В «ИК» В. Пропп стремится найти историческую базу, вызвавшую к жизни волшебную сказку. В. Пропп предполагает, что волшебная сказка вызывается к жизни некоторой базисной историей (ИК, с. 16). Однако для того, чтобы начать искать эту историю, нужно определиться с понятием волшебной сказки.
В качестве предпосылки для априорного формирования исходного определения Пропп принимает следующее: существуют какие-то особые сказки, которые можно назвать волшебными.
Пропп называет волшебной сказкой произведение, имеющее следующую композицию: начало – нанесение вреда – отправка героя из дома – встреча с дарителем – получение волшебного средства (предмета) – обнаружение предмета поисков – поединок – возвращение – погоня – победа ложного героя – испытание (трудные задачи) – воцарение и женитьба.
По сути дела – это описание композиции «мега-сказки», к которой Пропп сводил все волшебные сказки в «Морфологии». В «Морфологии сказки» Пропп, пользуясь диалектическим методом, производит логическую процедуру, которая носит название «сведение чувственно-конкретного к абстрактному» и получает исходную абстракцию – «клеточку» (мега-сказку). Теперь, следуя логике «Капитала», необходимо построить процедуру «восхождения от абстрактного к конкретному», построив поэтику сказки, выводя ее конкретные формы, этапы развития, частные свойства из исходной «клеточки».
Этого Пропп, однако, не делает и построение поэтики сказки откладывает до написания заключительного третьего тома. Первый том – «Морфология», второй том – «Исторические корни», третий том – «Литературная критика сказки и изучение мира народной философии» (ФД, с. 148).
Третий том так и остается в замыслах. Выясняется, что клеточкой для построения теоретической поэтики сказки ее композиция служить не может. За этой абстракцией есть более глубокий пласт истоков и корней. Поэтому нужен еще один этап «сведения».
Пропп предполагает, что сказка сохраняет следы обряда – действия на природу с целью подчинения ее себе (ИК, с. 23). И тут же замечает, что сказка переосмысливает исходный обряд по парадигматической схеме: Мертвец – зашит в шкуру зверя – и попадает в царство мертвых. Герой сказки - зашит в шкуру зверя – и попадает в сказочное царство.
Пропп видит, что сказка, преобразуя, «обращая» обряд, вырабатывает свои понятия. В обряде нет никакого волшебного царства. Волшебное царство – это собственное творение сказки как, например, Хор – собственное творение античной трагедии.
Но Пропп трактует переосмысление обряда сказкой как бы вне идей поэтики. Он рассуждает вполне социологически: в жизни народа происходит изменения, поэтому в сказке появляются те или иные мотивы. Но в жизни народа никакого тридевятого царства из царства мертвых не возникает. Только в сказке, как в произведении, впервые возникает волшебный мир (а не мир мертвых).
По Проппу выходит, что сказка трактует об инициации взросления и о смерти.
Интерес к сказке – это интерес к двум загадкам: 1) загадке времени (возраст); 2) загадке конца времени (смерть, тяжелая болезнь как пребывание на границе двух миров).
Инициацию Пропп трактует как побывку в стране смерти.
Сказка, возможно, возникает как рассказ о том, что было с посвящаемым. И – одновременно – как рассказ о побывавшем в стране смерти. (ИК, с. 353).
Пропп пишет, что при инициации младшим рассказывали о предке – учредителе рода. Он родился чудесным образом, побывал в царстве волков и принес оттуда огонь и магические пляски (пляски волков), именно этим пляскам и обучают младших при инициации. Эти события изображались в игре и в искусстве.
Посвящаемому юноше раскрывался смысл событий, который над ним совершался. Рассказ и игра уподобляли юношу первопредку. Эти рассказы находились под запретом. Рассказ был частью обряда. Рассказ есть словесный амулет (ИК, с. 356) – средство магического воздействия на мир. Рассказчик отдавал юноше часть своей жизни. Старшие хранители тайных знаний немы как сфинксы и решают, в какой мере они могут, не навлекая опасности, доверить знания предков молодому поколению и в какой момент эта передача тайн может оказаться наиболее плодотворной.
Таким образом, сказка оказывается передачей тайны жизни от учителя – взрослеющим детям. Взросление при этом понимается как прикосновение к сказочной тайне жизни и смерти.
Все это очень ярко и убедительно. Но все же это еще не сказка! Сказка начинает свое бытие, открепляясь от обряда. Возникает игра в инициацию, игра в посещение загробного мира. Эта игра создает не загробный мир, а мир волшебный. Не мир смертельных испытаний, но мир встречи с волшебством. Сказка становится культурой, изобретением, которое можно переиграть. Это есть «порча мифа» (ИК, с. 358) – превращение мифа в сказку. Сказка освобождается от ритуала и вырывается на вольный воздух художественного творчества (ИК, с. 358). Священный сюжет профанируется, становится художественным сюжетом – сказкой. Это и есть, по Проппу, момент рождения сказки (ИК, с. 360).
Сказка – это профанирование сакральной тематики (тема возраста, тема смерти), вольный разговор о запретных темах без тайны, при всех, у всех на виду (а не в тайном доме в лесу).
Темы разговора – предельно серьезны и ответственны. А сам разговор волен и прихотлив. Завязывание, начало вольного дерзкого обсуждения того, что не обсуждаемо и табуируется (взросление, смерть) – это определение завязки сказки. Пропп говорит, что эпическое спокойствие завязки обманчиво и трагически предвещает начало событий величайшей напряженности и страстности (ИК, с. 36).
Еще бы! Сейчас мне (герою, слушателю) покажут, как устроена настоящая взрослая жизнь-смерть. Мне дадут заглянуть в загробный (волшебный) мир.
Построение волшебного мира – это форма вольного разговора субъекта инициации (героя сказки) о жизни и смерти, о том, что за гробом, о началах жизни о ее конце. Слушатели сказки причастны к этим тайнам.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии