Филолог. Проблеме катарсиса посвящает специальную работу Е.Г.Рабинович ( Рабинович Е. Г. «Безвредная радость»: о трагическом катарсисе у Аристотеля. – Mathesis. Из истории античной науки и философии. М., «Наука», 1991, с.103 - 113). Е.Рабинович начинает исподволь, анализируя понимание катарсиса в работе Аристотеля «Политика». В этой работе Аристотель пишет:
«Поистине, та же страсть (patos), которая с силою одолевает иные души, присуща всем по-разному – кому более, кому менее: таковы жалость, страх, а еще восторг (entusiasmos), ибо и этим порывом некоторые одержимы, как видим мы по священным песнопениям, когда <эти люди> пользуют (hresontai - от hresimos – полезно) душу разрешающими (eksorgiadzusi) напевами, утешаясь точно как от излечения и катарсиса. Это же самое необходимо претерпевают и жалостливые и пугливые, и все вообще прочие впечатлительные (patetikoi) <люди постольку>, поскольку каждого одолевает одна из поименованных страстей и у всех возникает некий катарсис и вместе с удовольствием дает облегчение; подобным же образом катартические напевы доставляют людям безвредную радость» (Polit. VIII, 7, 1342 a 5 -6).
Приводя перевод этого фрагмента, Е. Рабинович приводит слово «katharsis» по – гречески, естественно, с буквой «тета» ( кафарсис, а не катарсис), и оставляет без перевода. Рабинович комментирует Аристотеля следующим образом:
«Людей одолевают страсти – одних больше, других – меньше. Страсти конкретны – у каждого своя. Все стремятся завершить страсть катарсисом, в коем соединяются удовольствие и облегчение. Катарсисы различны, как различны страсти – поэтому обобщенно говорится о « некоем катарсисе» (katharsis tis). Для тех, чья страсть – восторг, путем к катарсису является священный напев. Для тех, чья страсть - страх или жалость, путь к катарсису другой, а какой, не сказано, но можно предположить, что это, в частности, трагедия, так как в «Поэтике» Аристотель упоминает об этих чувствах. Трагический катарсис, стало быть, вполне отличен от музыкального: иная страсть, иной способ ее завершения, иной итог, иная «безвредная радость», потому что ( как сказано в той же «Политике» чуть ниже) каждый получает удовольствие от того, что родственно его душе (to kata fusin oikeion)…
…Никакой катарсис не может быть излечением – это очевидно из соседства слов «излечение» и «катарсис»,…для Аристотеля катарсис не синонимичен излечению…
…Трагический катарсис не равен музыкальному. Музыкальный катарсис является разрядкой психического напряжения и достигается посредством экс-оргиастических или катарсических мелодий. Глаголы eksorgiadzein и katharidzein близки по значению и могут быть переведены как «очищать», однако eksorgiadzein – культовый термин, предполагающий некую психофизиологическую разрядку в результате участия в обрядовых действиях, а katharidzein имеет значение более общее и применимо к очищению сакральному, бытовому, медицинскому, вообще к любому процессу удаления действительной или концептуальной грязи. Таким образом, более конкретную смысловую нагрузку несет eksorgiadzein, и можно сказать, что музыкальный катарсис достигается эксоргастическим способом. А трагический, стало быть, другим, и, значит, распространенные сейчас психологические теории трагического катарсиса, связывающие его с подсознательными процессами, суть автоматическое и опровергаемое текстом Аристотеля перенесение характеристик музыкального катарсиса на трагический…
…Вообще говоря, воздействие трагедии на зрителя было весьма многообразно, и не последнюю роль в этом воздействии играла музыка, - но не для Аристотеля, откровенно пренебрегающего в «Поэтике» не только мелосом, но и метром. «Безвредная радость», которой ожидал Аристотель от искусства и – в особенности – от своего любимого жанра, т.е. от трагедии, определяется им уже в одном из начальных параграфов «Поэтики» (1448b 12): «Не только философам, но равно и прочим людям сладостнее всего - познавать»…Катарсис должен быть связан с некоторой формой интеллектуального удовлетворения.»( Рабинович Е. Г. «Безвредная радость»: о трагическом катарсисе у Аристотеля. – Mathesis. Из истории античной науки и философии. М., «Наука», 1991, с.105 - 107).
Культуролог. Если суммировать размышления Рабиновича, получится вот что:
1). Катарсис не есть излечение. Здесь Рабинович спорит с Бернайсом, который понял музыкальный катарсис в медицинском смысле (Bernays J. Zwel Abhandlungen uber die aristotilische Theorie des Drama. B., 1857).
2). Трагический катарсис не равен музыкальному. Музыкальный катарсис (кафарсис) является eks – orgiadzein, то есть бессознательной психофизиологической разрядкой в результате участия в оргиастическом ритуале. Аристотель же для описания трагического кафарсиса употребляет другое слово - katharidzein, более общий термин, который можно перевести как «удаление любой грязи» (о-чищение)
3) Трагический кафарсис – особый вид о-чищения, связанный с пробуждением сознания, с процессами сладостного познания, формами интеллектуального удовлетворения.
Педагог ШДК. Но тогда можно говорить о том, что в трагедии возможны и kath - aridzein, и eks – orgiadzein. Последнее касается песен и плясок Хора, так сказать, «духа музыки», о котором говорит Ницше как об источнике трагедии. Может быть, переживание eks – orgiadzein при созерцании песен и плясок Хора ( скажем, хора эриний вокруг Ореста) создает тот сакрально-мифологический «фон» трагедии, который и должен быть преодолен речью героя, приходящего в сознание. Может быть, в этом состоит роль мелоса античной трагедии ( в отличие от ее логоса)?
Первый ученик. А, возможно, кафарсис как очищение, связанное с «судом» над собой, с рождением со-вести, узнаванием самого себя (встречей с самим собой) - противопоставляется оргиастическому обрядовому очищению?
Культуролог. Но, быть может, преображение Хора эриний – в Хор эвменид, осуществленное Афиной ( и всей трагедией), превращение безумной оргиастической пляски – в гармоничный танец знаменует превращение eks – orgiadzein в kath - aridzein,
и из духа ритуально-катарсической оргиастической музыки и пластики рождается – с помощью трагического логоса – музыка и пластика трагического катарсиса?
Учитель зарубежной литературы. Нет и не может быть у катарсиса музыки и пластики! Аристотель ясно говорит: трагический катарсис связан с процессами сознания, познания, мышления.
Педагог ШДК. Так сознания или познания? Для В.С.Библера – это разные процессы. Если космос и герой приводится в античной трагедии в ситуацию познания, то, скорее всего, музыка и пластика не понадобятся. А вот если космос и герой в трагедии приходят в сознание, тогда мелос так же необходим, как и логос. Мелос тоже как бы приходит в сознание, переходя от бессознательного оргиастического eks – orgiadzein , к рождению осознанных выразительных ритмов и жестов kath – aridzein.
Филолог. Давайте вспомним, как это делается в «Орестее».
В самом начале «Эвменид» - последней, «катарсической» трагедии цикла «Орестея», перед спящими Эриниями возникает призрак Клитемнестры. Здесь важно, что Хор состоит из персонажей, которых человек видеть и слышать не может. Эриний видит только Орест ( потому что они его преследуют) и хтоническое существо – Тень Клитемнестры. Зрители при этом испытывали, видимо, странное чувство: как Хор в «Эдипе-царе», они видят и слышат то, что видеть и слышать смертному запретно.
Поначалу в ответ на речь Тени Клитемнестры Хор отвечает лишь стоном ( 2 раза), вздохами ( 2 раза). Затем, после громких стенаний, произносит отрывистые крики ритуального агона – травли:
Хор
Стенает громко.
Лови, лови, лови, лови!..тут!..стой!..
Тень Клитемнестры, замечает, что Хор эриний лишь рыщет, лает, нюхает и ловит дичь.
Культуролог. Вспомните Ваши филологические изыскания: Эдип перед последним «анагнорисисом» говорит: «os o kairos eurestai tade» - «ибо вот настал срок всему открыться»:
eu – хорошо, совершенно, идеально
euris (eu-ris) – c хорошим носом, обонянием, чуткий
eurisko (eu-risko) – находить (букв. – вынюхивать), открывать, изобретать, выдумывать
eurema – находка, неожиданное счастье; изобретение, открытие
euretos – могущий быть найденным, открытым
euretes – изобретатель
euresis – нахождение, открытие, изобретение (букв. вынюхивание)
«…смертельно вовремя мойры завершится слежка». Так сказать, «эв - рика!», вы-нюхалось, вы-нос-илось, об-наружилось!
Филолог. Ну да. Подобно сказителю волшебной сказки, Эсхил показывает ошеломленным зрителям невидимое и жуткое – гончих псов Судьбы. Песня и танец этих существ – жуткие, хтонические:
Хор
Творят самоуправство боги новые.
Правды сильней их власть.
Вот трон его:
Сверху и донизу
Весь кровью залит он!
Вот Пуп Земли, -
В пятнах весь
Черных дел,
В гное скверн!
Сосуд проклятий! Сток зараз!
Культуролог. Перед самым появлением Аполлона, который изгоняет Хор из храма, эринии лают, порицая сына Зевса:
Хор
Со мной враждуя, все же не спасешь его!
Скройся под землю он,
Будет и там
Настигнут.
Месть на главу свою,
Дерзкий, навлек, - и месть
Его найдет.
И на распутьи – казнь.
Надо заметить, что Аполлон, изгоняя гончих «псис», ведет себя не менее агрессивно и жутко. Его речь тоже состоит из слов, только что оторванных от действия. Это еще слова-бичи, слова-молнии. Аполлон, как и эринии, изначально уверен в своей правоте. Аполлон нападает на эриний с такой же яростью и ослеплением, с какой Эдип-царь нападает на Креонта.
Филолог. Это важное замечание! Не просто хтоническая правда эриний уступает место высокой правде Аполлона и Афины. Обе правды поначалу «хтоничны», архаичны, связаны с агрессивным словом-действием (вынюхиванием, укусом змеи или ударом жезлом):
Аполлон
Вон, вам повелеваю! Изыдите вон
Из сих чертогов! Прочь от порицалища!
Неровен час – ужалит, с тетивы златой
Спорхнув, змея – летунья среброкрылая:
Изрыгнете от боли с пеной черною
Все сгустки крови, слизанной со свежих ран.
Тут храм, не место лобное, где плетью бьют,
Выкалывают очи, рубят головы,
Камнями поражают, четвертуют, рвут,
Скопят, увечат, с долгим воем корчатся
Посаженные на кол…
Живей, исчадья мрака! Козовод жезлом
Так гонит стадо черных коз. Без пастыря, -
Кому пасти вас любо? – всей гурьбою вон!
Культуролог. Позволю себе замечание о «хтоничности» Аполлона. И у Гомера Аполлон ( как это точно заметил А.Лосев) не только статуарен, прекрасен, человекоподобен, наделен размеренной плавной походкой,исполнен логоса и олимпийского гармоничного мелоса. В гневе он, как страшный оборотень, превращается в невидимого, юркого, подвижного, прыгающего и карающего демона. Такого Аполлона греки никогда не изображали – очень страшно было. О таком ( хтоническом) Аполлоне лишь говорили:
,,,Tu d* eklue Foibos Apollon,
be de kat* Oulumpoio karenon, hoomenos ker,
toks* omoisin exon amferefea te fareteren.
Eklagksan d* ar oistoi ep* omon hoomenoio,
Autu kinetentos o d* eie nukti eoikos.
Педагог ШДК
…И приходит в бешенство Феб Аполлон,
срывается с Олимпа вершины, раздраженный, наполненный гневом-желчью смертельной,
лук за плечами держит и с обеих сторон закрытый колчан.
Звучат стрелы за плечами так раздраженно-желчно и гневно,
Возмущенный, он сам, как стрела, устремляется, наступлению ночи подобный.
Учитель зарубежной литературы (сдерживая недовольство). Н.Гнедич переводит так:
… И внял Аполлон сребролукий,
Быстро с Олимпа вершины устремился, пышущий гневом,
Лук за плечами неся и колчан со стрелами закрытый;
Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный.
Педагог ШДК. Девятиклассник Ярослав Великодный вольно перевел этот фрагмент:
…В ярость пришедший сын Леты
С высокого Олимпа летит, стрелою звеня возмущенно,
Ликом, что гнев исказил,
В ночь все вокруг обращая. Так он с Олимпа сошел, мраку подобный Тартара.
Культуролог. Еще страшнее изображен судьбоносный и карающий Аполлон в «Эдипе-царе» Софокла. Вначале он врывается в жизнь Эдипа невидимым и неназываемым демоном. Хор спрашивает Эдипа:
…Tis o pedesas
meidzona daimon ton makiston
pros se dusdaimoni moira…
Педагог ШДК.
…Каков он, прыжок
мощного демона, длинный,
на твою несчастную (безбожную, бесталанную) долю?!
Учитель зарубежной литературы. У Гнедича:
Что за демон неистовым прянул прыжком
На твою несчастливую долю?
Культуролог. Затем уже сам Эдип спрашивает:
…Io daimon, in* eksellon…
Педагог ШДК.
…О, неназываемый демон, куда выпрыгнул?
Филолог. У С.Шервинского, как всем известно:
…Ты привел меня, рок мой, куда?
Культуролог. Ослепленный Эдип кричит:
Io skotu
Nefos emon apotropon, epiplomenon afaton…
Педагог ШДК.
Йо! Тайный мрак
Облаком меня от людей отлучил, напал невыразимый…
Филолог. У Шервинского:
О туча мрака!
Я ужасом объят невыразимым…
Педагог ШДК. У Ярослава Великодного:
О, мрак заоблачный нечеловека сделал из меня!
Он, невыразимый…
Культуролог. Наконец, Хор еще раз спрашивает Эдипа:
O deina drasas, pos etles toiauta sas
opseis maranai: tis s* epere daimonon…
Педагог ШДК.
О, неназываемый, ужасное замысливший! Как осмелился ты
глаза погасить: каким ты уязвлен демоном?
Филолог. У Шервинского:
О страшное свершивший! Как дерзнул
Ты очи погасил? Внушили боги?
Культуролог. И в это судьбоносное дня античной культуры трагическое мгновение ( в которое, вопреки Ярхо, у греков и рождается со-весть, личная ответственность за свой Рок) Эдип одновременно громко произносит имя неназываемого ранее демона – «Аполлон» и – принимает ответственность за поступок ( страшный хтонический прыжок) бога – на себя. И тем самым превращает хтонический прыжок неназываемого демона – в ответственный (со-вестливый) поступок человека:
Apollon tad* en, Appolon, filoi,
O kaka, kaka telon ema tad* ema patea
Epaide d* autoheir nin utis, all* ego tlamon.
Педагог ШДК.
Аполлон, он, Аполлон, любезные,
О! Горести, горести произвел мои, так меня растоптал!
Постыдное же сделал собственноручно. Меня – никто, но я, дерзкий.
Филолог. У Шервинского так:
Аполлоново веленье,
Аполлон решил, родные!
Завершил мои он беды!
Глаз никто не поражал мне –
Сам глаза я поразил.
Первый ученик. В «Оресте» Аполлон, впадая в «хюбрис», изгоняя Хор эриний из храма и пытаясь остановить их гон – «агон», сам останавливается в своем «гоне» по отношению к эринниям. Эписодий первый «Эвменид» заканчивается амеханически:
Предводительница хора
Пусть ты велик пред Зевсом: не умалю я
Тебе в цголу прав своих. Кровь матери
Взывает об отмщеньи! Выхожу на лов.
Аполлон.
А я покрою и спасу поклонника
Моей святыни. Смертным и богам равно
Взять под защиту мужа и предать – грешно.
Исчезает.
Хор убегает с орхестры.
Храм затворяется.
Орхестра пуста.
Педагог ШДК. Во втором эписодии показан ритуальный хоровод эриний, который обычно заершался смертью жертвы - нечистого, грешника, которого они, настигнув, окружали. Мне вспомнился в связи с этим потрясающей силы эпизод из одного из фильмов о гражданской войне в России. Белые захватывают в плен красноармейца и начинают танцевать хоровод – «Барыню» с шашками наголо вокруг пленного. Ужас заключается в том, что смерть наступает не сразу, а после долгого танца и песни. Красный разведчик, находящийся среди танцующих, не выдерживает и убивает шашкой своего товарища – пленника. Белые негодуют: такую «Барыню» испортил…
Филолог. Хор эриний поет:
Заведем хоровод! Вкруг убийцы кружить,
Песнь убийце сложить
Нам подземная Муза внушила…
Культуролог. Таким образом Эсхил выводит на орхестру архаический мелос эриний, которпрый будет на орхестре же и преобразован в голос эвменид:
Мать убил-
Пойман был-
Им владеть
Претит мне бог!
(Припев сопровождается пляскою Хора вокруг Ореста)
Песнь мы поем:
Ты обречен!
Мысли затмит, - сердце смутит, -
Дух сокрушит в тебе гимн мой,
Гимн Эриний, страшный гимн!
Околдован, иссушен,
Кто безлирный слышал гимн…
…Коло замкнув, дико скачу,
Тяжкой стопой землю топчу.
Резвую прыть бег утомил:
Шаток мой шаг, грузен мой шаг…
Тяжко шествует Ата…
Филолог. В песни эриний звучит «безлирный гимн», хтонический голос «глубинных правд», разящий убийцу не менее беспощадно, чем стрелы разъяренного, ночи подобного Аполлона. Хтонический мелос а-полисен: «Ни чести нет нам, ни места нам нет ни от людей, ни у богов».
Педагог ШДК. «Барыню» останавливает выехавшая на колеснице Афина. Вместо того, чтобы продолжать ритуальное хтоническое песнопение, эринии начинают рассказывать Афине, кто они, и сами называют Афине свое имя:
Мы-дети Ночи, прежде век рожденные,
И карами зовут нас в преисподней тьме.
Филолог. По сути дела при Афине ( и перед взглядом зрителей трагедии) эринии начинают выстраивать свою «оправдательную речь». Из невидимого, не имеющего ни облика, ни имени вихря, они превращаются в осознавающих самих себя, приходящих в сознание «героев трагедии». Арахический мелос сменяется осмысляющим словом. Эринии рассказывают о своем «служении», растолковывая свою «функцию»:
Афина
Ваш род я ныне знаю, и прозвание.
Предводительница хора
Сейчас и сан узнаешь и служение.
Афина
Узнаю, если ясно растолкуешь мне.
Предводительница хора
Мы гоним душегубцев из домов людских.
Афина
Куда ж? И где погоне грань положена?
Предводительница хора
Где нет ни места радости, ни имени.
Культуролог. То есть и Афина впервые видит эриний, и для нее первый разговор с эриниями не менее значим и трагичен, чем узнавание ослепленного Эдипа – хором старейшин. И Эдип, и хор эриний находятся в «точке акме» и вещают «из бездны», из неназываемого, безымянного.
Филолог. Только если в «Эдипе-царе» в «точке акме» находится только герой (Эдип), а хор старейшин попадает в эту точку ( вместе со зрителями) благодаря воли к узнаванию и со-страданию, благодаря преодолению страха со-страдания, то в «Оресте» в «точку акме» попадает весь хор, окруживший героя, а зритель смотрит на хор глазами Афины, допрашивающей и героя, и Хор.
Культуролог. Перед лицом Афины и зрителей и «выпрямляется» хороводный мелос архаических эриний. Эринии лишаются этого мелоса подобно тому, как Эдип лишился зрения. Хор эриний( архаический ритуал очищения) сам переживает очищение, катарсис, смывает кровь со своих рук. Кровавый ритуальный кафарсис, очищаясь в день суда, преобразуется в трагический катарсис.
Первый ученик. Афина теперь обращается к Оресту, выводя его за пределы ритуального жертвенного круга. Афина и от Ореста требует «ясной речи» ( до этого он был объят предсмертным ужасом), в которой «страстотерпцу» надлежит назвать свое имя, род, племя,отечество и поведать свою беду. В этой рефлексии Орест прежде всего рассказывает о том, что уже прошел ритуальное очищение (кафарсис):
Орест
Не залит кровью я бежал под твой покров,
Рукой нескверной обнял изваяние.
Великое в сем деле есть свидетельство.
Уставлено: преступник да безмолвствует,
Доколе очиститель некий кровью жертв,
Сосущих млеко, мужа не обрызгает.
Давно меня кропили по чужим домам
И жертвенною кровью и речной водой.
Филолог. После речи Ореста сама Афина впадает в ситуацию трагического недоумения, амехании:
Афина
Столь страшно это дело, что не смертному
Его судить. Запретно и богине мне
Кровавой мести ведать тяжбы тяжкие.
То – правда, что нескверно богомолец мой,
Очистившись по чину, ты пришел сюда…
…Но там, где ты – врагини. Отослать ни с чем
Нельзя их гневных…
…Исхода я не вижу: ни оставить здесь,
Ни гнать их не дерзаю; там и тут – беда.
Культуролог. Трагическая амехания ( спор двух правд, невозможность выбора между двух зол) оформляется в виде конструкции суда, делающего эту амеханию осознанным культурным процессом, задающим форму длительного судебного диалога, переводящего взаимный гон и «агон» в осознанную цивилизационную процедуру:
Афина
Но поелику спор дошел до судбища,
Навек отныне выборных присяжных суд
О тяжбах крови здесь да будет, я рекла.
Зовите очевидцев и свидетелей,
Уликой, клятвой испытуйте истину.
Из граждан града лучших изберу людей,
И к судоговоренью я приду сама;
Они ж присяги не преступят, суд творя.
Филолог. Афина входит во главе шествия избранных в судьи граждан. Рядом – трубач. Сзади теснится народ. Судьи занимают места, Афина председательствует. Аполлон появляется возле Ореста на месте обвиняемого. Аполлон называет себя свидетелем, а также зашитником и сообщником преступника. Аполлон принимает на себя вину и, между прочим, сообщает, что явился kathartes ( очистителем) для Ореста.
Орест, отвечая Хору эриний, признается в убийстве, но утверждает, что матереубийство совершить ему приказал «вещун» - Аполлон. Аполлон произносит большую защитительную речь. Судьи голосуют. Аполлон исчезает. Афина объявляет оправдательный приговор. Орест произносит радостную речь и уходит.
Начинается трагический катарсис Хора.
Сначала Хор по-прежнему злобно угрожает:
Яд на окрестный край,
Черный яд мой выплюну,
Яд змеи растоптанной!...
Афина пытается увещевать эриний. Они продолжают источать яд:
В черной расселине
Мне отвели вертеп.
Гнев спирает грудь,
Местью хочу дохнуть…
Афина терпеливо подолжает увещевательные речи, смиренно претерпевая гнев эриний. Эринии продолжают гневаться и стенать, повторяя один и тот же куплет.
И только после многократных очистительных речей Афины Предводительница Хора вдруг задает вопрос:
Владычица Афина! Дом какой мне дашь?
После благоприятного ответа Афины следует признание эриний:
Меня ты укрощаешь; умиряешь гнев.
Это – перелом, перипетия для Хора. Песнь Хора становится гармоничной, преобразуется мелос всей трагедии. Вместо архаического мелоса возникает мелос трагического катарсиса: Хор исполняет оду:
Будь мне свят,
Наш с Палладой общий град!
Его ж
Зевс блюдет и браней вождь
Арей крепит, грозя грозой!
Град – оплот и образ
Эллинских родных святынь!
Ода переходит в гимн радости:
Радуйтесь, радуйтесь! –
Вам возглашаю снова,
Боги в граде сущие,
Смертные, рожденные
В отчизне Палладиной!
В сгустившихся сумерках, при свете факелов, строится предводимое Афиною всенародное праздничное шествие. За жрицами ведут жертвенных Агнцов, несут сосуды и корзины с дарами. Так завершается катарсис.
Педагог ШДК. Я хочу сделать замечание, возвращающее нас к спору о происхождении волшебной сказки. В «Хоэфорах» появление эриний вызывает у Ореста священный ужас, подобный тому ужасу, который описывает Пропп, рассказывая о вторжении инициаторов в деревню во время начала архаического обряда. Орест кричит:
А!..А!..Кто эти жены в черном рубище?
Клубятся змеи в их власах…Горгоны ли?..
Нельзя при них на месте оставаться мне.
«Эвмениды» же начинаются сценой почти комической. Мы видим спящих старух – Эриний. Они устали. Они стары. Они кряхтят, ленятся. Им неохота исполнять свой долг. В этот момент они похожи на сказочную Бабу Ягу: элемент комического в трагедии делает эриний не такими страшными, они обретают понятный старушечий образ, с ними, оказывается, можно разговаривать, а как позже выяснится – и договариваться. Так из персонажей обряда рождаются сказочные персонажи.
Филолог. Но, во-первых, катарсический ритуал – это не инициация. Во-вторых, для рождения сказочного персонажа нужен другой герой. Не Орест, а Иванушка-дурачок, средневековый простак - мужичонка. Поэтому преобразование ритуальной инициации в средневековой культуре порождает волшебную сказку, а преобразование ритуального катарсиса в античной культуре порождает трагедию.
Первый ученик. Мы двигаемся вслед за Орестом на его долгом катарсическом пути из Дельф в Афины, от места жуткого колдовства и загадочных вещаний – на афинский Ареопаг, открытую площадь судебного разбирательства, где действуют не архаические заклинания, а ясные слова и доказательства. Конечно, важнейшее событие «Эвменид» - явление эриний в виде хора-героя, выход на свет этих хтонических, живущих в ночном бессолнечном мраке, по природе своей невидимых и слепых сил.
Эринии пробуждаются, приходят в себя. Они выходят на свет, обретают облик. А увиденный нами ужас, страх, названный по имени, уже отличен от нас. Мы уже освобождаемся от лишающей сознания одержимости им – «бежать, бежать…»( См. Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.36-37)
Педагог ШДК. Очень интересно! Не могли бы Вы развить эти мысли более обстоятельно?
Первый ученик. Перефразируя Платона, отвечу: «Только бы слушал!». Вспомним, «как сделана» вся трилогия «Орестея» Эсхила. Первая часть трилогии начинается, как известно, возвращением Агамемнона в Аргос. В Аргосе круг его рокового путешествия должен подвергнуться катарсису, просветлению и очищению.
Филолог. Трагедию открывает свет, видимый на крыше дворца. Свет возвещает падение Трои. Страж говорит:
Далече что сверкнуло? Огонечек мал,
Что нам сулишь мерцаньем? Не победы ль день,
Не праздество ль, не пиршества ль по городу?..
Костер! Костер!
Это – зарница молнии Зевса, - намекает Клитемнестра:
И в дом Атридов долгожданный луч упал,
От пращура Идэйского затепленный!
Закон я огненосцам таковой дала:
Гнался ревнитель вырвать у ревнителя
Простертый светоч. Первый и последний честь
Равно стяжали. Вот мое свидетельство:
Победы весть из Трои мне прислал супруг.
Первый ученик. Это свет молнии, которая осветит всю трагедию и все выведет на свет. Это отблеск того света, который в конце трагедии ознаменует свершившийся катарсис дома Атридов и второе рождение Ореста. ( Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.24).
Свет костра означает: срок трагического катарсиса настал, настал срок раскрытия, узнавания и завершения.
Культуролог. Вы правы, поход в Трою и триумфальная победа греков над троянцами еще не конец. Завершающий, катартический финал наступает сейчас, в момент ( воспользуюсь любимым выражением В.С.Библера) «возвращения к началу».
Первый ученик. В этом смысле трагический катарсис я бы рассматривал не как особое специальное действие или этап трагедии ( как узнавание), не как особый, завершающий трагедию, элемент ее структуры, а как всю трагедию в целом, понятую ( в этом смысле) как преобразование катартического ритуала – в трагический катарсис.
Культуролог. Существенно, что катарсису, очищению должен быть подвергнут и грех Агамемнона, и грех Ореста, и исходный древний грех рода, запустивший роковую цепь страшных поступков и смертей.
Филолог. Бесспорно! Кассандра обращается к Хору:
Свидетелями будьте все: старинных дел
Собачьим нюхом чую ли кровавый след?..
…буйствует, из дома вон
Не выйдет, - в пляске сплетшийся Эринний хор!
Они поют все ту же песнь: про первый грех (protarhon aten),
Свершенный в доме, корень зла, проклятья сев.
Первый ученик. В стасиме, предшествующем эксоду «Агамемнона», Хор осознает, что род Атридов цепями скован с родовым проклятьем, и этот род преследует демон-мститель:
Но кто изгонит демона из дома вон?
Цепями скован этот род с проклятьем!
Хор не знает решения и как бы застывает в трагической амехании (amehano frontidos stereteis – см. Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.27):
Заботы полн,- как нам быть, не знаю, -
Где нам искать спасенья!
Шатается древний дом, и рухнуть
Готов престол. Вихрь идет. Все выбьет град.
Кровавого ливня жду…
В трагической амехании сплетаются нити вины, возмездия, замысла Зевса и родового проклятия. И в трагической амехании наступает срок трагического катарсиса, срок всему раскрыться, разделиться, сойтись на решающий суд и очиститься.
Все должно выйти на свет, прийти в себя, и, очищаясь и проясняясь, обрести собственный голос, собственную со-весть (собственное лицо перед лицом другого).
Культуролог. Получается, что сутью и итогом трагического катарсиса и является рождение со-вести, внутреннего суда человека, ответственности человека перед самим собой, обретаемой перед лицом Другого.
Филолог. Обратите внимание на то, что в ситуации трагической амехании сам космос, обнажая правду своего устройства, выходит из строя. Все перестает решаться само собой, разуметься само собой.
Первый ученик. Да. Трагедия в этом смысле может быть понята как стояние Хора над пропастью ( нахождение в «точке акме»), над бездной, которую обычно проходит ритуальное катартическое шествие. Герой трагедии ( скажем,Орест) не стоит у пропасти, она, эта бездна, раскрывается в нем.
Педагог ШДК. Ранее мы говорили об этом же в связи с Эдипом.
Первый ученик. В трагическом герое драматизм героического действия, очищаясь, превращается в трагизм рождения совести. В открытие нравственного самосознания. В душе героя мощно нарягаются противоборствующие силы. Приходя в сознание, обретая совесть, герой впервые может увидеть, что это за силы, придать этим силам осмысленный выразительный облик. На суде Орест отчетливо видит и трагически недоумевающего Аполлона, и остановленных Аполлоном и Афиной эриний.
Педагог ШДК. Как говорил Пушкин, «…смысла я в тебе ищу…»
Филолог. Да. Пафос Пушкина, его волшебных сказок, философской лирики, трагедий близок пафосу античной трагедии.
Первый ученик. Трагический катарсис возможен только в стуации трагической амехании, остановки героического действия. Электра в «Плакальщицах» говорит:
Увы, о властодержцы нижних царств!
Вы, проклятья мертвецов, Гнев отцов!
Воззрите вы, - есть ли честь Атридам днесь?
Остаток их – сколь презрен!..
Беспомощным где главу склонить, Зевс?
Филолог. А.В. Ахутин переводит так:
Увы! О владыки мертвых,
Многомощные проклятья погубленных,
Взгляните на остатки дома Атридов
В их безвыходном (amehanos) бедствии…
Культуролог. Чтобы вывести себя, Хор и зрителей из трагической амехании, Орест должен совершить праведное ( ритуально-катарсическое) убийство. И тогда душа Агамемнона, хозяина дома Атридов, после длинных и мучительных блужданий во мраке, следуя путем, указанным схемой катарсического ритуала, должна выйти из царства мертвых на свет, возрожденная и очищенная. И вместе с очищением души произойдет очищение (катарсис) всего дома Атридов.
Филолог. Это – по исходной схеме архаического катарсического ритуала. Но в том-то и дело, что трагедия этот исходный архаический обряд радикально переосмысливает, как волшебная сказка радикально переосмысливает обряд инициации. Тот порог, который должен пройти архаический обряд очищения, для трагедии оказывается принципиально непроходимым.
Учитель зарубежной литературы. Почему?
Филолог. Вот смотрите, что происходит в трагедии с Орестом. Орест осознает, что очищая родной город от позорного, бесчестного убийства отца, он сам погибнет:
Но отчее не сойдет бесчестье
Ей даром с рук. Все свершит
Моей рукой суд богов.
Убив ее, пусть и сам погибну.
Орест решается действовать. Хор наставляет:
Но сердце ты на подвиг укрепил, Орест:
За дело ж, с богом! Время испытать судьбу!
А.В.Ахутин переводит этот фрагмент так:
Поскольку ты решился действовать (katortosai freni – выпрямил, направил, устремил свой умысел к действию; опять катарсис!)-
Пришла пора действовать
Орест вынужден изменить свой этос ( нечто подобное произойдет и с Гамлетом, но по-другому). Его выпрямляющую («katorto») амеханию волю к убийству матери и очищению ( «katarsis») отчего дома образуют две сталкивающиеся друг с другом правды: правда Аполлона, мстящего за смерть мужчины-героя, и правда хтонических эриний, мстящих за пролитие родственной крови.
Орест даже готов превратиться в хтоническое чудовище – мстящую змею, мифически родственную матери. И – одновременно – он осознает себя орленком – сыном Орла-отца, задушенного коварной змеей. Змея – образ, родственный хтоническим эриниям. Орленок – образ, родственный олимпийскому Зевсу.( Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.31).
Хор вовлекает Ореста в архаическую стихию ( мелос) кровной мести. В коммосе «Плакальщиц» магия архаического мелоса обращает Ореста-орленка в Ореста- змееныша:
Я в грудь бия, творила жен арийских плач,
Обряд киссийских воплениц.
Ударов частых сыпала на перси дробь,
В отчаянье, нещадно, с дикой силою,
Куда попало. Голову с размаха я
Разила тяжко. Бил меня ужасный дух.
Змееныш и орленок теберь будут биться внутри Ореста как два голоса его внутренней речи, как два вида кинестезии ( пластического жеста, поддерживаемого мелически). Вырываясь на свободу, на суд, осуществляемый на подмостках трагедии, столкновение этих голосов-правд и образует ситуацию рождения совести Ореста, его трагический катарсис.
Культуролог. Трагический катарсис осуществляется усилием выхода из вот этого, так сказать, психического Я, хорошо освоенного, обжитого, кровно сросшегося со мной борения внтуренних психических сил. И – одновременно – усилием выхода из мира, из Космоса, из полиса, обжитого и освоенного этим психическим «Я», в качестве родного, существующего от века, вылепленного, обустроенного и украшенного божественными силами. Из этого теплого «нутра» ( психического и космического) при трагическом очищении приходится выходить в чистое «вне», в «наружу», на подмостки суда - театра. Внутреннюю речь приходится произнести «открытым текстом», как любил выражаться В.С.Библер.
Первый ученик. Да. Трагедия открывает, что совестливый человек не имеет в мире своего места, он не защищен никаким заведенным порядком. Живя в мире, совестливый человек не вмещается в него.
Филолог. Божественно-космическая педагогия, конечно, формирует, вылепливает человека, но когда наставничество прекращается – человек попадает в точку акме, достигает настоящей зрелости, обретает совесть. Воля богов и космическая махина судеб ждут у порога его рождающегося трагического нравственного самосознания. Ждут его собственного решения, как любил говорить В.С.Библер, его нравственной само – детерминации. Решение героя никакой бог не подскажет ему на ухо. Но именно это решение вновь приведет в действие застывший в амехании космический механизм.
Первый ученик. Мне кажется в этом отношении очень важным окончание «Плакальщиц». Рождающееся трагическое нравственное самосознание (логос) Ореста противопоставляется архаическому сознанию (мелосу) Хора. Для Хора то, что происходит на сцене, является архаическим катарсическим ритуалом. Хор ожидает решающего деяния Ореста – ритуального убийства матери, которое, по архаической ритуальной схеме Хора, должно привести к катарсису как завершению роковой цепи убийств и очищению рода Атридов от скверны. Для Хора тяжкий путь испытаний завершен, дом Атридов очищен и может восстать из руин:
Славный, воздвигнись, дом!
Долго в развалинах
Лежал ты, стоптан с прахом…
…Скоро излечит все,
Твой перешед порог,
Время, целящий врач.
Только бы сила зла
Прочь с очага сошла,
Скверну извергли вон
Благоухания
Жертв очистительных (katarmoisin):
Счастьем улыбчивым
Весь озаришься ты.
Архаический катарсис завершается этим лирическим гимном, в котором А.В.Ахутин обнаруживает подражаение элевсинскому образцу (Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.35).
Педагог ШДК. Элевсинскому образцу?
Культуролог. Я уточню. А.В.Ахутин цитирует G.Thomson: «Напряжение, доведенное до предела подчеркнутым параллелизмом с мистическим ритуалом должно было произвести глубокое впечатление на всех тех, для кого этот ритуал был символом живой веры. И характерно, что эта параллель усиливалась не столько сходством, сколько контрастом. Воодушевление хора достигает высшей точки как раз перед тем, как он будет ввергнут в пучину разочарования и катастрофы» - The Oresteia of Aeschylos / Ed. with an introd. fnd comment. By G.Thomson, Prague, 1966, Vol. 1, P.43; цит. по: Ахутин А. В. Открытие сознания (древнегреческая трагедия).- Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. – М., Наука, 1990, с.42). В самом деле, ритуальный катарсис осуществлен, но тут перед Орестом, видимые только ему, появляются эринии – «жены в черном рубище», счастливый хозяин, очистивший дом от скверны, сам оказывается оскверненным и гонимым, в его сержце пялшет ужас под напев эриний.
И Хор удаляется с орхестры в трагическом недоумении и с ужасными словами:
Как впервые…разразился удар…
Так заканчиваются «Плакальщицы».
Первый ученик. Любопытно, что текстуально подтверждается мысль В.С.Библера о том, что архаические культуры стоит изучать не самодавлеюще ( В ШДК не нужен, по мысли Библера, особый класс архаических культур), а как бы внутри античной культуры. Античная трагедия и воспроизводит архаический ритуал, и преобразует его.
Культуролог. В заключительной трагедии цикла - «Эвмениды» зрителю открывается божественный мир. В диалоге богов, казалось бы, должен окончательно разрешиться конфликт и завершиться очищение. Трагический катарсис завершается божественным судом. Трагическая амехания вовсе не преодолевается окончательно, а раскрывается как основание человеческого и космического бытия. Суть бытия определяется рассуждением вечно бодрствующего суда ума и совести. Раздор сменяется сотрудничеством. Космос, расколотый молнией сознания, вновь смыкается в благоустроенный миропорядок. Трагический катарсис завершается, порождая важнейший феномен человеческого бытия – совесть.
Филолог.. В «Орестее» Эсхила в трагическую амеханию впадают, соударившись друг о друга, и мир эриний, и мир богов Олимпа. Правда впервые обретается в ходе столкновения двух частичных и агрессивных правд и амехании всего Космоса ( и подземного, и олимпийского). Обнаруживается именно исходная несоизмеримость, страшная тайна двух несовместимых правд, лежащая в основе космоса греков. И Аполлон, и эринии подобны царю Эдипу, герою трагедии: поначалу они одержимы «хюбрис», исполнены страстей агона, они не узнают в гонимых самих себя ( до у - знавания и а - летейи), не у-знают ( себя), а вы-нюхивают и вы-гоняют других. Вот эти страсти агона, страсти хюбрис, видимо, и очищаются в катарсисе столкновения двух правд, в катарсисе амехании, в катарсисе узнавания. Катарсис поэтому не есть специальное трагическое действие, которым заканчивается трагедия и умиротворяются страсти. Трагический катарсис происходит как раз в точке акме, в точке узнавания и алетейи, когда страсть преследования (вы-нюхивания, у-знавания, из-гнания), сталкиваясь с такой же страстью другого, очищается и превращается в о-сознание и речь, в суд над самим собой, в логос.
Первый ученик. Очищение в трагедии производится не за счет того, что кто-то (козел отпущения) изгоняется из полиса, становится а-полисен ( а остальные, пройдя катарсический обряд, остаются в полисе). Очищение производит человек, бог, Хор с самим собой, становясь, по выражению А.Ахутина, «а-полисным», невместимым в этот полис и в этот космос: и гневливый Аполлон, и вынюхивающие гонители эринии, такими, какими они были, быть уже не могут. И весь мир таким, какми был, быть уже не может. Он очищается, потому что очищается каждый герой. Потому что очищается Хор. Потому что очищается зритель, испытывая трагическую, акмеистическую, кафарсическую а-полисность, соразмерность бездне, не вместимость ни в какой миропорядок.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии