Предисловие к роману Г.Гессе «Игра в бисер»
Сергей Кобзев. Основная тема, на которую наталкивается Гессе, - игра в бисер. «Играть в бисер» - значит совмещать. Например, свести вместе какую-нибудь математическую выкладку, вальс Штрауса, закон о движении Солнца, «Книгу перемен», речь Юлия Цезаря и т.д. Но это очень сложно. Меня заинтересовала сама идея игры в бисер. Особенно в литературе. Ведь сам по себе смысл текстов уже исчерпан: их идеи, философия ( я говорю не о целых философских системах, как у Канта, Гегеля и т.д., а о том, когда берется несколько философских мыслей, развивающихся на протяжении всего текста), проблемы, психология, описания окружающего ( природы, бытия). Можно, конечно, из старого создавать новое ( как в физике: каким-нибудь законом пренебречь и получить новый). Значит, чтобы создать воистину что-то новое, надо искать новые формы, пренебрегая смыслом ( ведь при совершенно новой форме смысл будет тоже нов).
Самое первое, что мне пришло в голову, - взять зависимости и законы шахмат и воплотить их в текст: квадраты заполнить состоянием автора ( себя), например, любыми состояниями «Книги перемен» ( их тоже 64 гексаграммы). Фигура обозначала бы стиль написания: стиль Камю, Пушкина или любого другого писателя с ярко выраженным индивидуальным стилем. Берем определенный текст или определенную тему, делаем ходы (развиваем партию) и составляем текст: вот конь попал на какую-нибудь определенную клетку плюс стиль написания, и мы начинаем данными обстоятельствами формировать текст.
Тему придумываем сами, все, что интересно развить, хоть бы «Повальное влияние внесемейного секса на производительность муравьев». Лучше всего взять заданную, уже кем-то сыгранную партию, коротенькую. И вдруг на этого коня давит ферзь! У него свое состояние, так как он стоит на какой-то другой клетке. Конь попадает под влияние ферзя и или убегает, или ферзь съедает его, или мы защищаем его другой фигурой, которая тоже имеет что-то свое. Для одного человека – это неперспективно. Для нескольких – можно. Одному нужно всю жизнь потратить, чтобы составить партию.
Всех людей, составляющих тексты (наверное, и в любом творчестве) можно разделить на две большие группы ( по - пушкински): Моцарты и Сальери. Естественно, все, что я говорю, обращено к Сальери. Доказать, что Сальери – один из игроков в бисер, можно, если вспомнить его слова: «Поверил я алгеброй гармонию». У Сальери нет талантов, чтобы «играючи» составить что-то новое, важное и генитальное, получить новый смысл. Но с помощью формулы – «соединить в форме текста что-то необычное» - Сальери может стать гением.
Татьяна Борисовна Михайлова. То есть форма рождает смысл?
Сергей Кобзев. Я говорю. Что для Сальери остался способ через форму искать смысл.
В. С. Библер. Игра форм.
Владимир Соломонович Библер. Игра форм при определенной ее продолжительности может породить текст не менее гениальный, чем текст, рожденный интуицией.
Во-первых. Очень неожиданная метафора о некотором соединении Моцарта и Сальери. Кстати, Мандельштам как-то говорил, что Пушкин не чужд не только Моцарту, но и Сальери. Автор предлагает нам такую схему. Некий феномен культуры, произведение можно создать не только на уровне мгновенного абсолютного вдохновения, но и на уровне сложных перестановок многих слагаемых, невероятного усложнения правил игры стилистикой. И в этом плане возникает художественное произведение.
Может быть ( я продолжу мысль автора), для поэзии, искусства ХХ века, проблема соединения вдохновенной поэмы с невероятно сложной формой приобретает особое значение. Ведь век ХХ в искусстве – это некоторая попытка соединить, «скрестить» Моцарта и Сальери. В этой игре можно даже игре Сальери придать моцартовский план. И это интересный ход для понимания искусства. То, что называется формализмом, игрой форм, заумным языком, оказывается очень своеобразным оборотом в духовности человека. Причем не только в искусстве.
Возьмем науку. Тут и Гессе, и наш докладчик приобретают дополнительный голос в свою пользу. Ведь то, что Гессе называет игрой в бисер, во многом оказывается коллизией – и в науке, и в мышлении в целом. То есть происходит некоторый переход от материальности к созданию некоторых клеток, с помощью которых в литературоведении усиливаются идеи семиотики или структурализма. В математике соединяются идеи интуиционизма, идеи конструктивизма. То есть дело не в том, что интеллигенция занимается каким-то пустым делом а в том, что само мышление понимается как бесконечные перестановки из определенного количества слагаемых. Эта клеточная, шахматная интуиция оказывается чрезвычайно существенной.
Поэтому дело не только в том, что можно обойтись без образа Гессе. Без этого можно обойтись. А без ситуаций в современном мышлении, когда часто от содержательных сторон переходят к установлению новых структур, к игре между этими структурами, исходными стереотипами в психологии людей, к их перестановкам и т.д., не обойтись. Это вообще трагедия ( или не трагедия) человека ХХ века. Вот это первое.
То есть Гессе задумался над тем, что само мышление в новое время, в ХХ веке, как-то странно вырождается в некую игру форм. Вырождение это или некоторое действительно новое наполнение, над этим надо думать и думать. Математика, физика, литературоведение, мышление в целом заменяют чисто содержательный анализ анализом форм. Тут дело не только в авторстве Гессе.
Второй блок, который тут возникает: Сальери и Моцарт – некоторое странное скрещение для ХХ века. И возникает вот в какой связи. Конечно, игру в бисер можно понять и так: люди не занимаются делом, не приносят никакой пользы человечеству. Но то, что делают те, которые приносят пользу, оборачивается страшным «поджиганием дома». Возможно. что именно игра в бисер, занимаясь формальными вещами, оказывается существеннее в каком-то определенном плане, в плане изменения самой ментальности человека, чем то, что дает непосредственную пользу, но может оборачиваться крахом человечества. Соблазн игры в бисер – это не просто соблазн ничего не делать, это ужас перед серьезным делом,. которое оборачивается угрозой человечеству. И в этом плане то, над чем думал Гессе, эта игра форм, которая должна подчиняться определенным правилам, которая сознательно устраняется от выхода на пользу и т.д., оказывается негласной человеческой проблемой.
И третий блок, который возник в связи со следующей идеей автора ( как я ее понял), - это продолжение гессевской игры в бисер, но с наполнением ее действительно реальным содержанием. Кстати, нечто похожее действительно делали формалисты – Шкловский и др., формально определяя какие-то стилистические особенности Пушкина, Гессе, Мандельштама. Во втором номере «Нового мира» за 1991 год была великолепная статья Бродского о поэтике Цветаевой – обзор ее стилистических особенностей, пронизывающих всю ее поэтику. Например, он пишет, что многие ее стихи начинаются на «последнем крике». То есть то, что у другого поэта называется верхом, последним восклицанием, у нее оказывается опытом поэтического бытия на пределе. Далее им отмечается еще много интересных вещей, а именно: устанавливаются некоторые сходные стилистические особенности, учитывается, итак сказать, индивидуальность и формируется определенная фигура. Переходя в другую клетку доски, то есть попадая в иные обстоятельства, мы начинаем думать: а как этот стиль работал бы в другое время в других условиях, стал бы он работать в других сложных применениях, Или его этот сюжет задавил?
Возникают десятки возможных стилистическизх перестановок, и можно построить как бы некую воображаемую литературу на их основе. Нечто похожее. Но в другом плане, делал Театр на Таганке, когда ставил шекспировского «Гамлета», роль которого играл Высоцкий. Была такая задача: задан определенный образ Гамлета XV века. Как изменились бы его исходные позиции, перед какими трагедиями он бы встал, играя его в почти разорванном джинсовом костюме, с гитарой? А вместе с тем ситуация «быть или не быть» опять оказывается гамлетовской. То есть стилистическая игра вообще характерна для ХХ века. Цветаева или Анненский пишут греческие трагедии, но они сталкиваются вместе с тем с некоторой стилизацией, с обнаружением той трагедийной ситуацией в наших современных условиях. Поэтому мне кажется, Сергей поставил в некотором роде эксперимент.
Пойдем дальше. Представим «Игру в бисер» Гессе как игру форм, где определенная стилистика, поставленная в другие ситуации, должна меняться, на нее давит другая фигура, другой стиль, находящийся рядом на доске. Воздействие «дедовских» жанров на «внуковские» жанры. Возникает сложная ситуация, поэтому мне думается, что то, что наметил Сергей, является очень интересным и существенным. Но, к сожалению, у нас в последнее время возник кризис жанров…»…»( См.: В. С. Библер, И. Е. Берлянд, Т.Б.Михайлова, В.В.Алейников, Ксения Мельникова, Валерия Ахметова, Настя Валышкова, Юлия Наумова, Сергей Кобзев. Работа – это некий спор. Материалы экзаменационных коллоквиумов. Журнал «Дядька», М, 1998, № 1-2, с.112 – 114).
Первый ученик выключает магнитофон.
Первый ученик. К сожалению, в этом месте запись обрывается. Возможно, это обстоятельство – некий элемент тайной «игры форм».
- Войдите, чтобы оставлять комментарии