ЛЮЦИФЕР ЧЕРВЕВ (фрагменты)
И ее коса острижена
В парикмахерской лежит.
Б.Окуджава
...Экзамены закончились, десятиклассники перешли в одиннадцатый. Я, как всегда, уехал в родной Харьков. Таня Калиниченко, она же Адель, Надя Бахтигозина, Юля Вятчина, обе Лены (Байкалова и Михайловская) собирались сплавляться на плотах по реке Мане под чутким руководством Б.И.Хасана, известнейшего психолога.
Любимым музыкантом для моих девчонок стал Курт Кобейн, и мне было поручено привезти из Харькова кассеты “Нирваны” и, разумеется, майку с изображением Курта. Моя дочь Ульяна, с ужасом узнав, что мои ученицы до сих пор увлекаются “Нирваной” (это в 16-то лет!), посоветовала мне привезти в Красноярск отнюдь не “Нирвану”, а что-нибудь неизмеримо более приличное, скажем, “Дорс”. Впрочем, еще год назад, когда ей было 14, Ульяна отдала дань любви незабвенному Курту... Ульяна достает из шкафа маечку – специально для Танюши Калиниченко. Мне становится интересно, что это за Курт такой. Ульяна приносит кассету. Мы слушаем, а по ходу Ульяна надиктовывает мне синхронный перевод. Я его слегка обрабатываю – и русский текст готов.
И еще – Ульяна в самом деле почему-то заволновалась из-за нового увлечения моих девчонок. Честно говоря, даже послушав Курта, я не разделил ее волнений. Музыка как музыка. Стихи очень интересные. Ритм весьма необычный. Несколько песен мне очень понравились. В чем здесь опасность? Ну – о смерти. Все поют о смерти. Ну – покончил с собой. Все музыканты кончают с собой: профессия у них такая. Иначе им никто бы не верил. Я не купил “Дорс”. Я купил “Нирвану”. Все, что было в харьковских киосках. На прощанье Ульяна показала мне свое последнее произведение – молитву.
УЛЬЯНА КУРГАНОВА
ЗДРАВСТВУЙ, БОГ
Здравствуй, Бог, зачем ты, для кого ты? Чей ты? Мой? А зачем ты мне? Для веселья? Для несчастья? Для беды? Для раскаянья? Для исповеди? Почему ты есть? Как и для кого ты судишь? Почему я должна тебя бояться? Где ты? Почему я тебя не вижу? Ты мне помогаешь? Ты меня любишь? Ты меня жалеешь? Ты меня понимаешь? Нашел ли ты меня? Видишь, я протягиваю тебе руку, я гляжу тебе в глаза, я убираю волосы с твоего лба, я молюсь тебе, ты слышишь мою молитву? Для чего ты меня создал? Верю ли я в тебя? А ты в меня веришь? Посмотри мне в глаза, погладь меня по голове, прижми меня к сердцу и не отпускай, я не буду тебе ничего рассказывать, ты же ведь и так все знаешь, а знаешь ли? Я буду плакать, а ты будешь чувствовать мои слезы кожей, пожалей меня и люби меня, ведь ты же меня нашел, мы нашли друг друга... Возьми у меня все, что тебе надо, возьми, а я возьму у тебя только любовь, но я отдам ее только тебе, я не хочу, чтобы она осталась еще кому-нибудь.
Я – ничто, ты – все, но, я знаю, ты дашь мне свою любовь, потому что она только для меня такая, а для других она другая.
Кто ты???
Август 1996 года, Харьков
Мои ученицы ждали меня.
Я приехал в середине августа. И Таня Калиниченко с Юлей Вятчиной сразу повели меня к Марине Олеговне Саввиных.
– Вы думаете, что ничего не изменилось? Так много произошло. Такое все другое... – говорила Таня.
...Юля Вятчина и Таня Калиниченко бывают у меня. Завтра буду провожать их в плаванье. Надеюсь, все получится так, как я задумала. Мы начали играть в Митиленскую школу. У каждой – артистическое имя. Юльку я назвала бы Джульеттой. Но это – особенная, “ночная” Джульетта, из шекспировского подтекста, с кинжалом и ядом, остроумная и роковая. Татьяна остается Аделью... Меня же тут называют – пани Изабелла.
М.Саввиных – С.Курганову. Красноярск, 15 июля 1996 года
...Допоздна в маленькой “гнутой” комнате с зелеными обоями и непропорционально острым углом, подпирающим балконную дверь, горят свечи. Адель ненавидит свечи и зеленые обои. Она ненавидит эту комнату. Она ненавидит старую Дуэнью, которая без всякого спросу сует свой нос в самое заповедное, и вообще – начала не по делу путаться под ногами. Она ненавидит письмо с приветами для Масок, которое Дуэнья читает, не обращая внимания на ее нетерпеливый взгляд.
Она слишком жалеет эту руку, руку не отроковицы, но тетеньки... Она ненавидит себя за эту жалость. Она ненавидит себя за эту ненависть. Она боится, не хочет и не умеет ненавидеть. Она – очень добрая девочка.
Она танцует со старой Дуэньей красивый и сложный танец. Контр – данс. Вдвоем. Какое-то время они даже умудряются не наступать друг другу на ноги, вовремя увиливая в сторону... подальше, подальше друг от друга. Но – нет! Искусство требует жертв. И они снова приближаются друг к другу ради этого танца, причудливее и опаснее которого нет ничего на свете. Они обе без ума от своего танца. Что угодно отдадут за то, чтобы он продолжался. Они так любят его! Они так ненавидят его! Они так боятся его! А думают, наверно, что любят, ненавидят и боятся друг друга!
“I love you, baby! – шепчет Дуэнья, – Я – твой друг. Не оглядывайся и не останавливайся”.
“Ты ненавидишь меня, – думает Адель, – я убью тебя, попробуй только ступить на мою территорию”, – и пребольно щиплет Дуэнью за нарумяненную щеку.
Дуэнья вскрикивает и, притворно улыбаясь, уползает за кулисы, волоча за собой весь шелк, который только имелся на сцене... Он тянется за ней, складками, прядками, лоскутками, отделяясь от мебели, от подмостков, от нарисованного неба, от кулис...
Становится холодно и страшновато. Арлекин в клетчатом бело-красном трико спрыгивает с крыши на балкон, взвивается кисея... Свет гаснет.
На балконе у М.О. Таня рассказала мне про своего друга.
Я понимал, что это должно начаться, но все равно было больно и грустно. Я пожалел, что приехал в Красноярск. Надо было уезжать после десятого класса. Слушать эти истории... Улыбаться... Сочувствовать... Помогать советами... ЕЩЕ ЦЕЛЫЙ ГОД!!!
Выяснилось, что М.О. и девчонки переписываются. Письма большие, очень интересные. Фактически – это не просто письма, а проза, неплохая проза, особенно – у Тани и Юли. Слава Богу, стихов никто не пишет. Слушают только Курта. По ночам. До полного изнеможения. Все разговоры – о смерти. И о Курте. Родители волнуются. Таня однажды ночью вытащила видеокассету, которую не было уже сил смотреть, и разбила. Потом долго плакала. Дело плохо. Ульяна была права.
...Явление девяносто четвертое. Серебристо-черная Маска и Дуэнья играют на IBM-овской клавиатуре. В четыре руки. Музыка получается несколько судорожная, но чрезвычайно приятная для самих исполнительниц. Потом они пьют кофе с бутербродами (все тот же шоколадный крем, как обычно!) и сплетничают... Rape me... rape me... rape me... Курт Кобейн. Сопровождение мыслей... А потом вдруг – Григ, “Песня Сольвейг”.
На щеке у Дуэньи до сих пор – синяк исторического щипка. Серебристо-черная Маска замечательно лечит щипки и укусы... Просто лучше всех. Сама же она никогда не кусается и не щиплется – важно лишь, чтобы ты понимала: неловкое движение – и щипком не отделаешься, сожжет дотла! Но ведь до этого не дойдет! Мы ведь так любим друг друга!
...Первое стихотворение Люцифера Червева было коллективным. Оно написано Леной Байкаловой, Юлей Вятчиной, Леной Михайловской и Таней Калиниченко в кафе “Славянское”, где мы впятером пили шампанское по случаю моего прибытия и приближающегося начала последнего учебного года. Разумеется, называлось стихотворение “Оно”. Каждая из девочек написала по строчке каждой строфы.
“ОНО”
Двенадцать месяцев. Угрызенья совести.
Грызут печень и желудок молодости.
Осколки мыслей в нирвану погружены
Они крошатся, их путают с лужами.
Мелодия рвоты в песне простительна.
И мчатся по полю коровы язвительно.
Мозг разлагается, горло простужено.
В зубах ковыряют огрызком оружия.
Больное пристрастие ветром навеяно.
И чьи-то железные руки потеряны.
Грязною кровью запятнано солнышко.
Дерзкая глина молится колышку.
Август 1996 года
М.О., прочитав такое, сообразила, что появился новый автор. Он был назван Люцифером Червевым. Юля Вятчина нарисовала несколько портретов Червева. Он оказался очень красивым юношей, слегка похожим на Курта Кобейна.
Дети начали писать стихи...
ПРИКАЗ
по школе 111 ступени
от 10 сентября 1996 г.
1. Отчислить из школы сроком на 2 дня учащихся школы за нарушение учебной дисциплины:
Байкалову Е.
Вятчину Ю.
Калиниченко Т.
Беккер Е.
Михайловскую Е.
2. Предупредить учителя математики Курганова С.Ю. о необходимости нормального учебного порядка.
Директор Фрумин И.Д.
* * *
1.
Ему кажется, что весь мир созерцает его величие,
Но он всего лишь немой мальчик.
Все его богатство – маленькая грязная комната,
Которую он выдает за дворец,
Но он всего лишь немой мальчик.
Его трон – старый детский горшок,
Который он часто бросал под кровать,
Считая себя взрослым,
Но он всего лишь немой мальчик.
Изглоданное игрушечное ружье –
Самое дорогое, что у него есть.
Ружье – это Армия. Армия – это сила.
Но он всего лишь немой мальчик.
И если спросить: кто сидит на бетонном полу,
Обхватив коленки руками,
Люди ответят: “Всего лишь немой мальчик”.
2.
Он говорит себе: я еще молод!
И мне не нужны зеркала света...
Он никогда не смотрел на свое отраженье
И забыл собственное лицо...
3.
Спина разрыта. Плечи раскопаны.
Грязные ноги липнут к земле.
Зачем нужны когда-то растоптанные
Крылья – тебе или мне?
Равнодушное слово, себя породившее,
Медленно будет курить “нелюбовь”.
Ангел споет для себя победившего,
Крыльями горло срывая вновь.
(Лоб разбивая в кровь...).
Он не волнуется. Он в безопасности.
Глупое имя его спасет.
Так объясните мне четко, для ясности,
Крылья он нам отдает?
– Он пропил свои крылья...
4.
Ждите, ждите, неправедные...
Ночью вы не животные,
Ночью вы – животы!
5.
Первый удар – твой.
БАЦ!
– Ну как?
– У меня потекла кровь
– Ее много?
– Ровно столько, чтобы засмеяться.
– Я не возьму тебя с собой.
– Я пойду в другую сторону...
6.
– Возьми эту каплю; представь, что водопад в тебя плюнул.
– Она попала мне на шею. Она холодная – медленно сползает по моим плечам, по спине, как будто кто-то размазывает ее по моему телу, мраморным пальцем.
Но я не вздрогну,
Горло больное...
– Если это не поток – не больно. Поток пригвождает и убивает. Смертью – легче.
– Вот и все. А она скользит дальше. Ее толкают. Мраморным пальцем.
(Ю. Вятчина. Сентябрь – октябрь 1996 года)
* * *
Вот пень трухлявый встал,
пошел и исполняет роль шута,
А леди подкармливает с пальчиков печеньем,
как собачку,
Или змею, свернувшуюся у ног колечком.
И Сальвадор Дали ушными раковинами
с картины прислушивается
К пошлым разговорам, смешкам,
стихам и щелканью ногтей,
Кусаемых зубами.
Сидит богиня с книжкой, глазами обнимая всех и вся.
И складывает злато мыслей в большой карман.
Бананы улыбаются с тарелки, лукаво щурясь.
И печенья крошки ждут птиц.
Собака под столом, хвостом виляя,
пытается завлечь к себе кота.
И разодрать его.
И вдруг звонок развеял пошлый мрак раздумий.
На растерзанье прибыл кот!
Собака гложет сахар в предвкушеньи.
Другие тени плачут и смеются,
пытаются собрать в одну палитру.
Смену красок. Но безуспешно!
Со стен облазит штукатурка
и выгибают спины кирпичи.
Не в силах уместить в одной квартире
Обилье карнавала.
(Е.Байкалова. Декабрь 1996 года)
УСКОРЕННЫЙ КУРС МАТЕМАТИКИ
Беззащитный Эвклид разместился
в подошвах сандалий песочного Пифагора:
Пифагор старательно выбелит
позвоночную ткань эвклидовскую.
Красиво окружность насыщается,
Отдавая свои полы диаметру
четыре плюс пчелиное брюшко.
МОЙ СИМВОЛИЗМ
Ворвутся тошно влажные дешевые молитвы,
И стоя на коленях пред стеной,
Смеясь своруют маленький остаток бритвы
И вдруг изрежут ливень над собой!
“Я бесценен, – ливень им в ответ, –
Полосуйте лучше мраморные тучи”.
И над сотканным явленьем ветхий свет
В кипы с грохотом делить забытых учит.
“Вон вы видите в стекле лицо, –
Облака кровавые шептали;
“Выньте из курятника его яйцо,
Обожгите, прежде чем пороть вас обучали”.
Те, слегка наивные, застыли,
Впершись пальцами в мозолистые веки,
Скрытно их давно уж расчленили,
Так... случайно не познав постылой их опеки.
(Елена Михайловская. Декабрь 1996 года)
- Войдите, чтобы оставлять комментарии