Глава четвертая

Опубликовано smenchsik - пт, 11/25/2011 - 16:34

4. Таким образом, будем считать, что геометрия, когда она говорит о круге, диаметре и операциях, производимых над кругом, учит не о чувственно воспринимаемом (потому что она стремится к отвлечению от него) и не о мысленной форме: круг ведь один, а она производит свои рациональные построения по отношению к каждому данному и рассматривая во всех одни и те же свойства; при этом мысленный круг не подлежит делению на части, а в геометрии — подлежит. Однако же мы будем допускать, что она усматривает в нем всеобщее, но только то, какое имеет место в воображаемых кругах, причем один круг она видит, другой — мысленный — рассматривает, а относительно третьего производит доказательства. А именно, мысль, обладая рациональными построениями, но не обладая силой рассматривать их как сложные сочетания, разбивает их на простые компоненты и переводит в другую область рассмотрения, то есть передает их воображению (которое находится «в преддверии» 10), и уже в нем — или с его помощью — дает о них развернутое знание, мирясь с отвлеченностью от чувственно воспринимаемого и найдя воображаемую материю подходящей в качестве восприемницы для его форм. Поэтому, геометрическое мышление связано с воображением, и в воображении происходят сложения и разделения фигур, так что даваемое геометрией знание хотя и является путем к мысленному бытию, однако не поднимается до него, поскольку мысль в данном случае взирает на внешнее и рассматривает его в соответствии с внутренним, пользуется выявлениями рациональных построений, однако движется при этом от самой себя во внешнее. Но если бы когда-нибудь — свернув то, что развернуто в пространстве и рассматривая отображения и множественное вне образов и как единое —  геометрическое мышление могло возвратиться к себе самому, тогда оно узревало бы исключительно рациональные построения геометрии — неделимые, внепространственные и обладающие подлинным бытием, каковых полнотою оно является. И тогда занятия геометрией сами были бы достойнейшей целью ревностного к ней отношения и поистине результатом гермесова дара, возводящего нас от некоей Калипсо 11 к самому совершеннейшему и опирающемуся на чистую мысль знанию и освобождающего от образных представлений, возникающих в воображении. Поэтому подлинный геометр должен заботиться именно об этом и как к цели стремиться к пробуждению и к переходу от воображения к чистой мысли как таковой, отвлекая себя от пространственных характеристик и аффицируемого ума к мыслительной деятельности, благодаря которой он будет видеть внепространственно любые круг, диаметр, вписанные в круг многоугольники, причем будет видеть все во всем и каждое в отдельности. Потому что ради этого мы и в воображении показываем круги, вписывающиеся в многоугольники, и многоугольники в кругах, воспроизводя то, как неделимые рациональные построения обнаруживаются друг через друга. И ради этого, таким образом, мы описываем составление фигур, их возникновение, разделение, а также положения и построения, в связи с чем прибегаем к воображению и создаваемым с его помощью пространственным образам, тогда как форма сама по себе неподвижна, не имеет возникновения, неделима и совершенно лишена того, что подлежит оформлению. Однако все то, что пребывает в ней сокровенно, выводится в область воображения в виде пространственных и подлежащих делению на части образов, причем мысль провоцирует такое проявление формы, мысленная форма есть то, что проявляется, а то, в чем она проявляется, есть так называемый аффицируемый ум, развертывающий себя на фоне нераздельности истинного ума, пространственно отделяющий себя от непротяженности чистой мысли и придающий себе тот или иной образ в соответствии со всеми лишенными образа формами и таким образом становящийся всем, в качестве чего мысль и наличное в нас неделимое рациональное построение существуют.
_____________
10 en prothyrois — ср. Plat. Phil. 64с: epi tois tou agathou... prothyrois. 
11 Ср. Гомер, "Одиссея" V 55-147: Гермес передает нимфе Калипсо приказ богов освободить Одиссея и позволить ему вернуться домой. Одиссей рассматривался как символ души, возвращающейся в «дорогую отчизну», уже у Плотина (Enn. I 6, 8, 18-20).