лики Я просто озвучены одним голосом, но не образуют целостность, являются независимыми.
“Я – говорящее к себе во внешней речи”, так же как и прочие интериоризируется и, таким образом, эгоцентрическая речь порождает внутреннюю. Как и во всех прочих случаях, это не означает, что эгоцентрическая речь, т.е. “Я, говорящее к себе в-голос” исчезает: просто социальная практика оставляет ему очень мало места после семи лет.
Полное становление внутренней речи знаменует следующий, традиционно самый острый, подростковый кризис. Отметим ряд его специфических моментов:
- На этот раз, во взаимной перестройке внешней социальной ситуации ребенка и его внутреннего микросоциума, инициализирующей и определяющей выступает перемена внутренняя.
- Становление внутренней речи означает, что все участники внутренней драмы теперь будут говорить голосом “Я”, что каждый образ теперь приобретает лицо “Я”, которое до этого обитало только во внешней, эгоцентрической речи. Т.е. Все персонажи внутренней драмы, отражающие других людей, как таковые, становятся агентами подсознания. При этом целостность, определенная жизненная автономия внутренних персонажей сохраняется.
- Экспансию собственного голоса на всех персонажей внутреннего микросоциума можно понимать как становление собственно личности. Завершение этого процесса к одиннадцати-тринадцати годам, соответственно можно интерпретировать как рождение личности, которая осознает себя как целое, отдельное от окружающего мира, поскольку каждое внешнее проявление себя воспринимает теперь как проявление этого целого “Я”.
- Таким образом, окружающий мир целиком становится предметом рефлексивного отделения, вопрошания, усомнения, осмысления. Этот процесс, естественно начинается с ближайшего окружения подростка.
- Поскольку голос Я (или просто Я) теперь стал голосом всех и каждого персонажа внутренней драмы, постольку каждое, обращенное к себе слово, ордновременно есть обращение к каждому из персонажей. Тем самым, каждый из образов личности обретает несвойственные своему прототипу импульсы развития и отношения к миру. Другими словами, персонажи внутренней драмы уже не только отражают их прототипы, но развиваются и вступают с ними в противоречие. Надо полагать, именно этот феномен вносит основное напряжение в отношения подростка и окружающих, в то, что они перстают понимать друг друга.
- До (подросткового) кризиса становления внутренней речи общение с миром культуры, в крайнем случае приводило к возникновению особых, необходимо бедных персонажей внутренней драмы. Их содержательная бедность просто физически определяется времнем общения и объемом социальной практики, в которую втянуты прототипы - герои произведений. С возникновением внутрнней речи любой внутренний персонаж, отражающий героя произведения (как и любой другой, отражающий живого человека), обретает столько же психической жизни, сколько и целое Я. С этого момента общение с миром культуры становится существеннейшим фактором дальнейшего развития психики, не менее важным, чем общение с живыми людьми. Собственно говоря, речь теперь идет о развитии личности, как доминирующей линии развития психики.
Прежде, чем двигаться дальше, вернемся назад. Первоначально образы окружения складываются на основе ощущений (голос, руки, грудь, лицо матери) путем активного интонирования (говоря о голосе), вообще - путем активного моделирования в разных модальностях. Одновременно, в слушании своего голоса, видении собственных двигающихся рук, ног начинает складываться и особый образ - образ Я.
Вместе с тем, очень скоро в общение ребенка с окружением начинают вплетаться вещи. Вначале, вещи слипаются с образами людей, которые их используют в общении с ребенком. Однако постепенно, по мере того, как вещь начинает дрейфовать от человека к человеку, она начинает приобретать, в восприятии ребенка, собственную определенность, превращается в предмет. Другими словами, мир ребенка начинает складываться, во-первых, как мир определенным образом выстроенного общения (как первая возможность личности) и отношений между людьми (ребенка и матери, ребенка и отца, отца и матери...), во-вторых, как мир определенных вещей, которые, с одной стороны, имеют собственные жесткие формы (в широком смысле, т.е. поверхность, цвет, твердость, собственно форму...), а с другой стороны, выступают именно как посредники, как способ общения и в силу этого становятся значимыми для ребенка.
Как имеющие форму, предметы начинают организовывать мир движений ребенка, несущий в себе две интенции: в становлении движений - интенцию мышления (поскольку именно в становящемся движении предмет, во-первых, не совпадает с собой, во-вторых, чреват необходимостью общения), в - ставших движениях - интенцию сознания (поскольку в ставшем движении прошлое-начало совпадает с будущим-концом и это совпадение именно определяет соответствующий предмет и определяется им, что, далее, создает необходимую основу для восприятия мира в его длительной самотождественности, т.е. - осознания его - В. С. Библер).
Вернемся к внутренней драме.
Вначале, ее персонажи образуются как некие агломерации слов, интонаций, жестов, поступков и вещей связанных с образом определенного человека, слепленных с ним. Это, наоборот, означает, что конкретная вещь становится значимой для ребенка, если она слеплена с конкретным образом из его окружения, как бы входит в содержательное поле соответствующего персонажа внутреней драмы. Такая “Моя вещь” это - первая абстракция предмета для индивила, обретающая потенцию стать предметом мышления и сознания, как только она становится “многозначно моя”, т.е. начинает дрейфовать между разными персонажами внутренней драмы.
Формирование внутренней речи превращает этот дрейф в универсальный процесс, и только с этого момента значимые для индивида вещи могут превращаться в предметы в полном смысле этого слова.
Это имеет следствием и то, что отдельные действия, доступные индивиду, могут, вслед за предметами, обретать собственную определенность, и таким образом сами превращаться в особые предметы сознания, могут планироваться, соединяться, подчиняться различным деятельносям, раздвигая таким образом границы прошлого и будущего, т.е., наоборот, развивая сознание во всей полноте его определений.
Это одновременно означает и явление идеи предмета и, далее, явление идей как особых предметов сознания, что, в свою очередь, ведет к исключительно важным следствиям.
По мере того, как внутренняя речь прикрывает персонажи внутренней драмы образом Я, внутренний микросоциум во все большей степени начинает выступать в сознании как целое знающее себя, как именно Я. Тем самым автономное содержание, ассоциированное с каждым из персонажей, непосредственно включается в содержательное поле Я и таким образом втягивается в содержательные поля прочих. Другими словами, все знания, образы, представления, восприятяи сцепленные с отдельными внутренними персонажами, как бы вливаются в общее смысловое поле Я, способное преобразовывать себя изнутри в каждом отдельном акте внутреннего общения.
Конкретно это приводит к тому, что каждая идея в мыслящей голове по-разному обнаруживает себя через разные персонажи. Это, с другой стороны, означает, что каждый персонаж, который изначально формировался как ситуативное соединение слов, поступков, интонаций, жестов, действий, отношений и т.д., теперь, через Я выступает как особый способ превращения идей. Отсюда и Я как целое открывается как определенный способ превращения идей, как носитель определенного отношения к миру, как личность, в традиционном смысле слова.
Одновременно тот факт, что отдельная идея по-разному обнаруживает себя через разные персонажи, означает, что идея становится субъектом особого рода, который со своей позиции организует жизнь личности, сценарий и режиссуру внутренней драмы.
Таким образом, личность выступает теперь как взаимодействие и взаимопревращение двух миров: мира внутренних персонажей и мира идей. Каждый из миров представлен через другого, но является автономным, определенным и специфически организованным. Надо полагать, что именно с реальностью этих двух миров связано то явление, когда слово способно причинить изменения личности, деятельности и судьбы взрослого человека.
Отметим ряд возможностей конкретно-психологического исследования взаимосвязи и взаимопереходов двух миров, образующих личность. Вообще говоря, это - некотрые формы размышления, которые выступают как формы внутреннего диалога:
- Навязанный диалог с образом реального партнера по общению, происходящий в сознании; “ум на лестнице”, т.е. тот случай, когда внутренний диалог происходит как непосредственное продолжение. Причиной и результатом такого диалога является втягивание образа оппонента в устройство внутренней драмы, превращение его в персонаж этой драмы.
- Диалог на уровне сознания с воображаемым другим (либо придуманным, либо героем произведения, либо реальным человеком, с которым не было реального общения), который есть причина и результат втягивания образа этого другого в устройство внутренней драмы.
- Диалог на уровне сознания с самим собой как с другим. Эта форма, очевидно строится на диалоге с другими песонажами внутренней драмы, но скрытых собственным голосом, работающих в подсознании.
- Монолог на уровне сознания, фактически - полилог со всеми персонажами внутренней драмы, работающими в подсознании.
- Сомнение, предчуствие мысли, предположительно возникающее вследствие одновременного разглядывания предмета разными персонажами внутренней драмы.
Возвращаясь теперь к генезису личности, отметим, что ее развитие происходит через разные механизмы:
- В плане деятельности осуществляется развитие в узком смысле, когда персонажи внутреней драмы содержательно наполняются, сгущаются, разворачиваются, определяя свое участие в данной деятельности.
- Качественные сдвиги в развитии личности возникают в общении, когда в ее строение втягиваются новые персонажи. В частности, через самостоятельное чтение, общение с героем и автором произведения происходит их втягивание в строение внутренней драмы.
- Творчество себя, то, что происходит в общении с собой, в внутреннем диалоге, когда меняется режиссура, сценарий собственной жизни, ротация главных и второстепенных героев внутренней драмы. В частности, многоликость Я приобретат совершенно иной смысл с момента становления внутренней речи. “Я в семье”, “Я на улице”, “Я требующее”, “Я слушающее”, и прочие Я, все и каждое становятся все-поглощающими, особыми способами преломления всей истории жизни этого человека, актуально - в момент действия втягивающей все его прошлое и возможное в этот момент, будущее. Только теперь различные лики Я обнаруживают себя через единое Я, осознающее себя таким, способное взять на себя ответственость за каждое свое деяние.
- Общение с произведением, втягивание в внутреннюю драму образов культуры. В образах культуры воплощаются, собственно говоря, творятся, наиболее значимые смысло-образующие интенции конкретной культуры.
Это исключительно важный вектор построения психики по ряду причин.
- Во-первых, персонажи-образы культуры, превратившись действующие персонажи психики, придают ее становлению и деятельности особые черты.
- Во-вторых, этот процесс, с некоторого момента, одновременно является личным преломлением идей, несомых образами культуры, и, таким образом, ведет к их развитию и, потенциально, превращению в культуре.
- В-третьих, само общение с персонажами культуры и особое отношение к ним и к общению с ними становится особо значимым в наше время, конец ХХ - начало XXI века, время “сдвига культуры в эпицентр бытия” (В.С. Библер). Как было отмечено ранее, общение с героями произведений становится существенным, проистекает на качественно ином, высшем уровне с завершением становления внутренней речи.
Герои произведений или образы культуры воплощают в себе ее идеи в наиболее выразительном, развитом, рафинированном, деятельном, кулътурном виде. Догадки, гипотезы, изобретения, открытия и ребенка, и взрослого развиваются в диалоге с другим человеком, способным задать трудный вопрос, провоцирующий разворот содержания исходно нового своего слова-открытия, и, в меру этого, - понимание себя. Чем более содержательно-упрямый, разветвленный, культурный взгляд встречает индивид, тем более содержательный шанс он имеет придти к себе, додумать, понять, передумать, раскрыть свой предмет и, соответственно, - себя. Еще раз - такая содержательная разветвленность и чистота именно присуща образу культуры.
С другой стороны, в общении с образом культуры индивид находит себя и, одновременно осваивает соответствующий культурный взгляд на мир, становится человеком культуры, современным человеком.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии