Как возможна цель?
Цель никак не возможна если пред-субъект не окажется каким-то образом способным удерживать ее в противовес себе действующему. С самого начала мы строили свои предположения исходя из того, что сама логика цели требует несовпадения субъекта с самим собой. Мы сказали, что субъект раздваивается на того, кто действует и того, кто удерживает цель. Присмотримся к тому, кто фиксирует цель. Теперь можно конкретно видеть, как именно логика цели, ее идея прямо и непосредственно требует, чтобы субъект с ней не совпадал — в противоположность действию с предметом, без остатка погруженному в телесность (см. выше). В последнем случае, цель существует только формально, для стороннего наблюдателя, да и то, если он не очень наблюдателен. Ведь если преобразование предмета идет как бы автоматически, это и значит, что цель и действие составляют один орган, работают непосредственно, не требуя внимания, то есть осознания. Можно спросить, с какой целью человек дышит? Можно и ответить, но сам человек об этом не задумывается.
Как возможно действие?
Рассуждая о круговращении предметности, мы уже фактически видели, что уточнение, касающееся цели, приведенные выше, так же применимо и к единичному действию. Действие невозможно, если субъект не окажется каким-то образом способным фиксировать его в противовес себе определяющему внешнюю цель и, наоборот, возможно, если субъект раздваивается на того, кто действует и того, кто удерживает цель. Сама логика цели потребовала, чтобы субъект с ней не совпадал — в противоположность действию с предметом, без остатка погруженному в телесность. Это тем более понятно по отношению непосредственно к действию. Ведь если преобразование предмета идет как бы автоматически, это и значит, что цель и действие составляют один орган, работают непосредственно, не требуя внимания, то есть осознания. Можно спросить, как человек дышит? Можно и ответить, но сам человек об этом не задумывается.
Первое полагание ”Я-Я” общения
Спросим теперь себя, как субъект может представить себе цель, с которой он не совпадает, которую не знает? Ведь ему нужно к этой цели двигаться! Логика требует, чтобы он полагал себя как иного, как другого человека, имеющего иное предметное устройство глаза, способного разглядеть цель — как раз такого устройства, которое потом, в момент, когда наш субъект дойдет до цели, как мы это видели, станет его! Это означает, что целеполагание, с другой стороны, есть общение с самим собой, общение с собой о цели. Другими словами, первое определение сознания есть общение с собой о цели.
Важно подчеркнуть, что предметная разностность орудия и предмета действия опредмечивает внутреннее общение. Этот феномен существенно ”сглаживается”, пока рубило используется для изготовления рубила.
Это же одновременно значит, что мое общение с собой заряжено страданием и страстью. Я отстраняю себя в напряжении страсти, и все движение к цели есть, таким образом, страстное движение к себе.
Все то же самое можно сказать и о действии. Человек должен удерживать предмет, как не совпадающий с ним, то есть, общаться с собой как с другим, полагающим свой предмет вне себя.
При этом, человек действует на свою неорганическую, не-телесную природу, общается с собой о возможном действии, цели и причине, которые, в свою очередь, опредмечивают его внутреннюю социальность и свою для-него-ценность, осмысленность. Это и означает, что человек определяет себя по отношению к ”человеческому”, по отношению к роду человеческому, определяет себя как ”родовое существо” (Маркс).
Собственно говоря, как только я поставил себе некую цель, я уже этим самым выхожу за пределы наличных форм и всего того, что в них опредмечено!
”Коль скоро мои орудия (мои собственные силы...) не сливаются с моими руками, глазами, ушами, могут накапливать в себе результаты деятельности других людей, после моей смерти оставаться и переходить к другим людям, то уже поэтому моя собственная личностная сила, воплощенная в орудиях труда, оказывается вместе с тем силой общения, силой общающихся индивидов. Это обнаруживает родовой (но не в фейербаховском смысле...) характер исходных определений моей деятельности.” (Библер, с. 60-61). То есть, опредмеченность как таковая, как “остающаяся деятельность”, мое остановленное личное усилие и есть деятельность как определение человеческого рода!
При этом, искусство как бы бесцельно, есть деятельность ради деятельности, отстраненность ради отстраненности, и поэтому есть именно послание о личном, о себе и только о себе. Произведение искусства есть опредмеченность общения как такового и потому, как “побочный эффект”, есть моя жизнь после смерти. Кроме того, это есть СООБЩЕНИЕ, прямая запись о моих силах как силах рода, просто в силу того, что она остается для рода.
Поэтическая речь воплощает (в буквальном смысле слова – делает плотью) мою именно индивидуальность, тотальность моих особенных черт, а значит и некоторое исходное ядро моего мировосприятия, объединяющего меня в целое... если таковое есть, вообще может быть. Молчание о себе – вот что такое поэтическая речь! В то время, как философская речь есть молчание об идее!
Но важно всегда различать общение-как-индивидуальность, то есть общение от имени сознания, поэтическое общение и не совпадающие с ним общение-как-личность(?), общение от имени мысли, философское общение. Способность говорения и способность молчания. То есть, способность говорения в речи философской – это проникновение в нее и осуществление ее речью поэтической, а способность молчания речи поэтической есть проникновение в нее и осуществление ее речью философской. Молчание как и речь – двуполюсно: молчание-о-себе—молчание-о-предмете. То, на что направлено мое внимание при этом – конституирует предмет как философский или поэтический.
Первое полагание ”Я-Ты” общения
Второй аспект прямо и непосредственно полагает саму ЗНАЧИМОСТЬ цели вне субъекта и пред-полагает внешнее общение. Два аспекта несовпадения цели и субъекта отвечают на вопросы ”что” и ”как” и задают ”общительное измерение” сознания. Конечно, можно предположить, что предметность ”я-я” и ”я-ты” общения может распределяться и наоборот: цель сама по себе — ответ на вопрос ”как?” — может выступить организатором внешнего общения, а значимость цели — ответ на вопрос ”зачем?” — организатором внутреннего общения.
В любом случае, поскольку обнаруживается значимость схематизма ”я-ты” все страсти деяния обретают измерение ответности. Ответность, спроектированная в ”я-я” отношение, превращается в ответственность, которая круговращается так же как и все остальные логические субъекты самоустремленной деятельности.
При этом, каждое орудие — в схематизме разделения труда и в схематизме простой и сложной кооперации усилий — сжимается, сдвигается с орудием другого работника... Наконец, всеобщий труд предполагает — мы это уже знаем — включение в мою собственную деятельность всех людей, живших когда-то и соучаствующих — сквозь века — в создании этого произведения искусства, философии, науки. (Библер???)
Отношение
Поскольку деятельность порождает общение (порождается общением), постольку она опредмечивает отношения людей.
Маркс: ”отношение человека к самому себе становится для него предметным, действительным лишь через посредство его отношения к другому человеку... непосредственным предметом деятельности человека всегда выступает другой человек, но именно тем самым он (есть) этот особенный человек как личность. Особый способ производства предметов и общественных отношений – это есть особый способ “производства” и саморазвития человеческой личности.” (Библер, с. 51)
Искусство
Искусство есть особая деятельность, в которой непосредственный материальный предмет есть исходно средство (краска, полотно, бумага...), а ”сам” предмет есть чувственная сфера художника и зрителя. Художник учит и учится видеть иначе, чем все это делали до сих пор. Тем самым, он делает возможным новое виденье в любой области предметной деятельности. Без иного виденья невозможна новая цель и новое действие. То есть, самая простая предметная деятельность предполагает в себе ”искусственную сторону”, которая становится свойством нового ”освобожденного” субъекта.
Другая (или первая? и как они взаимо-предполагают друг друга?) роль искусства — обнаружение того как мы видим (слышим, двигаемся, понимаем, ценим, говорим, общаемся, относимся друг к другу и пр.) сегодня? Предъявляя это зрителю произведение осмысляет работающее видение и, тем самым, предполагает его изменение.
Обе функции искусства становятся возможны (искусство становится), когда предметом внимания действующего человека становится непосредственно форма — в ее круговращении. Вопрос состоит в том, почему форма отделяется от предмета или действия? Почему сама форма как таковая (не форма предмета, а форма!) становится проблемой? В какой момент субъект начинает понимать, что идя к цели он идет к определенной, еще не знаемой форме того, что ему нужно?
Целенаправленное мастерство и бесцельная деятельность: искусство и деятельность проникают друг в друга и изымаются друг из друга, предполагают и взаимопорождают друг друга.
”...каждый феномен опредмеченной духовной культуры — книга, полотно художника, скульптура, симфония — это всегда опредмеченная проблема, мучение мысли, трагедия нравственности. И распечатывая, осваивая эту опредмеченность, я распечатываю "кувшин с джином", "ящик Пандоры" — переношу в себя трагедию идей и ситуаций. Тут уже без моего свободного разума и свободной воли совсем нельзя обойтись.”(Библер, с. 75)
При этом, каждый отдельный зритель отдает свой голос той или иной эмоции, идее, герою, событию, поступку... Но зрители – разные! То есть внутри одной общины произведение искусства производит несовпадение отношений к себе, предмету, друг другу, родовым отношениям...
Искусство есть видение виденья и виденье ради виденья, а чувство есть отношение к вещи ради нее самой. Есть тут связь? Ведь искусство еще и сфера развития человеческих чувств?
- Войдите, чтобы оставлять комментарии