В начале этого очерка я утверждал, что современная революция в естествознании (физике и математике в первую голову) еще не сформировала нового предмета (и соответственно субъекта) теоретического исследования, но только поставила под вопрос всеобщность классического предмета (и субъекта), — «точки» действия «на другое».
Сейчас необходимо «всыпать» в это утверждение «щепотку соли». В современной физике (и естествознании в целом, и еще глубже — в современном мышлении) неявно все же возникает, правда как возможность, потенция, идея радикально нового предмета (и субъекта) теоретического познания. Это еще не понятие, но его предположение (как «апория» Зенона была предположением античного и, далее, классического понятия движения...).
Это — идея предмета как «causa sui», как «причины» (но какой смысл имеет теперь понятие «причина»?) своего собственного бытия и своего небытия — своего преобразования в иное бытие, в иной предмет познания и деятельности1. Идея движения как самодействия, самодеятельности.
В XX веке (и физике — после Планка, Вора, попыток создать теорию элементарных частиц; в математике — после развития теории нелинейных уравнений, после попыток разрешить теоретико-множественные парадоксы) логический запрос на идеализованный предмет, построенный по принципу «causa sui», становится крайне настоятельным. Обнаруживается, что предмет и субъект деятельности, который не является, причиной собственного бытия и движения, вообще не может — логически необходимо — существовать и двигаться. С одной стороны, регресс в дурную бесконечность «исходных причин» делает невозможным само его появление на свет, его действительное бытие, а с другой, полное снятие всякой причинности (геометризация предмета, сведение его к «математической точке») делает невозможной возможность бытия.
И теперь, в XX веке, это не абстрактно-философская, а конкретно-теоретическая, экспериментальная и логическая трудность самых что ни на есть позитивных наук... В физике ситуацию ату пытаются пока обойти на путях логического оппортунизма, пытаясь вообще отказаться от идеализованного объекта (коли идеализация математической «точки» уже не «проходит») и искать последний «неделимый» предмет прямиком в феноменологических открытиях. Это — атом! Это — электрон! Это...
Конечно же ничего не получается. Без идеи нового неделимого предмета (без нового логического смысла понятий «неделимости» и «необходимости») надеяться найти «неделимый предмет» как таковой, как нечто ощутимое и эмпирически наличное — это, бесспорно, совершеннейший абсурд.
Но вместе с тем безнадежные поиски эмпирически наличного «логического атома» вполне объяснимы и извинительны. Дело в том, что принятие всерьез идеи «causa sui» очень ко многому обязывает, сразу же ведет к лавине необходимых логических (пока чисто логических) последствий, грозящих необратимо потрясти все здание современной «точной науки». И, дальше, все здание современного мышления, современной логики.
Вот некоторые из возможных последствий, видимые уже на первый взгляд и конкретизирующие идею (только идею!) радикально нового предмета (и субъекта) радикально нового теоретического знания:
1. «Точечность» и неделимость назревающего идеализованного предмета (и субъекта) действия логически необходимо дедуцируется из самой идеи «causa sui». Действие «на себя» может осуществляться только в «точке», в неделимом моменте времени. Но в такой «точке» нет (не может быть) ни движения, ни пространства, ни времени, они должны полагаться, обосновываться в этой точке, в этот момент, поскольку предмет как причина своего собственного бытия и изменения и существует и не существует в одно и то же время (впрочем, времени здесь еще нет). Бытие такого элементарного идеализованного предмета (им может быть предмет любой физической «объемности», если он понимается как «causa sui») должно быть понято как возможность бытия (и всех его атрибутов — движения, времени, пространства). Процесс самодействия может быть понят только как своеобразное — это своеобразие необходимо еще логически осмыслить — тождество абсолютной неподвижности, неизменности (ведь предмет как причина своего бытия уже есть, ему не надо возникать или двигаться) и абсолютной подвижности, изменяемости (и предмет, и мир в действии «causa sui» возникают заново, каждый момент их бытия должен быть понят как момент начала бытия, как начало мира).
То, что Спиноза утверждал в отношении мира в целом (как «природа творящая» он неподвижен, как «природа сотворенная» он непрерывно изменчив), теперь необходимо будет сфокусировать, сконцентрировать в определении бытия каждого предмета теоретического познания.
2. В определение «элементарного» неделимого идеализованного предмета, понимаемого как «causa sni», должно войти определение мира (целого, бесконечного). Только если признать (и логически осмыслить), что мир как целое замыкается на себя (обосновывается!) в точке данного предмета, идея «causa sui» может быть рационально развита. Если же вне данного предмета оставить другие предметы, то никакого самодействия вообще но получится.
Или же это самодействие приобретет совершенно мистический характер. Но поскольку предметы, взятые как «causa sui», бесконечно многообразны, то придется признать, что каждый иной «центр» бесконечного мира есть центр иного мира. (ср. лейбницевскую монадологию).
3. В такой теоретической ситуации прошлое, настоящее и будущее предмета (и субъекта) деятельности должны быть поняты как квазиодновременные состояния, только в совокупности дающие «логический объем» идеализованного предмета. Прошлое включено (логически) в настоящее как «причина» бытия предмета, тождественная с самим бытием («действием»); настоящее имеет решающий логический статут в определении предмета как деятельности; будущее также включено (логически) в настоящее, поскольку предмет, понятый как «causa sui», уже обладает своими будущими состояниями — развернутыми определениями его бытия.
Больше того, именно виртуальные состояния предмета (спектр его возможных превращений в другое) и дают — логически — образ мира как целого, замыкающегося на себя в точке этого предмета. Логическая ассимиляция виртуальных определений в определение бытия актуального и позволяет рационально понять предмет как «causa sui». Конечно, такое фокусирование «прошлого», «настоящего» и «будущего» в настоящем, в бытии предмета, не эмпирическая данность, а сложная логическая операция, позволяющая сформировать новый «идеализованный предмет». Это — идеализация, не совпадающая прямо и непосредственно с наличной действительностью, с наличным бытием. Но идеализация не меньшая и не большая, чем идеализация «материальной» — «математической» точки.
«Прошлое», «настоящее» и «будущее» отождествлены (на основе идеи «causa sui») в самом определении предмета, но отождествлены не абстрактно, а конкретно; каждое из этих временных определений необходимо для того, чтобы новое понятие (элементарного неделимого предмета) имело полный логический объем, было логически всеобщим.
Классические понятия векторного времени, взаимодействия, геометрической точки и т, д. получаются здесь (должны получаться) как апроксимации, действенные в условиях, сформулированных классической наукой. Это же относится и к причинно-следственному анализу. Если принять идею «causa sui», то опасения Эйнштейна устраняются — «доброму господу богу» не нужно «играть в кости», чтобы оправдать рискованные заключения Нильса Бора. В точке «causa sui» предмет как действие («следствие») подчиняется, подчиняет себя совершенно неуклонным детерминистским законам, исключающим всякую вероятность. И в этой же точке предмет (скажем, микрочастица) как причина самого себя, как причина своего бытия и своего движения оказывается совершенно свободным, в себе самом несущим основания своего существования. В контексте «causa sui» теряет свою мистическую силу и «Демон Лапласа».
Продемонстрируем последнюю мысль на материале квантовой механики. До тех пор, пока переход от одной «волны вероятностен» к другой осмысливается вне идеи «causa sui», лапласовский детерминизм продолжает — «за кулисами» — господствовать. Данное состояние вероятно, но движение от одной к другой функции «пси» абсолютно необходимо, данное вероятное состояние возможно представить как «точку» в неком квазигеометрическом пространстве вероятностей...
Но если то и другое вероятные состояния должны быть осмыслены в рамках идеи «самодействия», в точке «causa sui», тогда «настоящая», «прошлая» и «будущая» вероятности оказываются лишь тремя логическими измерениями данного предмета («точки»), в его сущностном определении. Поскольку виртуальное состояние — в пределах данной идеализации — «одновременно» (логически) с действительным состоянием микрочастицы, то между этими состояниями нет уже связи типа «причина — действие», но есть связь совсем иного логического типа: сущностное определение предмета проявляется в двух — одновременных — формах бытия (двух функциях «ней»). О бытии самодействующего предмета возможно говорить, только если он одновременно фиксирован и в настоящем и в будущем состоянии.
В классической науке детерминизм такого типа не был предметом позитивных, естественных наук, он был областью философских, метафизических «спекуляций». Сейчас этот тип детерминизма становится (начинает становиться, должен стать) непосредственным предметом физического или биологического исследований и — что особенно существенно — основой логических трансформаций.
Сразу же уточним: «причинно-следственный» детерминизм не исчезает (мы для начала излишне обострили формулировку), он становится апроксимацией иных форм детерминизма, имеющей решающее значение в «предельных условиях», когда действие «на себя» преломляется (вполне объективно) в действии «на другое».
4. Взять всерьез идею «causa sui» (как основу новой идеализации «элементарного предмета исследования») — значит коренным образом изменить самое логику обоснования теории, ее «формально-логический» статут.
В этой, пока еще только возможной (или все же невозможной?), логике должно осуществляться совмещение, отождествление логики определения и логики доказательства (выведения), логики обоснования «аксиом» (так, чтобы они обосновывали сами себя, а не «регрессировали» в дурную бесконечность) и логики обоснования «шагов дедукции» (правил следования).
Чем более полно мы определяем предмет (скажем, микрочастицу), т. е. чем более полно мы отвечаем на вопрос, что есть частица, как она существует, тем более полно мы должны включить в это определение все будущие и прошлые ее состояния, весь спектр ее виртуальных превращений, весь спектр ее «прошедшего бытия» (в качестве электрона, фотона, мезона...). В определение данной частицы входит определение всех иных частиц плюс закономерность их взаимопревращений.
Если логически додумать эту «модель», то обнаружится, что в грозящей — на основе идеи «causa sui» — логике тождественны ответы на вопросы о бытии и о сущности предмета. Тогда должен — на новой основе — произойти возврат к аристотелевской логике, в которой определение предмета (через его потенцию) также тождественно логике доказательства.
Ведь вся теория силлогизма в «Аналитиках» пронизана этой идеей, особенно ясной, если уловить внутреннюю (логическую) связь первой и второй «Аналитик».
Собственно, в тождестве «определения» и «доказательства» и состоит логический смысл идея «causa sui». Необходимо определить данный предмет как причину самого себя, т. е. необходимо «спроецировать» и трансформировать всю логику в определение одного предмета. Теория предмета должна будет осознанно реализоваться как одно развитое его определение.
Еще раз подчеркну: я говорю о логической ответственности, связанной с принятием идеи «causa sui». Здесь еще нет и не может быть (ее нет и в позитивной науке) характеристики некоего нового идеализованного предмета теоретического исследования. Здесь: «идея предмета» без «предмета идеи».
Поэтому, к примеру, такие «страшные» слова, как «весь мир» или «мир как целое», не имеют а этом контексте никакого натурфилософского или физического смысла, они только обозначения новых логических потенции, определяемых пока метафорически, без технологического эквивалента.
5. Если все возможные «физические» превращения предмета должны — в идеале — фокусироваться в определении (определенности) его бытия, то утверждение о том, что такой предмет «движется» или «превращается», означает, что необходимо коренным образом (логически) изменить исходное определение предмета, необходимо деструктировать данную теорию и сформировать иную теорию предмета, даже сильнее — необходимо сформировать иную логику определения, фиксировать (пред-полагать) иное понятие бытия.
Но в таком случае для предмета, идеализованного по принципу «causa sui», научная теория (теория его движения, превращения) есть теория «во второй производной», теория о превращении теорий, есть методология превращения теорий, есть логика.
Физическая или математическая, как и любая другая теория, становится в такой ситуации непосредственно и целенаправленно логической. В плане технологическом это означает требование (к такой — будущей — теории): необходимо развивать определение исследуемого предмета до перехода в иное, радикально отличное, диктуемое иной логикой определение. И такое превращение логик (с необходимым обратным предельным переходом) и становится (должно стать) единственно возможной формой обоснования данного определения, данной логики. В принципе соответствия уже назревает, пока еще краппе робко, зерно такой, виртуальной, возможной (для предмета, основанного на идее «causa sui») логики.
6. Предмет, понятый как «causa sui», логически должен воспроизводиться в «субъект-субъектных» понятиях (речь идет о «логических субъектах»). Здесь логический субъект не может покрываться никакой суммой или системой «логических атрибутов». Атрибуты — характерные «признаки» для него не характерны — суть логического субъекта не выражают.
Ясно, что идеализованный предмет такого типа вообще невоспроизводны в теории, но только — в «точке» взаимопревращения теорий (= в «теории», воспроизводящей форму своего становления, возникновения и исчезновения, снятия). Без кавычек термин «теория» здесь нельзя употреблять. Но теория, но обоснование ее возможности становится в таком случае делом исследователя.
Но это, далее, означает — для нашей проблемы самый существенный момент! — что реализация идеи «causa sui» связана с формированием нового субъекта теоретической деятельности2, радикально отличного от «теоретика-классика». Деятельность (диалог с самим собой) такого субъекта также должна осуществляться в форме «causa sui», поскольку эта деятельность должна быть причиной собственного изменения, причиной формирования радикально иной логики, иного разума. Ведь уже в принципе соответствия «два разума» — «классический» и «потенциально-неклассический» — находятся в отношении «предельного перехода», «новый разум» не снимает «старика», он обнаруживает ту «точку», в которой одна логика построения теорий превращается в другую, но ни одна из них не является воплощением прогресса, они логически равноправны, и «превращение» осуществляется в «обе стороны». Но это лишь слабый намек на того субъекта теоретизирования, который может реализовать идею «causa sui».
Но это особый разговор.
Лавину возможных следствий «принципа самодействия» можно было бы наращивать и дальше. Но довольно нагнетать напряженность.
Я хотел только наметить контуры той логической ответственности, которая ожидает исследователя, принявшего всерьез идею «causa sui» и стремящегося преобразовать физику (или биологию, где проблемы еще более остры, или гуманитарное знание, где они остры до предела) в соответствии с этой идеей.
Правда, пока такого исследователя еще нет...
Особенно бескомпромиссной становится ситуация сейчас, в 70-х годах XX века. Идея «causa sui» лезет из всех щелей позитивного знания, щели все расползаются и расширяются, а логическая катастрофа, которой чревата эпическая спинозовская формула (если ее отнести к каждому предмету познания), нависает неотвратимо и отчетливо.
В 20-х годах вопрос стоял иначе. Тогда проникновение к таким объектам, как квант действия, функция вероятности (к микрочастице, взятой не в ее бытии, но в ее действии на другое), еще не требовало принятия или хотя бы осмысления идеи «causa sui», от нее еще можно было убежать. Просто все более выяснялось, что классический идеал понимания (классический идеализованный предмет познания) теряет свою простоту и самоочевидность, его приходилось все время усложнять, вводить в него (ради логической непротиворечивости) своего рода «эпициклы», как некогда — до Коперника — в птолемеевскую модель солнечной системы. Уже в 20-х годах классический идеал становился предметом исследования, критики, сомнения и вместе с ним предметом исследования становился «теоретик-классик».
Но суть этого отстранения теоретика лучше всего раскрывается в свете вызревания (сначала неявного, а затем все более осознанного и угрожающего) того туманного образа (искушения) «causa sui», контур которого я только что очертил. Теоретик становился странным для самого себя, поскольку он уже не мог уклониться от логической самокритики.
Те объекты, к исследованию которых физика подошла в начале XX века, по степени своей идеализованности и фундаментальности, все более приближались к исходной идеализации классической науки, к «математической» точке (точке «математического континуума») в ее антиномическом тождестве с точкой материальной (точкой «физического континуума»). Расщелина между непосредственным предметом исследования и предельным идеализованным предметом становилась все уже и уже. Но чем ближе идеал, тем он сомнительнее.
Идеализованный предмет вообще никогда но может выдержать феноменологической проверки. В результате сближения реального и идеализованного предметов любое испытание, которому подвергался (и непосредственно экспериментально, и мысленно, теоретически) реальный предмет физических исследовании (микрочастица), становилось (неявно, так, что сами физики этого не осознавали) испытанием для коренной идеализации.
Вместе с микрочастицей проверку проходила идея материальной точки (как логического эталона неделимости, целостности). Эта идея была поставлена — в квантовой механике — в такие предельные условия, что неизбежно вскрылась заложенная в ней неоднозначность, и под возросшим логическим давлением старый идеализованный предмет начал (только-только начал) перерождаться в радикально новую идеализацию.
Повторяю, внешне все происходило иначе, и казалось (кажется до сих пор), что классическую идею материальной точки квантовая механика не затрагивает; идеализация материальной точки изменялась исподволь, «тихой сапой» (острее всего — в своей чисто математической проекции, в идее математической точки, в современной математике).
И все же — логически — все изменилось. Пока понятие «математической — материальной точки» работало в естественнонаучных теориях только как аргумент для построения более сложных объектов и более сложных форм движения, т. е. пока это понятие было основанием теоретического синтеза, само не подвергаясь анализу и не нуждаясь в дополнительном обосновании и синтезировании, все было нормально. Но коль скоро — в микрочастице, к примеру,— идея материальной точки стала проверяться уже не как аргумент более сложных построений, а как эталон (логический) самой физической, экспериментально проверяемой элементарности (в концепции Бора целостность микрообъекта имеет принципиальный характер), положение изменилось. Неизбежно возникала идея самообоснования. Ведь если атом или электрон еще возможно попытаться разделить и найти для его движения более фундаментальный аргумент (какой-то скрытый параметр), то для исходного идеализованного предмета (идеализованного как целостность) такой скрытый параметр невозможно найти и некорректно искать, просто по определению. И как только классическое понятие «элементарность» само стало предметом обоснования, все оппортунистические обходные маневры стали невозможными.
Вопрос стоит так: данный объект (или данное движение) может быть аргументом более сложных объектов и движений только в том случае, если этот объект может быть понят как нечто целостное, «основательное» не ссылкой на иное ( тогда предмет свинчивается в ничто), но в самодостаточной необходимости своего бытия (как «causa sui»). Так имплицитно возникала (в конкретных критических ситуациях) идея «causa sui», до поры до времени только как настойчивое искушение.
Но для понимания микрообъектов еще остается необходимой и старая идеализация механики: антиномическое тождество «математического» и «физического» континуумов. Ведь объект продолжает еще пониматься как точка действия на нечто «другое». В результате микрочастица (здесь это понятие — просто «модель» многих предельных ситуаций в науке XX века) оказалась таким объектом исследования, для понимания которого потребовались уже две совершенно различные, логически исключающие друг друга предельные идеализации, два идеализованных предмета. Во-первых, идеализация материальной точки как точки «действия на...» (этот идеал навязывался всем классическим арсеналом физического знания, он уже стал самоочевидным). И во-вторых, идеализация предмета как «causa sui», как «мира в целом», замкнутого на себя в «точке» данного предмета (здесь особенно существен учет виртуальных превращений в определении бытия частицы). Микрочасттща должна двигаться как «материальная точка», но существовать как точка «causa sui».
Новый идеал только назревает, но без него, как без подводной части айсберга, теория микрочастиц и все другие теории, возникающие в XX веке в фундаментальных областях науки, теряют всякую устойчивость, лишаются смысла.
Идеализация «causa sui» не может еще продуктивно работать, но свое дело она «тихой сапой» делает. Она блокирует классический образ, обращает его «на себя» и тем самым делает проницаемой исходную «диалогику» (антиномичность) «теоретика-классика».
Для того чтобы логически обосновать сформулированные только что утверждения, необходимо уточнить логический смысл и сопряжение самих понятий «антиномия» и «дополнительность», конечно в контексте нашей проблемы, в контексте вопроса о «теоретико-классике» как особом (антиномически расчлененном) субъекте теоретизирования3.
Философская традиция определения антиномий позволяет (с учетом современных коллизий, на фоне назревающей идеи «causa sui») раскрыть некую «двуярусность» классического разума. Внутри позитивной научной системы (в сфере рассудка, сказал бы Кант) противоположные определения одного логического субъекта (предмета познания) функционируют как атрибуты двух квазисамостоятельных логических субъектов, скажем источника данного изменения движения (силы) и самого процесса изменения (действия). Или — в элементарной идеализации — как атрибуты математической точки («математический континуум») и материальной точки («физический континуум») в том взаимообращении этих понятий, о котором сказано выше.
«Теоретик-классик» не воспринимает противоречивости этих двух определений именно потому, что он — неявно, но технологически действенно — относит их к двум различным логическим субъектам, расщепляет один элементарный объект по двум теоретическим системам (математика — физика).
Внутри классической системы противоположные определения, опредмеченные в отдельных «объектах», движутся и развиваются по параллельным линиям, они никогда не могут пересекаться, они подчиняются «логической геометрии Евклида».
Правда, эти идеализации не симметричны. Идеализация «силового» (вообще динамического, глубже — физического) аспекта оказывается идеализацией и нетеоретического предмета исследования (причины, вызывавшей данное изменение движения), а в кинематическом (в конечном счете математическом.) аспекте развиваются вглубь (теоретические представления о «последействии» этой cилы)!. Вопрос о сущности «силы» имеет рациональный (теоретический) смысл только в форме вопроса о характере ее действия («почему?» снимается «каким образом?»).
Дальше происходит второе расщепление. Сам кинематический подход расщепляется на два новых самостоятельных аспекта (два выражения «сущности»): аспект функционально-выводного, аналитического движения мысли и аспект геометрический, в котором формируются и развиваются исходные «интуитивные», синтетические, геометрические образы.
Возникают два типа теоретических понятий, которые опять-таки движутся по параллельным, не сходящимся теоретическим линиям, могущим проецироваться друг на друга (так и развивается аналитическая геометрия и в конце концов математика целом), но не способным «пересекаться» т. е. обнаруживать свою логическую противоречивость. Аналитический рассудок, ничтоже сумняшеся, переводит па строго дедуктивный язык парадоксальные интуитивны» «образы», по сути на него непереводимые, — «образ» движения по бесконечно больше! окружности, образ движения по кругу тождественному и не тождественному бесконечноугольному многоугольнику (так формируется — ср. Клиффорд — идея точки как не имеющего протяженности элемента «математического континуума»). Я взял представления, характерные для теоретической механики, поскольку именно ее идеализации таят в себе возможности раздвоения и отождествления собственно математических и физических идеализации.
2. Только за пределами позитивной теоретической системы, только в сфере философской рефлексии обнаруживается, что между основными понятиями классических теорий существует логическая несовместимость, что эти понятия воспроизводят противоположные атрибуты одного «логического субъекта».
«В сфере философской рефлексии» — это достаточно сложное определение.
В Новое время сфера рефлексии охватывает позитивно-научные понятия, т. е. представляет собой осмысление их действительного содержания, обращение их «на себя», раскрытие их антиномичности. Эта сфера, так сказать, «пространственно» совпадает с позитивно-научной сферой, но — логически — расположена глубже ее. В свете философского (разумного, сказал бы Гегель) подхода выясняется, что, по сути дела, логически непротиворечивая наука движется диалектическими противоречиями. Тот же «логический субъект» определяется в философии глубже и точнее, или, опять же по Гегелю, конкретнее.
Но сказать так — значит еще сказать очень мало.
Сфера философской рефлексии Нового времени — сформулирую антитезис к предыдущему абзацу — расположена вне области естественнонаучных объектов; «логический субъект» (предмет) философского разума в XVII — начале XX века не совпадает с «логическим субъектом» (предметом) естественнонаучного теоретизирования. (Конечно, здесь философия рассматривается только в одном аспекте — в ее сопряжении и антиномии с разумом естественнонаучным.) В таком плане предмет философской рефлексии — способность классического разума логически воспроизводить мир (природу) как единое целое (= способность классического разума воспроизводить самого себя как целостность).
Философия Нового времени продолжает параллельные линии теоретического познания (к примеру, кинематики и динамики) в бесконечность и проецирует их на один (двух не дано и не может быть) объект — мир в целом (или разум как абсолютная тотальность). Параллельные сходятся, противоположные атрибуты вступают в явные антиномические отношения (типа кантовских антиномий).
Мир не может иметь начала во времени и ограничения в пространстве, поскольку само понятие «начало» требует некой активности, чего-то доначального; мир не может не иметь начала, поскольку иначе не могло бы возникнуть «настоящее», до него должен был бы протечь бесконечный временной процесс, а в безграничности пространства был бы бесконечен регресс причин и действий. Все в мире существовало бы тогда «по причине другого», т. е. — с учетом регресса в бесконечность — как бы не существовало.
Здесь я объединил математические и динамические антиномии Канта, поскольку только в таком объединении они обладают «квантором необходимости». Каждый тезис математической антиномии, только отождествившись с тезисом соответствующей динамической антиномии, действительно противостоит антитезису, в котором антитезис математический опять же сопряжен с антитезисом динамическим. Именно отождествление «динамических» и «математических» определений, взятых по отношению к такой «точке», как «мир в целом», и вскрывает антиномичность всех понятий классического естествознания. (Вспомним, что для теоретической механики любая, самая сложная материальная система (если взять ее кат; целое) может быть попята как материальная точка.) И именно в такой форме (в проецировании на мир-природу) рефлектируется: (вскрывается) антиномичность классического разума.
Но проецирование определений единичного идеализованиого предмета («материальная точка—математическая точка») на мир как целое, расщепление одной теоретической сферы, на философское и естественнонаучное познание означает (это стало явным сейчас, ко второй половине XX века), что «точка» самодействия мира отделяется от «мира», осуществляющего такое самодействиe. И как только такое отделение произошло, классический разум может — внутри позитивных теорий — действенно работать, а те кошмары, которые, как мы только что видели, таятся в логике «causa sui», теряют всякую силу.
Теряют силу по отношению к миру как целому. Поскольку из этого «целого» вычтена «точка самодействия», постольку идея «causa sui» оказывается довольно безобидной. Она сводится к банальному утверждению: «Вопрос о причине бытия мира или причине бытия движения — запрещенный, бессмысленный, метафизический вопрос. Мир существует, потому что... он существует. И баста!» Но столь же бессильны кошмары «causa sui» по отношению к «точке самодействия», взятой как отдельный, квазисамостоятельный предмет, вне той цельности, которая замыкается на эту точку. «Точка самодействия» сразу же превращается в точку действия на другое и далее необходимо расщепляется на два, опять-таки квазисамостоятельных, объекта — «силу» и «действие»...
И каждый новый, теоретически значимый этап развития науки вновь и вновь сопровождается изгнанием из теории внутритеоретических антиномий, расщеплением «надвое» скрытой в классическом объекте, таящейся в самой его основе идеи «causa sui». Теория снова эмансипируется от философских искушений... Но искушения эти необходимы.
Движение к «миру в целом» есть — в логическом плане — движение в глубь мысли, к разуму в целом, к разуму, обращенному на возможность бытия классического объекта. Проецирование антиномий из «позитивной науки» в сферу философии обостряет на каждом этапе развития классической науки парадоксальность разума. (Иными словами, обнаруживает тождество противоположных атрибутов одного-единственного — мир в целом — логического субъекта.)
Живая вода парадокса обновляет творческую силу разума (не рассудка, не интуиции), позволяет увидеть скрытые резервы антиномичности исходного «предмета познания». Только доходя до предела саморазложения, до предела анализа (исходных аксиом возможности бытия), разум обретает новую творческую силу синтетического (математического) конструирования понятий (ср. противостояние философского анализа и математического синтеза в «Критике чистого разума» Канта). Затем снова начинается работа рассудка по раздвоению единого «логического субъекта», по «изгнанию метафизики» (антиномичности) за пределы позитивного знания. Цикл этот постоянно повторяется.
Вот несколько «оборотов» философско-естественнонаучного цикла:
А. Беспредельная изменчивость «природы сотворенной» и абсолютная неподвижность «природы творящей» (Спиноза), «бесконечная активность» каждой частицы и ее совершеннейшая пассивность в «математическом континууме» (Лейбниц), двойственная субстанциальность протяженности и мышления (Декарт) — все эти трудности выявились в процессе философской рефлексии того классического разума и того классического предмета, который был только что «изобретен» Галилеем (см. очерк третий).
Названные антиномии парадоксализировали наличную картину мира и провоцировали первый опыт «изгнания метафизики» из классической (только что «зарожденной») механики. Первое «бегство от чуда» (Ньютон-Лагранж) вновь восстановило порядок в мире за счет жесткого (невозможного для Галилея) расчленения динамического и кинематического аспектов (развитие аналитической механики).
Б. Но это «бегство от чуда» означало одновременно новое накопление парадоксов в сфере философской рефлексии, в сфере той антилогики, от которой избавилась позитивная наука, сослав весь «силовой аспект» в метафизику. «Силы», жестко противопоставленные «действиям», получили статут «вещей в себе» и «субъектов в себе», совершенно непроницаемых для феноменологического знания. Профессиональным выражением новой философской рефлексии классического разума была антиномическая диалектика Канта и спекулятивная диалектика Гегеля. Но «непрофессионально» (хотя и не менее необходимо) такая рефлексия над метафизикой разума осуществлялась в каждом акте теоретического познания самих естественников, в процессе все новых и новых антиномических расщеплений.
Классический разум, воспитанный в этой рефлективной муштре, в жесткой противопоставленности рассудку, смог теперь различить в классическом объекте нечто неразличимое раньше, динамику внутри кинематики, кинематику внутри динамики, бесконечность внутри конечных, дискретных частиц.
Фарадеевско-максвелловская, а затем эйнштейновская революция в физике оказалась новой попыткой бежать от чуда антиномичности (опыт геометроподобного истолкования самой динамики), но успешное осуществление этого «побега» привело вплотную к кризису всего классического разума (Бор).
* * *
Итак, еще раз: антиномичность классического разума (пусть это будет определением понятия «антиномичность») означает разведенность, логическую самостоятельность двух этапов (форм) развития противоположных атрибутивных систем, дающих — в совокупности — полное, исчерпывающее определение классического предмета.
Сначала, внутри позитивно-научного знания, эти противоположные атрибутивные системы приписываются различным, квазисамостоятельным «логическим субъектам», и благодаря такому расщеплению (например, кинематика — динамика) теоретическая система в целом может развиваться непротиворечиво.
Затем в сфере философской рефлексии (самокритики разума) «параллельные сходятся», обнаруживается антиномичность возможности бытия классического объекта, но, поскольку эта противоречивость отбирается у особенного предмета и отбрасывается только на мир в целом (соответственно на разум «в целом»), элементарный объект классических теорий сохраняет внутри позитивного знания свою прежнюю непротиворечивость, выступает в форме двух «логических субъектов». Мир в целом (соответственно разум как способность интеллекта воспроизводить целое, всеобщее) антиномичен, т.е. выступает единым логическим субъектом двух непротиворечивых «в себе», но противоречивых «между собой» атрибутивных систем. Так — у Канта.
Если же проецирование на мир в целом учитывается в каждом движении позитивной мысли заранее, по идее, т. е. выступает как логический предел этого движения (Гегель), тогда все понятия позитивно-научного знания диалектизируются, антиномия мыслится как форма перехода в другую антиномию (перестает быть антиномией). Но зато при таком подходе исчезает работающая сила позитивно-научного мышления. Здесь на позитивную науку сразу же «обратно» проецируется философская рефлексия, здесь антиномия понимается лишь как превращенная, промежуточная форма некоего абсолютного, всеобщего диалектического противоречия. Философия для Гегеля — это не «дополнение» (в боровском смысле), но истина естественнонаучного познания. Так (в логике Гегеля) исчезает историческая всеобщность антиномической формы мышления, и прежде всего самой антиномии философского и естественнонаучного познания действительности. Истинность закрепляется за одной из сторон антиномии — за философией.
Но антиномия ведет к творчеству только там, где существенны (и необходимы) оба эти этапа, где проблема возможности бытия классического объекта (вместе с проблемой «causa sui») исключается из области теоретического естествознания, переносится в область философского теоретизирования, а внутри естественнонаучного знания осуществляется двойная редукция: вопрос «как возможно бытие предмета?» редуцируется сначала до вопроса «почему предмет существует (движется) так, а не иначе?», а затем «как он движется?».
Сложное логическое сопряжение всех этих «операций» — формирование антиномического «классического предмета», затем его расщепление, развитие теоретического знания в форме двух независимых атрибутивных систем с двумя «логическими субъектами», отбрасывание запрещенных проблем о «возможности бытия» в философскую сферу, двойная редукция исходной проблемы — и дает очерк работы «теоретика-классика».
Для нас существенно обратить проделанный сейчас анализ на «схему» внутреннего диалога («диалогику») классического интеллекта.
А. Одновременный диалог вытягивается в последовательность снимающих друг друга «циклов»: позитивно-научного — философского — позитивно-научного... Крайняя точка позитивного цикла — математическое, синтетическое (геометрическое) конструирование идеализованных предметов. Крайняя точка философского цикла — анализ исходных понятий, делающий невозможным их (понятий) конструктивную роль, анализ, углубляющий парадоксальную внимательность разума.
Б. Не встречаясь в одной «точке» (в одном предмете), философствование и законополагание существуют квазисамостоятельно, поэтому их действительная «дополнительность» — взаимоисключение и взаимопредполагание — непосредственно не осознается, аннигилирующей встречи не происходит.
В. В позитивном знании цельное творческое движение мысли (= спор «философа» и «естественника») осуществляет свою противоречивость в форме «бегства от чуда» противоречия. Возможность иной «логики бытия» (логики предмета как «causa sui»), т. е. возможность иного субъекта логики, существует здесь только как фон, как предмет устранения, как «адвокат дьявола».
Но если так, то сама отделенность «естественника» и «философа», само порождение (вновь и вновь) философских проблем как самостоятельных предметов размышления входит в определение научного разума, составляет его внутреннюю задачу, или, если угодно, «сверхзадачу», как сказал бы Станиславский.
Вот такое содержание скрывается в антиномической схеме мышления.
Принцип дополнительности сыграл решающую роль в разоблачении и исчерпании всего этого антиномического круговращения.
Вернемся к сформулированному выше утверждению: в микрочастице, как она понимается квантовой теорией, спроецированы два идеализованных предмета: в бытии своем она уже понимается как точка самодействия, в движении своем — еще как точка «действия на другое». Один — возможный (или, скорее, еще невозможный) предмет некой будущей логики, точнее, еще только идея такого предмета. Другой — классический предмет естествознания Нового времени, со всем хвостом хорошо продуманных следствий, логических идеализации, редукций и т. д. и т. п.
Поскольку идея «causa sui» неявно внесена теперь вовнутрь классического разума (в качестве некоего троянского коня), антиномия оказалась блокированной, запертой в объекте позитивных теорий, ее уже нельзя проецировать вовне, в сферу философской рефлексии, на мир в целом. «Точку самодействия» нельзя отщепить от «мира», который осуществляет самодействие... Все редукционные операции становятся невозможными, псе очерченные здесь схематично узлы изгнания метафизики разрубаются, антиномичность классической науки фиксируется внутри ее структуры, В логическом плане принцип дополнительности — но отношению к «классике» — и есть форма такой фиксации, обращения философских антиномии вовнутрь позитивной теоретической системы.
Но поскольку идея «causa sui» присутствует здесь только как неопределенная возможность, как искушение, она лишь провоцирует иное понимание классических теорий, но не приводит к формированию радикально нового логического образа.
В принципе дополнительности уже невозможны квазисамостоятельные логические субъекты (отдельное существование кинематики и динамики), но противоположные атрибуты только сводятся в одно острие, оказываются отнесенными к единому объекту, однако существуют еще как две отдельные атрибутивные системы, не переходящие друг в друга и не снимающие свою — внутри каждой системы — формально логическую последовательность и непротиворечивость.
В квантово-механической логике идея «causa sui» адекватно и полно воспроизводится, преломляется (но только преломляется) в идее действия на другое. В том смысле адекватно и полно, что в «действии на другое» «самодействие» иначе проявиться не может. И еще в одном, более глубоком смысле. Идея «causa sui» и сама по себе (когда будет найден адекватный предмет идеи) не может требовать никаких «скрытых параметров» — просто по определению, — поскольку «самодействие» исключает ссылки, на идущий в бесконечность регресс причин и действий.
Но это — кстати.
Сейчас существенно подчеркнуть другое. Как только такое блокирование осуществляется, сразу же логика классического мышления может быть адекватно (и полно) представлена только как антиномическая диалогика классического субъекта теоретизирования, «теоретика-классика».
Поскольку теперь все «ипостаси» классического образа мышления спроецированы в одну теоретическую плоскость, то «разум математика» и «разум философа», «разум естественника» (познание мира) и «разум гуманитария» (самопознание), «разум теоретика» и «разум практика» обнаруживают свою диалогическую природу. Становится ясным, что это — различные, спорящие между собой определения одного, полилогичного разума. И вне такой диалогики логика классических теорий оказывается непонятной, нелогичной, неработающей.
Обнаруживается тот диалогический, творческий образ «теоретика-классика», который мы пытаемся воссоздать. Причем, как мы видели, образ глубоко антиномичный. Этот образ не создается сегодня заново, по обнаруживается, жестко фиксируется; или, если сказать строже, классический теоретик раскрывает сейчас (и тем самым полагает) свой коренной историко-логический смысл. Ведь только тогда, когда в свете принципа дополнительности все редукционные процедуры и все «вынесения за скобки» были спроецированы вовнутрь теории, стала ясной их функция вынесения вовне (скажем, в философию) идеи «causa sui» как внутренне необходимая функция теоретика- естественника, как его негативное определение.
_______________
1 Существенно подчеркнуть, что эта идея логически отличается, от спинозовской «causa sui», когда причиной самой себя выступает лишь природа как целое.
2 Основой всего процесса является формирование нового субъекта практической деятельности (здесь — корень актуализации идеи «causa sui»).
3 Одновременно на основе такого логического уточнения можно будет ответить на поставленные выше вопросы о парадоксе непротиворечивого согласования в теле физических теорий (классических) противоположных логик бытия.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии