Наш мысленный разговор с «Проппом-Осетинским» прерывают два персонажа: Поэт-читатель и Литературовед-теоретик.
Поэт. Мне кажется, что неверно мыслить диалог как спор несовместимых позиций. Каждую из позиций следует рассматривать как внутренний диалог «Я» с моим «вторым Я».
Второе «Я» Читателя-поэта – это Литературовед-теоретик. Теоретик сразу явлен во внутренней речи Поэта, во внутренней речи Читателя (читающего как Поэт). Поэт пишет пропусками, ритмами, многоточиями, рифмами, строфами, идеями, пред-понятиями. Он пишет (сочиняет) корнями будущих теоретических понятий: перипетиями, масками, котурнами, узнаваниями, амеханиями. Литературоведу-теоретику остается только довести их «до ума» – до теоретического, обоснованного, расчлененного ума.
Второе «Я» Теоретика-литературоведа – Поэт. Минуя многочисленные варианты перипетий, узнаваний – литературовед оказывается способным сразу читать саму перипетию, само узнавание, саму рифму, сам пропуск (эллипсис). Но это то, что звучало (стояло перед глазами) Поэта (или Сказителя, впервые сочиняющего сказку, преодолевая временной, мертвящий, «хронический» ритм ритуала инициации и создавая сказочную композицию.) Это – суть произведения. Это у теоретиков – образ начала теоретизирования, образ понятия. Поэты и Сказители создают отдельные неповторимые произведения. А Литературоведы-теоретики создают неповторимые понятия-произведения (диалогические понятия).
Теоретик. Поэт стремится трактовать Литературоведа (скажем, Проппа) только как Поэта. При этом исчезает голос Проппа, как особенный голос «чистого» Теоретика, озабоченного не удержанием собственной интонации читателя сказки, а рассматривающего произведение культуры как объект теоретического анализа, исследования, в широком смысле – познания. Тогда отдельное произведение (волшебная сказка, например) оказывается важным как представитель определенного жанра. Возникают научные проблемы изучения этого жанра с точки зрения его структуры и с точки зрения его становления. Задача чтения и понимания замысла отдельного произведения здесь, кажется, с необходимостью снимается.
Поэт. Но разве свои теоретические идеи Литературовед Пропп получает методом эмпирического обобщения, поисками того общего, что имеется у различных «представителей» одного и того же жанра? Разве метод Теоретика не предполагает априорного конструирования идеальных форм («мегасказки Проппа»), предшествующих (в мысли Литературоведа) частным «примерам»? И разве доказательность мышления Литературоведа связана с «подведением фактов под понятие», а не с развертыванием красивой, внутренне непротиворечивой теории – идеальной картины, идеальной формы – «лучшей» сказки, «лучшей» трагедии, с которой должны сообразовываться «примеры»?
Теоретик. Мне кажется, что Вы, уважаемый Поэт, путаете две разные вещи.
Первое. Литературовед, рассматривая произведение как явление историко-культурного ряда, как представителя своего жанра, исследует этот жанр. Как он устроен? Каково его происхождение? В этом случае Теоретик работает отнюдь не только методом эмпирического обобщения, сравнивая разные произведения одного жанра в поисках формально-общего.
Литературовед, конечно же, выдвигает априорные гипотезы, которые потом доказывает – и развитием теории, и – подведением фактов под понятие (а это возможно только как следствие развития теории).
Литературовед выдумывает впервые, создает теоретические определения. Их нет в самом произведении, они – результат работы мышления, построения идеальных моделей действительности. В этом смысле Теоретик, как и Поэт – творец идеального. Но не «идеального художественного произведения», не поэтического слова, а теоретической модели, живой схемы (фигуры, формы), в которой, конечно, можно (поэтическим взором) увидеть «образ мира, в слове явленный». И здесь можно согласиться: при создании идеальных миров – теоретических моделей (схем, форм, фигур) – необходимо творческое воображение. Но – воображение ученого.
Второе. Литературовед рассматривается Поэтом как идеальный Читатель отдельного произведения. Изначально в основе творчества Литературоведа лежит некая внутренне-речевая форма, интонация «идеального Читателя» которая и выражается в теории. Говоря словами Поэта, Литературовед видит «очами разума» поэтическую форму, относится к ней как «идеальный Читатель», наслаждается тем, «как сделано» произведение, читает форму и попадает – воображением идеального читателя – в форму, построенную автором. Попадает в перипетию, в ситуацию трагической амехании, испытывает катарсис, наслаждается точной рифмой или перебивкой ритма, удивляется пропущенным строфам. А затем, сдвигая свое поэтическое сознание (со-бытие с формой произведения) – в область теоретического мышления, литературовед выстраивает теорию, обосновывая свое прочтение формы произведения.
Вот здесь я не согласен с Поэтом (Читателем). Так Литературовед не работает. Так действует «идеальный Читатель», Читатель-поэт, Критик-эссеист.
Во втором смысле слова «Поэт» (не создатель «мира впервые», а тот, кто удерживает свою читательскую интонацию, кто «читает форму»). Литературовед – не Поэт, не Литературный критик, не Эссеист. И это можно доказать «методом Проппа», сопоставив работу разных литературоведов.
Автор. Вот и все. А диалог Поэта и Литературоведа мы предлагаем продолжить идеальному Читателю нашей книги.
Июнь 2004 – июнь 2005
- Войдите, чтобы оставлять комментарии