Вместе с эстесис-гипотезой Теэтета на первый план выходит центральный момент в идее знания: отношение к сущему, к бытию (открытие? восприятие? отождествление?..). Можно было бы заняться рассмотрением “тела” или “психики” (органов чувств, способности к “фантасии” etc.) с целью выяснить, насколько этот эстесис воспринимает и насколько искажает воспринимаемое им сущее. В “Теэтете” об этом ни звука. Никто не говорит, что ощущение нас обманывает, что мы не имеем дела с самим бытием в ощущениях, что оно свойство нашего тела,— не об этом речь. Да, в ощущении мы непосредственно соприкасаемся с бытием, находимся в гуще событий, вникаем, проникаем в само сущее, а оно прямо — лучами, запахами, звуками — втекает в нас. Но — каково оно тогда? Что такое ощущение (чувство, восприятие, — пока это не различается) как черта бытия? В каком смысле мы говорим здесь о бытии, о существовании?
Именно этот вопрос и оказывается для Платона решающим, определяющим и путь разысканий, и осмысленность возможных ответов. Идея знания рассматривается через идею бытия. Вопрос о знании у Платона (и в греческой философии вообще) ставится не как гносеологический, а как онтологический вопрос. Смысл знания решается смыслом бытия. Вот почему буквально следующим шагом мы оказываемся не в мире психологической физиологи, а скорее уж в мире греческой фисиологии, которую история науки не могла понять иначе, как поместив в подготовительный класс натурфилософии.
То, что мы вступаем на путь последних оснований Сократ специально отмечает: он объявляет, что за всеми этими популярными тезисами кроется тайное, предназначенное для посвященных истинное учение Протагора 1, к рассмотрению которого он и обращается. Все сказанное пред-полагает предельное основание: особое учение о бытии существующего. Если исходный тезис: “знание есть ощущение” основан на том, что “ощущение есть всегда ощущение существующего”, то в основе этого последнего в свою очередь лежит определенная идея существования: «ничто никогда не есть, а всегда становится ( , )» (152e). Бытие есть всегда бытие-становление, никаких раз и навсегда существующих “что” или “как”, все это случаи, совпадения, смешения — события, — моментально складывающиеся в потоке движущегося и тут же расплывающиеся.
В таком понимании существования, по словам Сократа, «сходились все мудрецы, кроме Парменида» (ib.) — от Гомера с его праотцом-Океаном, «от коего все родилося» (Ил. XIV, 201, 246), до Гераклита и Протагора. Речь идет, можем мы заключить, о том, что история философии связывает с ионийскими “фисиологами”, о понимании бытия сущего как стихии 2. Совершают непоправимую ошибку, переводя или просто толкуя эти первостихии как субстанции, из которых... Стихия это образ бытия как течения, проистекания, переливов, брожения, или — еще более яркий образ — горения. То, что кажется существующим, есть переливы, завихрения, водовороты, смешения, порождения, временами появляющиеся и временами исчезающие. Все сущее, говоря иным языком, есть летучие видения, фантазии, мимолетные состояния 3.
Если мне тепло, а тебе тут же холодно, нам незачем вы-думывать или во-ображать некое особое существо (ветер, а может быть, Борей, или что (кто)-нибудь еще?), которое само по себе должно либо быть и теплым и холодным, либо не быть ни тем, ни другим. Заметим сразу же, что в таком случае и на том же онтологическом основании “нам” незачем вы-думывать ни “меня”, ни “тебя”, сейчас и здесь испытывающих одно, а потом и там — другое. “Субъективизма” здесь быть не может уже хотя бы потому, что эстетический поток смывает также и все, что могло бы сложиться в какого-нибудь “субъекта”. Нет ни “что”, ни “кто”.
Речь теперь идет о смысле бытия. Здесь решается вопрос о возможности, смысле и форме знания. Знание-эстесис предполагает бытие как подвижность. Не становление здесь противопоставляется бытию, а бытие-становление (бытие-событие) бытию-пребыванию, один смысл бытия — другому. И чтобы это было ясно, чтобы “платонизм” заранее не заслонял читательское внимание, Сократ делает еще один шаг навстречу “текучим” (так он позже (181а) назовет сторонников этой онтологии), показывая, в каком смысле даже бытие чем-то предполагает непрерывное движение. Быть значит порождаться и порождать, сбываться, оказывать себя в действиях etc., тогда как «покой () делает все несуществующим и мертвым»(153а). Даже быть чему-то самим собой, пребывать в своей форме предполагает постоянное движение: физические упражнения для тела, обучение для ума (души), питание, дыхание, чувствование, думание, — словом, если есть существительные, то все они отглагольные. Движение Солнца, смена времен года, движение ветров, течение потоков — условия жизни, «а если бы вдруг это стало, как вкопанное, то все вещи погибли бы» (153d, пер. Т.В.) 4.
Здесь средоточие проблемы. К этой апории, к спору о том. что значит быть, собеседники, как мы увидим, будут возвращаться перед каждым крутым поворотом в рассуждениях. Платон глубже втянется в него в “Софисте”, а в “Пармениде” вызовет тень самого Парменида, чтобы от его лица развернуть всестороннюю апорийность этой темы.
На основании принятого онтологического предположения можно дать нечто вроде теории чувственного восприятия. Мы воспринимаем только потому, что есть такие события, случаи, встречи, в которых возникает звучание, осязание, вкус, цвет. Их нет ни в “ощущающем”, ни в “вещах”, лишь вторичным образом несущееся навстречу друг другу от-носится как бы назад, создавая впечатление качеств, соотносимых с вещами, а с другой стороны, чувств, относимых к чувствующему. Между тем, нет оснований “конституировать” не только эти “качества” и “способности”, но и сами “подлежащие” 5. Возможные “существа” суть мгновенные образы, порождаемые (осуществляемые) “их” встречей, которая онтологически первична 6, “сущность” же этих “существ”, определяется лишь относительно события, случая, положения 7, и таким образом, вторична, определяется из события их предполагаемой встречи, она релятивна, виртуальна... Не только разным людям, разным живым существам все открывается по-разному, но и отдельному человеку — в разные времена.
Чтобы мы не забылись, не растворились в этом всеобщем течении, Сократ на мгновение приоткрывает иной образ мира, являющийся чище всего в мире хорошо различимых дискретных форм. Ведь шесть костей, замечает он, останутся шестью, хотя по отношению к четырем это нечто в полтора раза большее, а по отношению. к двенадцати — в два раза меньшее. И ты, не изменившись, не можешь стать выше или ниже, хотя оказываешься таким по отношению к другим людям соответствующего роста. Прямое столкновение двух исключающих друг друга миров (онтологических предположений) высекают искру философского удивления в уме Теэтета, и нам на миг освещается собственное обиталище философии, располагающееся “по ту сторону” гипотез, в месте их взаимоисключающего столкновения (ср. место диалектики в «Государстве»).
Между тем, ссылаясь опять на тайное учение неких мудрецов, предупреждая, стало быть, что намечается особый поворот рассуждений, Сократ возвращается к стихийной онтологии. Впрочем, облик чистой подвижности, текучести неожиданно сменяется другим, гораздо более, заметим, близким миру ранних космогоний. Сократ рассказывает своего рода космогонический “миф”, правда, почти обратимый в “логос” онтологического учения, которое можно было бы назвать динамическим (поскольку дюнамис будет играть тут главную роль). Движение () как начало всего существующего распадается на два вида, характерная способность одного из них производить, другого — испытывать ( , ,156а) 8.
Итак, не просто в подвижности, текучести, изменчивости дело, а в возможности произвести, скажем, впечатление, оказать действие и, с другой стороны, испытать, воспринять это впечатление. Причем то, что в один момент действующее начало, в другой, по отношению к другому может стать испытывающим и наоборот 9. Обязательна, однако, эта внутренняя раздвоенность, двоякость, двуполость бытия. «...Из общения (сожительства — ) и трения () этих “сил” друг с другом рождается потомство (), бесконечные числом двойняшки (): с одной стороны, ощутимое, с другой стороны, ощущение»(156а-b). От встречи этих “сил” () рождается цветной, звучащий, пахнущий, вкусный и осязаемый мир, с одной стороны, и, соответственно, зрение, слух, обоняние, с другой. «Сюда же относится то, что называется удовольствиями, огорчениями, желаниями, страхами, и прочие ощущения, множество которых имеют названия, а безымянным и вовсе нет числа» (156b). Соответственно, и мир наполняется приятным и противным, страшным и милым, желанным, тоскливым etc. «...Все разнообразие вещей возникает от взаимного общения и движения, причем невозможно, как говорится, твердо разграничить, что здесь действующее, а что страдающее <...> Ничто не есть само по себе, но все всегда возникает в связи с чем-то ” (157b, пер. Т.В.).
Не забудем, что речь идет об ощущении, чувстве, восприятии, испытывании, переживании как формах знания — на том основании, что именно они находятся в самой гуще существования, касаются самих вещей, как сказал бы феноменолог 10. События действенного, рождающего общения встречающихся и разлучающихся “силовых потоков”, — вот какое существующее открывается за тем (открывается тем), что часто называют опытом живого переживания и который противопоставляют “абстрактным понятиям”.
Некая неопределенность в онтологии знания-чувства должна привлечь наше внимание. Стихия это единый образ существования множества образов возникающего (порождаемого) и гибнущего сущего. Соответственно двойственна природа эстесис: ощущение есть знание сущего потому, что сливается с сущим, но также и потому, что разлучается с ним, являя пару: ощущаемое-ощущающее. Так все-таки: кинесис или дюнамис?..
Пофантазируем. В самом деле, разве не событие (живой опыт) любви порождает любящего и любимого так же, как событие видения, по словам Платона, наполняет глаз зрением, а сущее — цветом? Всякие “качества” и “способности” сами по себе суть лишь мертвые метки, памятки, следы бывших событий, встреч, случаев, про-исшествий, порываний и столкновений. Каждое переживание, вос-приятие порождает “двойняшек”, — существо восприимчивое к впечатлению, с одной стороны, и сопряженное с ним существо производящее впечатление, с другой. “Прекрасно”, “страшно”, “уныло” одинаково подразумевает и “мне” и “тут-это-оно” 11.
“Человек” здесь столь же мало дан заранее, как и “вещи”. Сам человек, который очутился (ощутился) вместе с оказавшимися вещами (и с теми, которые тем самым скрылись, не оказались) в мире, измеряется неким порождающим этот мир (такие-то вещи вместе с таким-то человеком) событием, — мгновенным, случайным, текущим, минующим. Все, что чувство, кажется, обретает в непосредственности испытания, оно тут же и теряет в потоке впечатлений 12.
Впрочем, мы, кажется, слишком спешим понять эстесис как эмпирию — опыт. В мире движения сама граница между производящим и испытывающим не может быть проведена с достаточной определенностью. Всякое “что” есть моментальная видимость, неизбежно расплывающаяся со временем, и это касается также и возможной фиксации того, “что” действует, и того, “что” испытывает. Никаких “что”, “то”, “это”, “мое”, “чье-то”, вообще никаких имен, которые могли бы к чему-то относиться, быть здесь не может. И «если бы кто-то вздумал остановить что-либо с помощью слова (), он тот час же был изобличен”(ib) 13. Между тем мы должны признать, что этими именами и местоимениями пронизана вся наша речь, в том числе и та, которую мы ведем: ведь когда мы говорим о движении, действии, испытывании, встрече, мы явно говорим или неявно подразумеваем что-то движущееся, производящее, воспринимающее etc. Чтобы событие ощущения, переживания могло быть ощущением чего-то — цвета, звука, горя, благодати — нужно, стало быть, что-то большее, чем переживание. Платон проводит тут аналитическую работу, выявляет, выделяет — может быть, впервые, — феномен чистого ощущения в том, что кажется чувственным восприятием, но содержит в себе еще что-то помимо чистого ощущения.
Вернемся, однако, к исходному тезису — чувственное восприятие всегда есть восприятие существующего и в качестве знания само существует без обмана — и зададим более привычный нам (“гносеологам”) вопрос: точно ли без обмана ()? А сны, видения, галлюцинации, болезненные ощущения, “измененные состояния сознания”? А — продолжим, понимая, что вовлекаемся уже в нешуточный спор, — озарения, откровения, мистические вознесения, тайновидение, ясновидение etc. 14? Сумеем ли мы быть столь наивными, чтобы апеллировать к какому-то нормальному состоянию здорового человека 15. Впрочем, нельзя вообще различить одно состояние от другого (чтобы, например, отметить некое состояние как здоровое, а другое как больное), потому что, если “знание есть ощущение”, и ощутимое возникает вместе с ощущающим и относительно него, нет никакого сравнения разных состояний, нет ни “что” возможного сравнения, ни “кто”, некому их сравнивать. Сон порождает одну двойчатку (мир-человек), болезнь — другую, здоровье — третью, и миры эти несообщимы. Строже говоря, каждое мгновение порождает особый мир, и непонятно не только то, почему я каждое утро просыпаюсь в самого себя, но и почему я сейчас все еще я (о ком речь вообще?) и все еще в тех же впечатлениях. Ощущение (чувство) не может ошибиться, потому что ощутимое соотносительно ему, в качестве ощущаемого оно и есть только сущее-относительно-него, относительно сущее (160bc) 16. Поскольку же все ощутимо сущее есть сущее относительно моего существа в качестве ощущающего (есть мое сущее), я и есть единственный судья () в моем мире. «Так, если суд мой непогрешим () и я не ошибаюсь в своих мыслях () о существующем и становящемся, как же могу я не знать того, что ощущаю?» (160d, пер.Т.В.). Словом, мы вроде бы выяснили, в каком смысле тезис Теэтета (а вместе с ним и тезис Протагора, и даже стихийный мир ранних “фисиологов”) истинен. Правда, последним утверждением сделан незаметный шаг, выводящий из чистого ощущения: появился некий судья, имеющий мысли, стало быть, отличный от потока ощущений.
__________
1 Аллюзия на название сочинения Протагора: “Истина”.
2 Намек на то, как может быть связана онтология стихий с “эпистемологией” чувственного восприятия, дает, например Эмпедокл. См. фр. В 107,109.
3 Вспомним Тютчева:
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь — и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой...
4 В “Софисте” именно этот “подвижный” смысл бытия существующего (быть=жить) вновь противопоставляется “покойному” смыслу, теперь уже в явной критике парменидовской онтологии. «Ради Зевса, — восклицает здесь Элеец, взявшийся испытать “учение нашего отца Парменида”, — дадим ли мы себя легко убедить в том, что движение, жизнь, душа и разумение не присущи истинным образом совершенно сущему , но что оно не живет, не разумеет, а величественное и непорочное (священное), не имея ума, стоит. — Мы допустили бы, о чужеземец, чудовищное утверждение, — отвечает Теэтет”(248d-249а).
5 Те, для кого знание есть слияние, со-впадение “субъкта” и “объекта”, растворение в.., отождествление с.., вчувствование etc., в свободную от слияния минуту могли бы подумать о том, что, растворяясь, они теряют в этом растворе не только себя, но и то, с чем имели в виду слиться.
6 Ср. теорию ощущений у Аристотеля, где, к примеру, именно акт видения актуализует зримое как зримое и зрение как зрение (“О душе”. Кн. II, гл. 5 6)).
7 Идея онтологической первичности события, случая, мгновения вводит нас в средоточие самой современной, даже пост-современной философской мысли.
Ср., например: «Неоограниченное становление само становится идеальным и бестелесным событием как таковым с характерной для него перестановкой прошлого и будущего, активного и пассивного, причины и эффекта, большего и меньшего, избытка и недостатка, уже есть и еще нет. Бесконечно делимое событие всегда двойственно <...> Будучи бесстрастным, событие позволяет активному и пассивному довольно легко меняться местами, поскольку не является ни тем, ни другим». — Делез Ж. Логика смысла. М.-Екатеринбург. 1998. С. 24.
8 Ср. “Софист”, 247е : “Я утверждаю теперь, что все, обладающее по своей природе способностью либо воздействовать на что-то другое, либо испытывать хоть малейшее воздействие, пусть от чего-то весьма незначительного и только один раз, — все это действительно существует. Я даю такое определение существующего; оно есть не что иное как способность .” (пер.С.А. Ананьина) ( []
, , · [] ).
9 Как трудно понять, что Сократ строит космогонические образы там, где мы ожидаем теорию сенсуализма, показывает, в частности, комментарий Ф. Корнфорда к этому месту. Что воспринимающее и действующее могут поменяться ролями, он иллюстрирует примером глаза, видящего глаз, или осязающего себя тела. См F. Cornford. Op.cit., p.47, n.4.
10 Не упустим и здесь отметить перекличку “динамической онтологии” эстесис-гипотезы “Теэтета” с современной феноменологией, в которой являющийся “мир” и интенциональное “сознание” тоже своего рода “двойняшки”, рожденные первичным “переживанием”. «Сами вещи, — писал в 1939г. захваченный новым открытием мира Сартр, — сами вещи внезапно открываются нам как ненавистные, привлекательные, ужасные и приятные <...> Гуссерль вновь внедрил ужас и очарование в сами вещи. Он возвратил нам мир художников и пророков: пугающий, враждебный, опасный, с убежищами благодати и любви». Sartre J.-P. Situation I. P. 1947, p.35. (Цит. в пер. А.И. Пигалева по изд. Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига. 1988, с. 320). Не забудем, разумеется, и то, что сама возможность снять при чтении “Теэтета” гносеологические очки, почти сросшиеся с нашими глазами, дана, в частности, феноменологической критикой.
11 Только живая встреча с ничто в опыте тоскии страха, которые внезапно нападают на нас, открывает саму возможность метафизической озадаченности, т.е. порождает соответствующую экзистенцию, — скажет М.Хайдеггер. См. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие. С. 21-22.
12 Мы, читатели «Теэтета», рискуем усматривать здесь столь сокровенные смыслы и затрагивать столь далекие темы, чтобы, во-первых, эстесис-гипотеза не казалась нам простой наивностью (или софизмом) и наш наивный платонизм не соблазнял бы нас отбросить ее одним махом, недолго думая о том, почему Платон так детально и упорно с нею разбирается, и, кажется, топчется на месте; во-вторых, — чтобы заранее придать соответствующий размах последующему разбирательству, прямо затрагивающему указанные смыслы и темы; в-третьих, чтобы вообще не только извлечь тему ощущения, чувства из гносеологического психологизма, но также и из всякого его “естественного” толкования, приоткрыть эту тему, как средоточие эпохально разных логик ее понимания и трактовки.
13 Так и у Гераклита, и у Парменида видимость разных существ возникает от их наименования.
14 Сказано: Бог есть Бог Авраама, Исаака и Иакова (а не Бог философов и ученых). Бог и верующий открываются вместе, одним откровением, так, как случилось произвести впечатление и испытать его. Знание (Бога) есть (его) ощущение, испытывание производимого (им) действия. Иными словами, человек есть мера всех вещей. Мир (человека) и человек (этого мира) суть “двойняшки”, порождаемые неким событием, мгновенно порождаемые и... мгновенно (молниеносно) расплывающиеся, растекающиеся, исчезающие в потоке, движении, относительности. Остаются же только слова, слова, слова…
15 Еще в прошлом веке чуткие люди заподозрили компетентность нормального и здорового. «Они говорят, — напомню я слова одного героя Достоевского, — “Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред”. А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих по себе” (Достоевский Ф.М. Полн. собр.соч.в 30 т. Т.6. М.1973, с.220-221). Нам-то, людям XX века, века неслыханного экспериментаторства человека над собой, века открытия всех возможных “врат восприятия” с помощью психоделических отмычек, но также и века пристального внимания к опыту (со всей его чувственностью) самых экзотических культур, к открытиям детского восприятия, к сновидениям, безумию и пр. , — совсем уж трудно полагаться на какой-то нормальный (естественный) порядок чувственного восприятия.
16 Памятуя затронутые выше горячие темы, извлечем из сказанного такую лемму: чем более знание, апеллирующее к живому опыту, стремится уйти в это живое чувство, раствориться в своем переживании, тем более оно уходит не только в свой, скрытый от других мир, но и в мир скрывающийся от самого постигающего, ибо в следующее мгновение все изменится и ничто не напомнит ему о том, что он только что пережил. Такой уход и называется беспамятством.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии