В первых главах «ИК» В.Я. Пропп исходил из анализа пространства сказки, по которому двигался герой и сопоставлял это пространство («остановки») со сгустками ритуального времени («фазисами» обряда).
Затем (с.82 и далее) Пропп поступает иначе. Он начинает двигаться вдоль оси времени, проследив весь ход (как ход часов) обряда инициации от начала и до конца и проецируя (вспомним угол Фалеса) сгустки (единицы) времени ритуала – на пространственную ось (дорогу) сказочного героя, разбивая ее на части (слагаемые сюжета).
Как видим, Пропп не выходит за пределы кантовско-ньютоновского пространства и времени, не строит особых фигур сказочного времени. Это время линейно.
Итак, наступает решительный момент. Дети, не достигшие еще половой зрелости, отправляются в лес к страшному и таинственному существу.
Каждого ребенка ведет его родитель. Это происходит ночью. В лесу детей оставляют одних, и они сами должны найти избушку.
Провожают детей на смерть. Ребенка украшали, красили, одевали особым образом. Мальчики воспринимали свой уход как беду.
Акт инициации был одновременно общественным требованием. Инициировал увод отец, полагая, что посвящаемый приобретает великие блага.
«Блага, приобретаемые актом посвящения, стали непонятными, и общественное мнение должно было измениться, осуждая этот страшный обряд. Этот момент и есть момент зарождения сюжета. Пока обряд существовал как живой, сказок о нем быть не могло» (ИК,с. 83).
Как оборачивает ритуал сказка в случае увода детей отцом?
Сказочник выступает против мотива вражды отца к сыну. Отец перестает быть инициатором увода. Вводится женщина: вторая жена отца. Так в сказке появляется мачеха и ее историческая роль – взять на себя вражду, которая в ритуале исходила от отца.
Сказка сохраняет невозможность пересечения границы волшебного мира женщиной и заодно пародирует некогда мощного отца, ведущего в ритуале сына на верную смерть. Пародийный отец, уводя ребенка в лес, играет самую жалкую и смешную роль. (ИК, с. 85).
В ритуале, идущем по схеме «похищение», а не по схеме «увода» детей похищали существа в масках животных. В лесу раздавался шум трещоток, все в ужасе разбегались, и необрезанных похищали ряженые. В «мирное время» мама, наказывая ребенка, грозила ему местью этих масок. Страх перед этой таинственной церемонией пережил введение христианства и отмену обряда.
Посвященные – это тайный мужской союз. Этому союзу принадлежит политическая власть. При рождении ребенок запродавался этому союзу. Это соответствует сказочному мотиву «отдай то, что дома не знаешь». В сказке запродажа оборачивается: совершается сделка, в силу которого ребенок при достижении определенного возраста поступает в распоряжение таинственного существа.
В сказке запродажа осуществляется в глубокой тайне. Никогда не говорится, что это – ребенок. Вводится сказочное слово-иносказание: « то, чего дома не знаешь». Вместо тайного мужского союза – лесовик или водяной. «Тятинька, теперь прошшай, я не ваш. Я теперь к чуду лесному отправляюсь на пожрание» (ИК,с. 87). Уйдя из дому, ребенок попадает в учение, в своеобразную школу.
Во время обряда инициации мальчики подвергаются жесточайшим пыткам и истязаниям. Пропп не жалеет красок, передавая ужасы этого обряда.
Происходит обрезание. Ребенка пытают огнем. Сдирают кожу. Наносят на тело глубокие раны, чтобы образовались рубцы – знаки прохождения обряда. Спину рассекали от шеи вниз. Ребенка подвешивали за ремни, которые пропускались под кожу. В раны втирали перец. Детей били. Многие путешественники с ужасом описывают те вопли, которые раздавались в «мужском доме».
Определенное количество детей не выдерживали обряда и гибли под пытками.
Эти действия должны были приучить к абсолютному послушанию старшим.
Детям давали яды, чтобы у мальчиков разрушалась память, тогда он забывал свое имя и мог жить начать сначала. После приема яда мальчик доводился до припадков безумия.
Обрубали мизинец левой руки. Родственникам посвящаемых показывали знаки временной смерти, например, окровавленный меч – знак окончания мистерии.
При описании ужасов ритуала Пропп двойственен. То он говорит о сказке как об интериоризованном обряде, то, наоборот, показывает, что обряд во внутренней речи сказителя полностью преобразуется.
В каждом конкретном случае, при описании того или иного мотива (функции) Пропп далеко не всегда удерживает идею и механизм художественного преобразования обряда речью сказителя (и построение художественного мира сказки). Часто он соскальзывает к схеме интериоризации вполне в духе П.Я. Гальперина: следы предметного ритуального действия остались во внутренней речи сказителя.
Жрец делал так, что посвящаемый был уверен, что был убит. Как это делалось?
Во время сна, вызванного наркотиками, повреждали язык мальчика, но потом убеждали его, что во всем теле меняли органы, внутрь запускали змею (символ магических способностей), в тело вкладывали магический кристалл.
На самом деле только часть тела повреждали по-настоящему. Кроме того, члены тайного мужского союза убивали (а затем съедали) раба или пленника. Показывали части тела жертвы подростку и говорили, что это части его тела. Голову жертвы отрубали и придавали лицу трупа черты посвящаемого. Получалось, что неофит мог созерцать свою бывшую голову (ИК, с. 94-95).
В состоянии галлюцинации инициируемый должен был испытать все муки, который связаны с истязанием тела и отрубанием головы, разрезанием частей тела и их варки (с.95).
В сказке этот обряд изображается в ситуации «невеста в доме разбойников» («Синяя борода»).
Архаически-ритуальное сжигание в сказке оборачивается карнавально-пародийным сжиганием сжигающего (бабы Яги).
Сам сказитель то изображает ритуал как достойный гибели и преодоления, то обнаруживает готовность убить и себя, и сказку, чтобы вновь ожил ритуал в его гнетущей чистоте, наготе и мрачном величии.
Мы обнаруживаем во внутренней речи сказителя борение ритуального значения и нового сказочного смысла. Одна из тенденций – обернуть ритуальное значение, преодолеть его во имя рождения нового смысла. Вторая тенденция развития речи сказителя – придать ритуальным значениям новое дыхание, вернуть ритуалу смысл, осмыслить ритуал инициации, не преобразуя его.
Получается, что сказочный герой во внутренней речи сказителя борется с героем ритуала – и выбарывается сказка. Или у сказителя не хватает иронии. Сказка гибнет. Обновляется серьезный ритуал.
Лесной учитель-колдун учит превращаться в животных и птичьему языку.
Инициация есть школа. Но это не школа тайных знаний, а школа мистических умений. Надо учиться не понимать мир, а влиять на него.
Обряд совершался под музыку. Это - тайные танцы. Инструменты тоже тайные. Инструменты изготовлялись тайной организацией из человеческих костей и из жил живых людей и хранились в «лесном доме».
Прошедший испытание подросток получает особый подарок. Этот подарок вручает подростку взрослый член тайного общества – помощник подростка. Подросток обретает взрослого помощника с помощью фаллического обряда.
С появлением земледельческой религии вся лесная религия превращается в сплошную нечисть, великий маг – в злого колдуна, хозяйка леса – в ведьму.
Тот уклад, который уничтожил обряд, уничтожил и его создателей и носителей: ведьма, сжигающая детей, сама сжигается сказочником (ИК, с.111).
Сюжет создался не при том укладе, который создал обряд, а при укладе, пришедшем ему на смену и превратившем святое и страшное в полугероический, полукомический гротеск. (ИК, с. 111).
- Войдите, чтобы оставлять комментарии