Спросим теперь себя, как субъект может представить себе цель, с которой он не совпадает, которую не знает? Ведь ему нужно к этой цели двигаться! Логика требует, чтобы он полагал себя как иного, как другого человека, имеющего иное предметное устройство глаза, способного разглядеть цель — как раз такого устройства, которое потом, в момент, когда наш субъект дойдет до цели, как мы это видели, станет его! Это означает, что целеполагание, с другой стороны, есть общение с самим собой, общение с собой о цели. Другими словами, первое определение сознания есть общение с собой о цели.
Важно подчеркнуть, что предметная разностность орудия и предмета действия опредмечивает внутреннее общение. Этот феномен существенно ”сглаживается”, пока рубило используется для изготовления рубила.
Это же одновременно значит, что мое общение с собой заряжено страданием и страстью. Я отстраняю себя в напряжении страсти, и все движение к цели есть, таким образом, страстное движение к себе.
Все то же самое можно сказать и о действии. Человек должен удерживать предмет, как не совпадающий с ним, то есть, общаться с собой как с другим, полагающим свой предмет вне себя.
При этом, человек действует на свою неорганическую, не-телесную природу, общается с собой о возможном действии, цели и причине, которые, в свою очередь, опредмечивают его внутреннюю социальность и свою для-него-ценность, осмысленность. Это и означает, что человек определяет себя по отношению к ”человеческому”, по отношению к роду человеческому, определяет себя как ”родовое существо” (Маркс).
Собственно говоря, как только я поставил себе некую цель, я уже этим самым выхожу за пределы наличных форм и всего того, что в них опредмечено!
”Коль скоро мои орудия (мои собственные силы...) не сливаются с моими руками, глазами, ушами, могут накапливать в себе результаты деятельности других людей, после моей смерти оставаться и переходить к другим людям, то уже поэтому моя собственная личностная сила, воплощенная в орудиях труда, оказывается вместе с тем силой общения, силой общающихся индивидов. Это обнаруживает родовой (но не в фейербаховском смысле...) характер исходных определений моей деятельности.” (Библер, с. 60-61). То есть, опредмеченность как таковая, как “остающаяся деятельность”, мое остановленное личное усилие и есть деятельность как определение человеческого рода!
При этом, искусство как бы бесцельно, есть деятельность ради деятельности, отстраненность ради отстраненности, и поэтому есть именно послание о личном, о себе и только о себе. Произведение искусства есть опредмеченность общения как такового и потому, как “побочный эффект”, есть моя жизнь после смерти. Кроме того, это есть СООБЩЕНИЕ, прямая запись о моих силах как силах рода, просто в силу того, что она остается для рода.
Поэтическая речь воплощает (в буквальном смысле слова – делает плотью) мою именно индивидуальность, тотальность моих особенных черт, а значит и некоторое исходное ядро моего мировосприятия, объединяющего меня в целое... если таковое есть, вообще может быть. Молчание о себе – вот что такое поэтическая речь! В то время, как философская речь есть молчание об идее!
Но важно всегда различать общение-как-индивидуальность, то есть общение от имени сознания, поэтическое общение и не совпадающие с ним общение-как-личность(?), общение от имени мысли, философское общение. Способность говорения и способность молчания. То есть, способность говорения в речи философской – это проникновение в нее и осуществление ее речью поэтической, а способность молчания речи поэтической есть проникновение в нее и осуществление ее речью философской. Молчание как и речь – двуполюсно: молчание-о-себе—молчание-о-предмете. То, на что направлено мое внимание при этом – конституирует предмет как философский или поэтический.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии