VI.

Пожалуй, может возникнуть затруднение, все ли тело целиком делится до бесконечности и неужели все изменения состояния (τά παθήματα) чувственно воспринимаемы, например цвет, вкус, запах и шум, а также тяжелое и легкое, теплое и холодное, жесткое и мягкое, или это невозможно? Ведь каждое из них способно вызвать чувственное восприятие (ποιητικόν της αίσθήσεως) (ведь говорят, что все (это) приводит чувственное воеприятие в движение благодаря (его) способности (приводиться в движение)), так что необходимо, если такова способность, чтобы и чувственное восприятие делилось до бесконечности и всякая величина была чувственно воспринимаемой (παν είναι μέγεθος αίσθητόν) (ведь невозможно видеть белое, если оно не связано с какой‑то мерой). Ибо, если дело обстоит иначе, то, пожалуй, может быть и такое, что некое тело не имеет ни цвета, ни веса, ни какого‑то иного подобного состояния (πάθος), так что вообще не воспринимаемо. Ибо все это (т. е. цвет, вес и т. д.) чувственно воспринимаемо. Ведь тогда чувственно воспринимаемое будет состоять из чувственно невоспринимаемого. Ведь, в самом деле, не из математических же величин. И далее, с помощью чего мы будем различать это и узнавать? Не с помощью ли ума? Однако (воспринимаемые вещи сами по себе) не являются умопостигаемыми (ού νοητά), а ум мыслит то, что вне его, только вместе с чувственным восприятием (ουδέ νοεί ό νους τά έκτος μή μετ' αίσθήσεως). В то же самое время, если дело обстоит (именно) таким образом, то похоже, что в пользу тех, кто признает атомы, говорят (такие) величины. Ведь на этом основании, пожалуй, можно опровергнуть (наше) рассуждение. Однако невозможно, (чтобы существовали чувственно невоспри–нимаемые величины), а сказано о них в сочинениях, посвященных движению.
Вместе с тем проясняется и то, (как можно) их опровергнуть, а (также и то), по какой причине виды цвета, вкуса, звуков и прочего чувственного воспринимаемого ограничены. Ведь то, что расположено между крайностями, обязательно должно быть заключено в границах (этих крайностей). Противоположности же суть крайности, а все чувственно воспринимаемое имеет противоположность, например в цвете -белое и черное, во вкусе — сладкое и горькое. И во всем остальном существуют противоположные крайности. Ведь сплошное делится на бесконечное (число) неравных (частей) и на конечное — равных, между тем как то, что само по себе непрерывным не является, (делится) на ограниченное (число) видов. Следовательно, так как нужно говорить о претерпеваниях как о видах (τά μέν πάθη ώς είδη), а в них всегда присутствует непрерывность, то следует понимать (так), что одно в возможности (τό δυνάμει), а другое — в действительности (τό ενεργεία). И поэтому одна десятитысячная невидна, хотя зерно пшеницы видно, однако (и одна десятитысячная была) увидена, и звук в интервале в четверть тона незаметен, хотя слышится вся мелодия, так как она непрерывна. А расстояние, лежащее между крайними (звуками), незаметно. И точно так же (обстоит дело с) совершенно малыми (долями) и в остальных чувственно воспринимаемых (величинах). Ибо в возможности они видимы, в действительности же нет (δυνάμει γαρ ορατά, ενεργεία δ' ου), если только они не отдельны. Ведь в возможности величина в один фут присутствует в величине в два фута, а в действительности же уже в снятом (виде). И вполне понятно, что такие значительные различия, будучи отдельными, пожалуй, растворятся в том, что их превосходит, как капля в море. Впрочем, так как то, что превосходит чувственное восприятие, само по себе и не воспринимаемо чувствами, и не отделимо (ведь в возможности то, что превосходит, присутствует в более точном (чувственном восприятии)), то такое чувственно воспринимаемое, если оно будет отделено, нельзя будет воспринимать в действительности. Однако же все равно оно будет чувственно воспринимаемым. Ведь оно таково в возможности, а в действительности будет присоединяющимся. Итак, что некоторые величины и изменения (πάθη) незаметны, а также по какой причине и каким образом воспринимаемы, а каким нет, сказано. Всякий раз, как подобные (величины) присутствуют в чем‑то, так чтобы быть в действительности чувственно воспринимаемыми, причем не только как часть целого, но и отдельно, то они обязательно будут ограниченными по числу, (это касается) и цветов, и соков, и звуков.
Пожалуй, может возникнуть затруднение: в самом ли деле то, что воспринимается чувством, или движения, исходящие от чувственно воспринимаемого (каким бы способом ни возникало чувственное восприятие), когда они воздействуют, поступают сначала в середину (εις τό μέσον), как, например, действуя, появляется запах или шум. Ведь сначала запах воспринимает тот, кто находится близко, и звук доходит позже, чем удар. В самом ли деле так же (ведет себя) и видимое, и свет, как говорит Эмпедокл, будто сначала свет от солнца достигает середины, прежде чем достигнуть глаза, или земли. Пожалуй, кажется вполне вероятным, что так и происходит. Ведь то, что движется, совершает движение откуда‑нибудь куда‑нибудь, так что непременно существует какое‑то время, в котором происходит движение от одного к другому. А все время делимо, так что было (время), когда еще ничего не было видно, но луч еще перемещался к середине. И если только (кто‑нибудь) одновременно слышит и уже услышал все и воспринимает и уже воспринял как целое и если у него (т. е. у такого чувственно воспринимаемого) нет начала, но оно существует без возникновения, хотя (от этого) ничуть не хуже, как, например, шум, хотя удар уже произведен, еще не (достиг) слуха, — а ясно это и на примере изменения вида букв (ή τών γραμμάτων μετασχημάτισις), потому что, как говорят, движение происходит между (собеседниками), ведь кажется, что сказанное (может быть) не услышано по причине того, что перемещающийся воздух подвергается изменениям, — то неужели же таким образом (обстоит дело) с цветом и со светом? Ибо ведь, в самом деле, не в силу же того, что они находятся в каком‑то (особом) отношении, одно видит, а другое может быть увиденным, например, потому что они равны. Ведь тогда не было бы необходимости каждому быть в каком‑нибудь месте, потому что для тех, которые становятся равными, нет никакой разницы, близко или далеко они друг от друга.
И вполне понятно, что это распространяется и на шум, и на запах. Ведь (они), словно воздух и вода, с одной стороны, непрерывны, а с другой — движение и того, и другого происходит по частям. Поэтому и получается иногда так, что первый и последний слышат одно и то же и одно и то же обоняют, а иногда нет. А некоторым кажется, что затруднение существует и относительно этого. Ибо невозможно, говорят они, чтобы один, будучи в одном месте, а другой — в другом, слышал, видел и обонял одно и то же. Не бывает же так, чтобы многие (люди), причем находящиеся вдали (друг от друга), слышали одно и то же, а также (одно и то же) видели и обоняли. Ведь это одно (и то же) само было бы удалено от себя самого. Или же когда совершилось первое движение, скажем колокольчика, ладана или огня, то все ли воспринимают одно и то же, причем одно по числу, а свое собственное как другое по числу, хотя по виду одно и то же, поэтому многие одновременно видят, обоняют и слышат? Однако все это не тела, но претерпевание (πάθος) и некое движение (ведь такого не случалось бы), но без тела, (вызывающего такое претерпевание и движение), не существует.
О свете же рассуждение иного порядка. Ведь свет существует в силу того, что он находится в чем‑то. Свет не есть движение. В целом же он иначе ведет себя в изменении и передвижении. Ибо вполне понятно, что перемещения в первую очередь поступают в пространство между (εις τό μεταξύ) (и кажется, что шум есть движение чего‑то перемещающегося), а то, что изменяется, изменяется иначе. Ведь возможно только, чтобы изменялось все вместе (άθρόον άλλοιοϋσθαι), а не сначала половина, так ведь вода замерзает вся сразу, а не так, что что‑то будет больше нагреваться или (больше) замерзать: соседнее испытывает воздействие со стороны соседнего, а то, что подвергается изменению первым, меняется от того, что является причиной изменения, и все обязательно меняется одновременно и вместе. А чувственное восприятие вкуса было бы подобно запаху, если бы мы были во влажной среде и восприняли бы его с весьма большого расстояния еще прежде, чем коснулись (того, что его вызвало). И понятно, что не все из того, что расположено между органом чувственного восприятия (и воспринимаемым), одновременно испытывает воспринимающий, за исключением того случая, когда речь идет о свете, по причине вышеизложенной, (а именно) по той же самой причине, что и в случае со зрением, ведь свет является причиной зрения (τό γαρ φως ποιεί τό όραν).