В соответствии с идеями и образцами теоретизирования Нового времени, В. Пропп сводит все сказки к идеальному сказочному миру, поначалу не измышляя гипотез. Существенно, что этот идеальный мир понимается как единственно возможный.
Это означает, что функции Проппа и механизм их железного сцепления (композиция) выступают как нововременные силы, далее неразложимые причины существования идеальной конструкции, о которых до поры до времени нельзя спрашивать: а как они внутри устроены, а что они есть сами по себе, а как они возможны, а почему именно они все определяют?
Уникальный логический ход Нового времени в том и состоит, чтобы на 300 лет запретить задавать себе эти вопросы, чтобы сосредоточиться на познании действий этих таинственных и непознаваемых вещей в себе – сил.
Возникает запрет на обсуждение начал познания. Эти начала принимаются без определения. Возникает особый язык наукоучения, язык теоретика Нового времени, язык, на котором о тайне бытия можно говорить лишь символически – язык сил.
Например, в математике прекращают обсуждать волновавшую Ньютона и Лейбница непостижимую (иррациональную) природу действительного числа. Закрывают античную трагедию несоизмеримости. Изобретают иррациональное число как символ, как знак, как силу, внутренняя природа которой, связанная с бесконечно малыми, есть вещь в себе и непознаваема.
Возникают символы вроде «корня квадратного из 2», «пи», или «е». В этих символах сокрыта тайна несоизмеримости. С этими символами учат действовать, как с обычными числами, не задумываясь о бесконечном, свернутом в каждом иррациональном числе, таинственном процессе несоизмеримости: е + е = 2е и пр.
И только Дедекинд, Кантор и Вейерштрасс вновь ставят вопрос о трагической парадоксальности иррационального числа. И так начинается теоретическая арифметика конца ХІХ – начала ХХ века со всеми ее неустранимыми парадоксами.
В Новое время возникает особая научная речь, которую дети – третьеклассники Школы диалога культур, читающие энциклопедии, легко отличают от учебной речи на уроке-диалоге и от речи философской.
Именно речь ученого (не поэта, не философа) недоступна, желанна, воспринимается как взрослая, а спонтанное овладение ею воспринимается как акт взросления, как переход к подростковой школе.
Речью философа дети овладевают в третьем, античном классе ШДК. Она желанна для второклассников и ими порождается спонтанно. Речью поэта дети овладевают в начальной школе диалога культур (1-2 класс). Она желанна и порождается спонтанно в кризисе 7 лет.
Третьеклассники говорят, что речь философа – это та же самая речь, что и речь на уроке - диалоге. Речь философа – это речь обычного человека, задумавшегося над интересной проблемой, загадкой. Отличие философа в том, что он, обращаясь к простому человеку (третьеклассники читали Платона), углубляет его речь и мысль, заставляет задуматься над основаниями обычной речи. Философ действует «по горизонтали», не выходя из плоскости диалога на - равных.
Речь ученого – иная. Если философ живет среди людей, то ученый живет как бы в особом мире. Это как бы башня, вертикаль, расположенная перпендикулярно обычному миру.
Ученый говорит на языке науки. Чтобы разговаривать с ученым, нужно сначала выучить его язык.
Третьеклассники говорят, что речь ученого подобна речи Советника в пьесе Шварца «Снежная королева». Эта речь разбита на пункты: первое, второе, третье. Из этого видно, что дети мира ученых немного побаиваются. Он несколько напоминает сказочный мир в «Алисе», в который можно попасть только через кроличью нору, находящуюся на пересечении обычного мира и мира ученых.
Ученый может произносить речи – монологи, сидя на «логическом стуле», то есть, сформулировав какое-то научное утверждение на научном языке, долго его доказывать. Если записать речь ученого на «логическом стуле», то получится научная статья – запись речи одного человека, говорящего на одну тему долго и доказательно.
А дети могут только спорить, то есть говорить чуть-чуть от себя, формулировать свою версию (свое мнение), не доказывая, а ожидая возражений и дополнений других детей.
Речь третьеклассников ШДК и речь философов все время обращена к Другому, ищет Собеседника, ждет новых вопросов, опровержений, споров, согласия, дополнения, хочет столкнуться с иным видением мира.
Речь ученого как бы ни к кому в особенности не обращена. Ученый провозглашает открытые им в особой башне истины от лица науки. Ученый сам усомневает эти истины и сам же разворачивает доказательства этих истин, не дожидаясь опровержений других людей. Все опровержения ученый конструирует тоже сам.
Ученый сначала перечисляет научные истины, а только затем доказывает их, то есть приводит большое количество научных фактов, подтверждающих его теорию.
Вот образец подобного понимания «доказательства» у В. Проппа: «Всякое архаическое, ныне умершее религиозное явление древнее его художественного использования в современной сказке. Доказать этого здесь, конечно, нельзя. Да и вообще подобная зависимость не может быть доказана, она может быть только показана на широком материале. Таков первый общий принцип». (ФД, с. 156).
Если ученый столкнется хоть с одним фактом, который опровергает его теорию, он должен немедленно отказаться от своей гипотезы и попытаться построить новую.
Третьеклассники не могут просто так встретиться с ученым. Ученый живет в особом мире. Но есть области пересечения ученых и философских разговоров детей. Это – «кроличьи норы».
В ходе учебных диалогов и бесед с философами и поэтами могут возникнуть вопросы, которые в принципе не разрешимы в рамках свободного обмена мнениями с другими учениками, учителями, поэтами и философами, и требуют именно теоретического (научного) подхода к овладению языком (и методами) научного анализа и обобщения.
Например, это может быть вопрос, возникший у самих детей (или поставленный учителем): почему разные сказки так похожи?
Грамотный ответ на этот вопрос предполагает овладение нововременным методом удержания такого объекта как «все сказки». Именно этот идеальный объект предположен (но еще не построен) в этом кентаврическом вопросе. Идеальный объект «все сказки» научает строить Владимир Пропп с помощью метода сведения-восхождения, т.е. с помощью диалектики (а не диалога).
Кентавр «все сказки» – это и есть «кроличья нора», возможный вход в мир ученого из мира учебного диалога. Это – область пересечения плоскости учебного диалога и диалектической вертикали. На обычном (поэтическом, философском) языке можно спросить о «всех сказках», но ответить на этот вопрос нельзя, так как диалектическое понятие «все сказки» может быть построено только с помощью теоретической абстракции (отвлечения), нововременного теоретического обобщения. Кентавр, «кроличья нора» выманивает человека из плоскости диалога и заманивает его в вертикаль диалектики.
Чтобы овладеть нововременным методом мышления (В.В. Давыдов его называет содержательно-теоретическим), необходимо на время выстроить вертикальную иерархию: Пропп (автор мыслительного средства) – учитель, дети – ученики. Возникает игра в ученого, которую придумал учитель-диалогист В.З. Осетинский и блестяще реализовал в шестом классе ШДК. (Осетинский В.З. «Читатель» и «Теоретик» в диалоге о волшебной сказке (Литература в школе РО и ШДК). В печати).
Учитель играет роль Проппа. Учитель-Пропп излагает свою теорию как законченную. Дети усваивают теоретические понятия сказки, конспектируя короткие лекции «Проппа», решая учебные (квазиисследовательские) задачи, сводя все конкретные сказки к одной модели мега-сказки.
Возникает иерархия детей: одни овладевают средством быстрее и точнее, другие – медленнее и хуже. Одни охотно отвлекаются от особенного в сказке, другие делают это с большим трудом.
Дети входят внутрь башни, в которой живет идеальное (как его понимает наука Нового времени) Проппа и сам Пропп как представитель идеального (совершенного) мира. Дети делают несколько робких шажков по лестнице сведения-восхождения, ведущей к Совершенству.
Выскажу еретическое предположение (в данной работе это только предположение, без специальных диагностических исследований его можно выдвигать лишь умозрительно): здесь с логической неизбежностью происходит отбор и селекция детей. Часть детей горячо увлекутся миром отвлеченных моделей, миром познания, увидят в этом мире задачи, решаемые методом Проппа, захотят их решать. Это дети, у которых начнет формироваться познавательный интерес. Для другой части детей (склонных к иным, отличным от нововременных, формам понимания художественного произведения) метод Проппа покажется не столь увлекательным.
Но вот в той или иной мере метод Проппа усвоен всеми. И здесь выясняется, что этот метод продуктивно-антиномичен. Им можно понимать сказку как факт нововременной теории, то есть познавать сказку как модель, как мега-сказку Проппа.
Но с помощью, этой модели, этого идеального предмета, нельзя ответить на основной вопрос поэтики фольклора: почему и для кого сочиняются и рассказываются сказки? Почему сказка – это литературное произведение?
Историко-генетический метод многое проясняет. Сказка может быть выведена из обряда инициации – из задач подготовки к смерти, к жизни в загробном мире. Но этот метод показывает, что мир сказки (мега-сказки) к обряду не сводится, с обрядом борется (за свою свободу).
Только освобождаясь, эмансипируясь от обряда, сказка становится художественным произведением.
Но что это за сказочный, волшебный мир, который при этом впервые возникает? Что есть сказка как произведение?
Попробуем включить мега-сказку, познанную Проппом методами Нового времени – в культуру понимания, складывающуюся в ХХ веке. Где существует сказка, созданная Проппом – сказка сама по себе?
1). В теории Проппа. Но в ней нет автора и читателя. Нет и героя. Он всегда снят в функции.
2). В авторской сказке. Необходимо перейти к авторской сказке (например, Пушкина), в которой фольклорная сказка функционирует как целое. Может быть, подобно тому, как миф как таковой отделяется от обряда внутри античной трагедии, сказка как таковая отделяется от обряда инициации только внутри авторской сказки с явно выраженным сказителем (ключница Пелагея, Пушкин, Андерсен, Шварц) и слушателем (читателем). Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Поэтика авторской сказки – ключ к построению поэтики сказки фольклорной.
Пушкин подскажет нам, что есть сказка в целом, волшебный сказочный мир («Лукоморье») в целом. Что есть граница между волшебным миром и обычной жизнью, что эта мега-сказка Пушкина (уже не Проппа) есть для нового истока русской речи и мысли.
3).В учебном диалоге ХХ–ХХІ века, в котором дети разных возрастов (первоклассники, выпускники начальной школы, шестиклассники) выстраивают свой вариант мега-сказки и формулируют свое понимание границы, волшебного мира и т.д. Вариантом этого может быть анализ чтения и разыгрывание сказки дошкольниками (Эльконинова Л.И. Предметность детской игры в контексте понимания игрового и сказочного пространства-времени. – Мир психологии, 1999, 4, с. 181 – 192).
Сказка как целое может пониматься на границе нескольких культур понимания:
а). нововременного научного познания, наукоучения (Пропп, семиотика, структурализм);
б). культуры просвещения и искусства Нового времени (Пушкин);
в). культуры чтения отдельных сказок и создания «мега-сказки» детьми ХХІ века разных возрастов.
Может быть, это создаст предпосылки для построения современной поэтики волшебной сказки, ориентированной на диалогическое понимание, а не только на нововременное познание?
- Войдите, чтобы оставлять комментарии