(Уточненный текст1 доклада на двух заседаниях лаборатории теоретических проблем психологии деятельности НИИОПП АПН СССР)
Для начала - несколько исходных соображений.
Я представляю свою задачу следующим образом. В докладе мне хотелось бы воспроизвести более или менее дотошно, с привлечением многих реальных текстов, Марксово понимание предметной деятельности. Причем - целостное понимание, что представляет само по себе определенную трудность, поскольку Маркс излагал понятие предметной деятельности и развивал его и в “Экономическо-философских рукописях”, и в “Немецкой идеологии”, и в “Grundribe”, и в “Капитале”, - в разных поворотах, вставляя в различный контекст. Поэтому соотнесение этих контекстов очень важно для того, чтобы воспроизвести Марксово понимание предметной деятельности в виде какого-то системного, целостного изложения.
Такое дотошное вопроизведение преследует, помимо всего прочего, и такую, несколько эвристическую цель. Мы настолько уже “взяли в ухо” словосочетание “предметная деятельность”, что оно немножко выпало из головы. Оно стало просто термином, который мы используем, применяем как некий ярлычок и заклинание, поэтому необходимо снова отучиться от излишней понятности понятия “предметной деятельности” и начинать это понимать “впервые”...
Некоторые из присутствующих здесь помнят, каким открытием для нас в конце 50-х - начале 60-х годов было обращение к идеям предметной деятельности, какой отсюда выходил сгусток идей, затем разошедшийся лучами в разные стороны. И вот эта исходная, я бы сказал, даже и психологически исходная ситуация, в какой-то мере стоит передо мной как задача - чтобы ее воспроизвести, вспомнить самих себя “образца” двадцатилетней давности. Но, вместе с тем, - взглянуть на свое теоретическое прошлое с некоторой дистанции сегодняшнего отношения, сегодняшних мыслей. Поэтому задача воспроизведения оказывается существенной.
С другой стороны, передо мной, в связи с особенностью работы нашей лаборатории (и мне кажется, что этот поворот будет существен и для сути дела), стоит задача понять значение Марксова понимания предметной деятельности и центрального места этого понятия во всей логике и системе Маркса - для собственно психологических проблем или, несколько шире, - для проблемы формирования сознания и личности человека. Я, конечно, не думаю непосредственно входить в область психологии, я не психолог. Но я хочу показать те грани, где понимание философское, социологическое, экономическое оказывается очень остро и напряженно сопряженным с психологическим пониманием. Причем это будет, на мой взгляд, существенно не только для психологии, но и для самой логики предметной деятельности, для ее дальнейшего развития. Такое, несколько внелогическое ее понимание, очень полезно для развития самой логики дела.
И наконец, в-третьих. Моя задача состоит в том (ну, задача, - потому что я это излагаю и я не могу иначе; это уже не связано ни с задачей лаборатории, ни с задачей непосредственно реконструкции), чтобы так повернуть изложение марксовского понимания концепции предметной деятельности (если это действительно целостная концепция), чтобы это изложение могло стать основанием серьезной, не с кондачка, критики, развития, углубления, наконец - преодоления этой концепции, в связи с ее внутренними трудностями и противоречиями (на мой взгляд, - существенными). В этой связи обнаруживается, как я считаю, необходимость продумать какой-то другой (выходящий за пределы собственно марксовского подхода) план рассмотрения (и логики деятельности, и психологии человека).
Теперь, чтобы правильно понять эти соображения о моих задачах, о наших с вами задачах, мне бы хотелось несколько слов сказать об одной проблеме, которая последнее время мучает всех докладчиков и почему-то выходит на первый план в любом случае, когда мы хотим изложить какую-то концепцию, - говорим о том, что думал Маркс, что говорил Гегель, как представлял себе философию Хайдеггер и т.д. Маниакально возникает... (“Маниакально” я сказал случайно, но получилась некоторая фрейдистская обмолвка.) Моментально возникает такой вопрос (ну, скажем, ко мне обращенный или к другому докладчику): “Владимир Соломонович! Это ваша интерпретация Маркса или Маркс действительно таков?” И — вообще — "разве возможно сквозь интерпретацию дойти до реального текста, реального Маркса?" (подразумевается, что — невозможно).
Этот странный жупел интерпретации (дескать, к тексту нельзя пробиться, текста нет, есть только наше его понимание) возникает не только в форме бесчисленных вопросов, обращенных к нам как докладчикам, но - это уже совсем тяжко - в виде бесчисленных докладов, которые мне приходилось слушать за последние два-три года. Сами докладчики откровенно пасуют перед этим жупелом. Они почти хвастливо говорят: "Вот я буду делать доклад о “Медном всаднике” Пушкина и о “Фаусте” Гете. Но не вздумайте искать у меня действительного содержания этих произведений или углубления в их смысл. Я просто использую эти произведения как повод, чтобы говорить о своем, совершенно не связанном с содержанием этих вещей”.
На мой вопрос: “Ну у вас ведь просто о другом каком-то “Фаусте”... Вы излагали “Фауст” и “Медный всадник”, но там как-то все не так, ведь и стихи не те, и смысл не тот?” — мне отвечают: “Ну и что, если в тексте не так. Но я красиво это представил? И достаточно. А в тексте действительно все не так. И Бог с ним, с текстом...”
Этот странный жупел носит, однако, не только маниакальный характер, это - некоторый симптом времени. И я понимаю, что с симптомом времени трудно справляться. “Трудно выходить в ту дверь, в которую прет поток времени”, - говорил как-то Гейне. Но все-таки робкую попытку идти в ту дверь, откуда идет поток времени, мне бы хотелось сделать. Мне думается, что этот жупел интерпретации возник не случайно. Он связан, на мой взгляд, минимум со следующими четырьмя моментами.
Первое. Жупел интерпретации (вот такая боязнь, что невозможно прочесть в тексте, как там есть, - каждый читает абсолютно по-своему) связан с социальными моментами, связан с рефлексом подтверждения своих воззрений не собственными, аргументами, логикой, фактами, а тем, что “это правильно, потому что... так у Маркса” (или у другого классика). Т.е. мы заранее подходим к тексту (в данном случае “классическому”) с одной установкой: Данный классик должен подтвердить (освятить своим авторитетом) мои взгляды. И тогда я буду хороший, и у меня будет комфортабельная жизнь. Это значит, что мы, по сути дела, заранее стремимся изложить Маркса так, чтобы он подтвердил мои воззрения, не интересуясь, как это действительно у него, у Маркса. Утверждение “у меня как у Маркса” - лишь синоним утверждения “У Маркса так, как у меня”. И теперь эта установка относится не только к Марксу. Это распространилось на все. Так подходят к Спинозе, к Декарту, к кому угодно. Мне нужен некий автор, чтобы или подтвердить мою точку зрения, или, если наши точки зрения не совпадают, сказать, какой это автор плохой, неумный (тут и исказить его не грех...).
Второе (это связано с первым, социальным моментом, но отделилось от него и очень сильно действует на наше мышление). Возникает, все более множится и процветает разбивание произведения на цитаты, на кусочки, подтверждающие или' опровергающие ту или другую мысль. Исчезает ощущение произведения как целого. Мы говорим об отдельных выдержках, об отдельных пассажах, мы говорим об отдельных мыслях. Мы - философы, психологи, историки - не делаем то, что, скажем, в последние 40-50 лет давно уже учитывают представители современной филологии. Для филологии (в самых различных ее школах) понятие “произведение как целое”, учет целостности произведения (просто в связи с тем, что это художественное произведение) оказывается совершенно необходимым. Мы эти сцепления, связи, композицию, ритмику, поэтику произведения как целого обычно не замечаем или даже просто не хотим замечать. А с этим связаны и иные беды.
Мы стремимся (и в этом даже некоторый пафос редукции) свести то или другое уникальное произведение или “назад”, или “вперед”, - или к определенным архетипам, или к неким “умыслам” (идеологическим). Вот, дескать, основные мотивы человеческого мышления - от архаического общества идущие. И везде одно: в “Капитале”; в “Фаусте”, в “Медном всаднике”, в “Блудном сыне” Рембрандта - одни и те же “мотивы”. Нужно только их обнаружить, и мы убедимся, что это – “архетипически” - абсолютно незыблемые, неизменяемые “мотивы”, “схемы”. Даже вопрос их комбинации не возникает. Ведь все-таки и храм, и тюрьма строятся из тех же кирпичей, но здания-то иные. А в культуре все гораздо сложнее: нет ни кирпичей, ни зданий; и все же у нас господствует стремление свести любое произведение к простейшим архетипам. Я не буду сейчас говорить о многих социальных и культурных моментах, с этим связанных, но стремление такое очень явно и остро. Вот другой вариант. Это уже не сведение к каким-то культурным архетипам, но проецирование на умысел: Маркс говорит то-то; Гегель говорит то-то; но хотели они сказать, возможно, сами об этом не подозревая, нечто совсем иное... И этот явный или неявный умысел - самое главное. Предполагается решающее различие между сутью (смыслом) произведения, - художественного или философского, - и его умыслом. Нам необходимо разоблачать то, что автор хотел сказать или что хотели сказать стоящие за ним социальные, или - если по Фрейду - подсознательные силы, но нам вовсе не надо понимать, что автор сказал... Такой подход можно увидеть и в академических, хорошо развитых, утонченных формах. Например, известная статья о способах классического философствования у Мамардашвили, Соловьева и Швырева. Там опять-таки классическая философия Нового времени оценивается и понимается не логически, не содержательно, но исходя из того “умысла” (социально значимого...), который лежал в подоснове работы классиков... Как будто этот исходный замысел (скажем все-таки более точно) не трансформировался радикально изнутри произведения, - силой мысли...
Итак, повторяю: текст сводится или “назад” - к архетипам, или “вперед” - к целям, заранее заданным автору. С этим пафосом редукции связана коренная вне-культурность понимания текста, - философского в том числе.
Текст, воплощающий автора, понимается, говоря словами М.М. Бахтина, “не как субъект”, отдельный, внеположный, “вненаходимый”, непохожий на меня, вступающий со мной в определенные отношения, а только как предмет моей читательской обработки. Я должен изуродовать его, как бог черепаху, для тех или иных целей - хороших целей, великих, гуманных целей, но - изуродовать, обработать... Среди всех этих хороших и гуманных целей нет одной - понять этот текст, этого автора как радикально иного, непонятного, вступить с ним в разумные отношения взаимопонимания. Ведь текст для меня ценен своей особостью, непохожестью, небывалостью, а вовсе не тем, на что он похож и для чего он может быть использован.
Третье. Это - возникший в последнее время пафос усреднения текста. Своеобразная антиуникализация. Господствует идея, что нечто понять - это значит свести к среднему общественному сознанию, к неким стереотипным правильностям.
Понять произведение в его уникальности представляется невозможным. Пока я не “усреднил”, я - так полагают - просто не понял эту вещь. Стремятся все усреднить и полученные "типичные" "блоки" выдавать за суть дела. Так, к примеру, многие понимают и так осуществляют Марксов подход - радуются возможности свести индивида к социально-среднему классовому субъекту, к некой социальной роли. Или - редукция художественного произведения к стереотипам сексуальности, как получается у Фрейда, а точнее - у его эпигонов. В любом случае действует девиз: чтобы понять, необходимо усреднить, свести к некоторому среднему уровню, характерному для Икса, Игрека, Зета, для данной социальной прослойки и т.д.
Так вот пафос усреднения текста (не только текста - человека, с которым я общаюсь) оказывается очень характерным для современных социальных и личностных отношений. А уж для анализа текста - сам Бог велел...
И - четвертое. Это - возникающее и все более развивающееся неумение и нежелание просто разделить задачу. Сейчас поясню, что я имею в виду. Моя задача при чтении данного автора обычно расщепляется (я должен ее разделить) на два момента: во первых, понять, что автор говорит, и, во-вторых, повернуть текст для критики, для интерпретации. Надо заранее понять, что это - различные, даже противоположные “пафосы” понимания. При чтении любого текста четкое и методологически развитое расщепление этих задач (в их взаимоотношении) оказывается крайне существенным. Обычно же такого расщепления не возникает. То есть мы очень быстро перестаем быть Учениками. Предположим, я попрошу изложить школьника или студента содержание какой-либо работы (ну, скажем, речь идет о хорошем ученике). Просто он должен рассказать, что этот автор думает. Ученик расскажет. Но он же, став старшим научным сотрудником, абсолютно не сможет это произведение изложить, потому что он исключил в себе ученика, т.е. человека, просто стремящегося понять “как это есть”. Исчез пафос понимания. “Сотруднику” нечто нужно для прагматической цели, для статьи, для работы, для такого-то полемического поворота. Ему некогда, он подавил в себе интерес вот такого - бескорыстного - понимания. Расщепление этих задач в нашем сознании, постоянная борьба между ними, постоянная диалогичность бескорыстного "понимания ради понимания" и - напряженного поворачивания текста в собственных исследовательских интересах оказывается очень существенным и важным для того, чтобы исключить или уменьшить жупел интерпретации. [Я думаю, что нам бы не плохо на лаборатории вообще поставить вопрос о методологии или даже методике исследования текста. Что значит изучать текст? Как его следует изучать? Тут накопили филология, герменевтика, семиотика громадное количество методов. Методы накоплены глубокие, великолепные. Историками также много накоплено идей и методик анализа текстов, особенно - отдаленных во времени текстов, в которых очень существенно разобраться так, чтобы было рабочее натяжение между стремлением все истолковать "по-своему" и стремлением реконструировать этот текст как неповторимо античный, или средневековый... Ну, а для нас таким текстом оказывается высказывание человека - и в психологической практике, и в эксперименте. Нам это очень существенно. Можно было бы пригласить историка, скажем А.Я.Гуревича, который специально занимается проблемой понимания (средневекового) текста, или кого-то еще...]
Итак, возвращаясь к основному содержанию, я бы хотел, коль скоро я столько наговорил о жупеле интерпретации), кое-что заранее сказать о том, как я понимаю расщепление этих двух задач - бескорыстной реконструкции (понимания) и сознательной критики - в своем сегодняшнем докладе, то есть где я ставлю задачу понять "как это было у Маркса", а где я говорю от себя, поворачивая Марксов предмет анализа (предметную деятельность) в свете своих исследовательских целей.
Мой метод интерпретации, - чтобы заранее выговорить его, а не держать в тайне, - может быть изложен следующим образом. Прежде всего это будет некая система совмещения разных аспектов концепции "предметной деятельности" (как они представлены в работах Маркса) в некоей гипотетической единой плоскости.
Дело в том, что у Маркса в "Экономическо-философских рукописях" деятельность рассмотрена главным образом в повороте "антропологическом”, - конечно, не в узком смысле слова. В "Немецкой идеологии", в частности в разделе "Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений", эти идеи повернуты в сферу проблем "исторической закономерности". Наконец, в "Grunribe..." и в "Капитале" предметная деятельность рассмотрена прежде всего в политэкономическом плане.
Сохраняются, конечно, исходные логические и философские определения предметной деятельности, но - в повороте на другую проблематику - понятия сдвигаются, оказываются в другом контексте. И вот мне необходимо дать целостность Марксового понимания, - во всех этих поворотах. Но целостность эту дать не просто фотографически, а учитывая, что эта целостность воссоздается как бы двойной "операцией". Во-первых, то, о чем я сейчас сказал, - то есть система поворотов исходного понимания предметной деятельности (или, точнее, нашего исходного понимания, - как эту деятельность понимал... Маркс), проекций на вот эти плоскости - антропологическую, политэкономическую и др., и, во-вторых, - вновь возвращение этих проекций в исходное, собственно философское логическое понимание. Тогда, может быть, обнаружится несоответствие, несовпадение, некоторые исторические "скрепы" Марксового понимания, связанность этого понимания с той логикой мышления, которая была насущна сто пятьдесят лет назад. Ведь, насколько я помню, Маркс жил в XIX веке и не мог выйти из своего времени (как он и сам неоднократно утверждал). Повторяю: система таких "двойных оборотов" оказывается первым моментом, связанным с особенностями моей интерпретации. Я буду воспроизводить мысли Маркса, но поскольку у Маркса нет специального произведения, посвященного целостному объяснению предметной деятельности (а в разных случаях это понимание дано в разных контекстах), то и приходится осуществлять, с одной стороны, проецирование на разные плоскости, а затем - вновь совмещение в объемной характеристике Марксового понимания деятельности. Впрочем, признаюсь, что первая работа происходила в процессе подготовки доклада ("за письменным столом"), а вторая работа - работа "совмещения" - в основном тексте доклада.
Но есть и еще один момент, связанный с особенностями моей интерпретации Марксовой концепции "предметной деятельности". У Маркса, конечно, понимание предметной деятельности развивалось - от "Экономическо-философских рукописей" - к "Grundribe" и - к "Капиталу". И это вовсе не было таким развитием, что вначале было "плохо", а потом "хорошо". Или, наоборот, что вначале все "хорошо", антропологично, а потом "плохо". Это было развитием-размышлением, где каждый предыдущий этап выступал как предмет нового понимания. Я же буду давать это развитие как некое единое, целостное понимание (квазиодновременное...), что связано с некоторым насилием, с некой интерпретацией, а не простым изложением того, что есть у Маркса. Я постараюсь затем показать, где право на это "насилие" есть, а где из-за такого подхода возникают трудности и смещения в Марксовом понимании.
Далее, - и это основное - моя свобода интерпретации связана с тем, что, как я сказал, я буду поворачивать марксовские идеи на проблему самосознания, буду все время выходить в эту сферу. Не в ней "двигаться", но хотя бы "выходить" на нее.
Скажу резче. В этом докладе проблема стоит так: я хочу понять, в какой мере и в какой форме "логика предметной деятельности" (и как эту логику представлял Маркс, и как эта логика - уже на мой взгляд - действует(?), выходя за собственные пределы...) определяет формирование человеческой индивидуальности, человеческой свободы.
И наконец, я поворачиваю, осмысляю Марксовый текст как предмет критики, преодоления, то есть ставлю его в "удобное" для критики, для анализа "место", "положение"... Но я заранее об этом говорю, заранее предупреждаю об этом повороте. А раз я знаю, что делаю, значит, я могу объяснить, откуда я поворачиваю Марксов текст, куда я его поворачиваю. Чтобы затем вновь методом "реализации" восстановить реальность Марксового текста.
Видите, отступление получилось достаточно большим, но мне хотелось заранее сказать о том, как я буду работать... Считаю вообще это необходимым. В этом особенность и несчастье философии, что мы должны не только думать, но и говорить (показывать), как мы думаем. А это значит, что мы должны "выдавать на-гора" как минимум "в два раза больше", чем представитель другой специальности. И нас особенно ругать за это не следует. Мы должны продемонстрировать, что происходит у нас в голове, когда мы мыслим, а не просто пересказывать, что мы думаем по тому или другому вопросу. В этом особенность философской рефлексии (может быть, доводящей до предела особенности рефлексии вообще).
____________
1 Уточнение сводится к следующему: я заполнил пропуски, возникшие в магнитофонной записи и перепечатке; сверил фрагменты из произведений Гегеля, Маркса, Энгельса; кое-где разжал совсем уж нетерпимую скороговорку собственного изложения и ввел несколько вставок, разъясняющих и развивающих мою мысль. Однако я полностью сохранил стилистику устной речи, с ее своеобразным синтаксисом, повторами, отступлениями, свободными обращениями к слушателю, переформулировками. Думаю, что в живой устной речи, в которой - с пылу, с жару, "на людях" - осуществляется мышление, есть свои достоинства. Считаю, что предлагаемый текст может служить не только черновым материалом для последующей переработки (в несколько ином повороте проблематики), но имеет и самостоятельное значение. Доклады прочитаны весной 1982 года.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии