Вера. Дениска, когда
светлячка увидел, обо всем забыл. Когда
шарик взял, обо всем забыл. И когда девочку
на шаре увидел, - тоже.
М. О. Дениска – беспомощный
и беззащитный при встрече с чудом.
Эта ситуация «черной дыры» тоже, на мой взгляд, связана с Пушкиным, с пушкинской традицией. Можно сказать – «поэт и толпа», а лучше – так, как сказано в стихотворении «Поэт»: бежит он, дикий и суровый, и звуков,и смятенья полн, на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы…
В этом случае, говорит Осип Мандельштам, собеседником поэта оказываются не современники, а «провиденциальный» собеседник. Собеседник, которого нет среди друзей и близких… Поэт вдруг уходит от своих друзей и близких, он оказывается как бы эгоцентричным… подозрение безумия падает на поэта… Он бежит от людей, и там, среди природы, среди мира, среди космоса – он общается отнюдь не со своими близкими.
Осип Мандельштам предположил, что этому общению соответствует определенный собеседник. В каком-то смысле поэт всегда нуждается в понимании .И в этот момент «наедине с явлением Батия» он тоже нуждается в понимании, в ощущении того, что есть некий «третий», к которому обращено его слово. Есть некий «третий», который будет адресатом.
Но этот адресат – это не близкие и друзья поэта… Это – как бросить бутылку, которую откроет кто-то другой. Этот механизм пушкинской лирики и лирики вообще описывает Осип Мандельштам.
М.О. Наумова-Саввиных подчеркивает, что при столкновении с красотой, с предметом поэзии, у мальчика, у младшего школьника возникает ощущение беспомощности и беззащитности. Отчего он так беззащитен?
Оттого, существует момент, который дети называют «черной дырой», Пушкин – бегством, Мандельштам – прекращением общения с реальными собеседниками. В этот момент мальчик должен общаться с шариком, со светлячком, удерживать их рядом с собой, растить их, выращивать, капризам их потакать, делать их гораздо больше, чем они есть на самом деле, воображать по этому поводу, удерживать этот предмет воображения и вместе с тем видеть, как сопротивляется этот предмет его воображению… Все это он не может делать, одновременно объясняя реальным собеседникам – папе, маме, Аленке - что с ним происходит. Вот от этого его реальная беспомощность.
Беспомощность младшего школьника при встрече с понятием как чудом, с предметом как чудом… эта беспомощность как раз связана с тем, что ребенок теряет на время реальных собеседников. В этом смысле возникает абсолютная тождественность ситуации героя Драгунского с пушкинской ситуацией, ситуацией пушкинской поэзии. Мальчик становится похожим на поэта Пушкина. На поэта, которого описывает Пушкин. Он оказывается в одиночестве по отношению к реальным собеседникам. И поэтому реальным собеседникам требуется особая чуткость, педагогическое мастерство, эмпатия, чтобы этот человек, оставшись поэтом, не выходил из дружеского круга. И возвращал им дары своего поэтического творчества.
Здесь есть еще одна загадка. Кто является провиденциальным собеседником младшего школьника при встрече с прекрасным?
Если мы эту загадку отгадаем, то мы узнаем, как возникает детское художественное творчество. Потому что следующий шаг, который делает мальчик, общаясь с прекрасным, - он об этом начинает рассказывать. И он, конечно, об этом должен рассказывать не реальным собеседникам – маме или папе, или учителю – а неким провиденциальным собеседникам, неким всепонимающим из другого мира, из другой культуры, из другой школы – скажем, не из начальной, а из подростковой.
Во всяком случае то, что здесь должна появиться фигура какого-то еще одного взрослого человека, идеального читателя… Не зря четко и честно Драгунский показывает: Аленка, то есть реальный собеседник Дениски, так и не узнает, что же там было между ним и шариком.
У меня есть гипотеза о том, кто является провиденциальным собеседником младшего школьника, когда на некоторое время он остается один на один с миром – с числом, со словом, с предметом природы…
Я думаю, что этим собеседником не может быть тот взрослый или тот ребенок, которые рядом с ним реально. Ситуация повторяется по отношению к идее Мандельштама о провиденциальном собеседнике. Собеседником учебных произведений младшего школы является выдуманный, идеализированный образ предметника-учителя старших классов, средней школы.
Допустим, о своей встрече с жучком ребенок рассказывает какому-то всепонимающему Фабру… Это не просто учитель ботаники, а такой учитель подростковой школы, который сам, как Фабр, своих ос в заповеднике чувствовал, точно так же – каждую отдельно чувствовал, как Дениска красный шарик в синем небе. Этот взрослый понимает биологию как общение с «кусочком природы».
Если речь идет о встрече ребенка с числом, то провиденциальный собеседник его – математик. Иными словам, младший школьник в своем сознании строит некую идеальную подростковую школу, где взрослые, которые к нему придут, - это выдуманные, идеальные физики, биологи, шуты, короли, путешественники, ловцы змей… некие взрослые удивительные мастера, которые могут сами вот так же относиться к явлениям природы, к понятиям физики, математики, к молнии – и рукотворно, и идеально… так же точно общаться с ними, уходя , как поэты, в общение только с ними… уходя в мир числа, где еще «не ступала нога математика»… в мир культуры, где не ступала нога человека…
Так вот такой учитель и является идеальным собеседником младшего школьника. Из таких собеседников создается некоторый образ или миф школы самим ребенком. Есть такие люди, которых нужно еще придумать, которые, может быть, смогут общаться с ним и читать его произведения. Поэтому учебные произведения младших школьников адресованы не тому учителю, с которым они создаются, а возможным собеседникам. И если совпадает эта встреча с реальным живым учителем подростковой школы, то ожидание подтверждается – да, это тот человек! Если это происходит, возникает продолжение творчества и учебной деятельности, возникает полноценный подростковый возраст.
Драгунский показывает нам мальчика, читателем будущих произведений которого являются идеальные взрослые, увлеченные своим предметом люди.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии