Запрет на теоретизирующую речь, открывающую в сказке субъекта-сказителя и его внутреннюю речь – приводит к тому, что подростки вообще лишаются возможности говорить и мыслить “сообразно себе”. Подростки капитулируют как мыслители и превращаются в учеников. Речь теоретиков Школы диалога культур сменяется речью гимназической, вопроизводящую чужую мысль.
В.З. Осетинский с удовлетворением констатирует: “То, что на этот раз школьники, столкнувшись с невозможностью (?- С. К. ) решить проблему обычными средствами, не потеряли интерес к проблеме, а решили задать вопрос Ученому (В.З. Осетинский здесь это слово пишет с большой буквы – С.
К. ), свидетельствует о действительной сформированности у них познавательного интереса”.(В.З. Осетинский. “Читатель” и “Теоретик” в диалоге о волшебной сказке. Литература в школе РО и ШДК).
Да, интерес к пониманию, интерес к процессу самостоятельного теоретизирования, интерес к литературоведению, которое может строиться (в том числе и вместе с учеными) “здесь и теперь”, - сменяется (у нескольких учеников – членов “лидирующей группы”) познавательным интересом (В.В. Репкин, А.К. Дусавицкий).
Теперь не я, а за меня решают вопрос ученые, я могу лишь угадывать чужую мысль, учась мыслить в задаваемом ученым направлении. Я превращаюсь в абстрактную и пустую точку, безответственно (вся ответственность теперь ложится на плечи ученого) и несвободно движущуюся по спиралевидно разворачивающейся траектории восхождения. Всякий диалог (в смысле М.М. Бахтина, а не в смысле “учебной дискуссии” по Г.А. Цукерман) на этом заканчивается.
Монологизация диалога связана не только с критикой учителем интересных версий подростков, но и с разработанным в РО процессом “подвешивания” (записывания в “Тетрадь открытий” и пр.) версий детей, перепендикулярных ходу обучения. К этим версиям, как правило, не возвращаются, в особенности, если они принципиальны и способны взорвать основания единственно верной теории, ее “клеточку”.
Так и поступает В.З. Осетинский с “непропповской” теорией сказки, в основе которой – свободное сцепление мотивов и проблема “сцепляемости” этих мотивов (во внутреннней речи сказителя, - добавим мы, соединяя эту версию с “котовьей”). В.З. Осетинский пишет в точности, как Г.А. Цукерман: “Однако было бы ошибкой сразу предлагать школьникам попробовать создать новую теорию. Вначале необходимо было, чтолбы они узнали, что такое настоящая теория, как она “делается”, нужна была встреча детей с теоретиком”. (В.З. Осетинский. “Читатель” и “Теоретик” в диалоге о волшебной сказке. Литература в школе РО и ШДК).
Возможная подростковая игра в создание разных (логически различных) начал теории сказки заменяется серьезным присвоением только одного образца теоретизирования.
Дети начинают работать как маленькие “отечественные структуралисты”. Не отвечая на вечные вопросы бытия сказки (Что есть сказка? Как и зачем возникает сказочная речь?”), дети втягиваются в учебную задачу поиска мотивов, открывают стоящие за мотивами функции (композицию) сказки. Дети перестают отвечать на вопросы “Почему?” и “Зачем?” и начинают задумываться только над вопросом “Как?”
Самостийное бытие сказки, загадка сказки исчезает из уроков. Предметом учебной деятельности оказывается модель сказки, предложенная Проппом. Гегель сменяет Бахтина.
Следует различать вопрос о том, “как сделано” произведение (художественное или литературоведческое) от вопроса исследования его ставшей структуры. ШДК интересуется тем, как сделана сказка и тем, как сделаны книги Проппа. “Отечественные структуралисты” к которым все более, урок за уроком, склоняется В.З. Осетинский) изучают готовую, неподвижную структуру сказки и готовую, неподвижную структуру теории Проппа.
Не ставится вопрос о внутренней речи сказителя, о том, почему и как сказитель преобразует ритуал инициации в композицию мега-сказки. Не ставится вопрос о внутренней речи теоретика, о том, как он открывает композицию сказки, как он ее прозревает (теоретическим взором) во многих сказках, что при этом теряется из виду, осознанно не замечается в сказке, каких гипотез не измышляет Пропп и т.д.
Вне спора оснований, возникающего сразу при предъявлении теории Проппа, дети никогда не узнают “как делается” научная теория, а будут встречаться лишь с остывшими результатами, то есть с логикой изложения, а не с логикой исследования (как это и положено в РО).
Приглашенный к подросткам второй раз “Пропп” говорит о скрытом законе построения сказочного сюжета (аналог основного закона русского письма в РО), об общем правиле сцепления мотивов.
В.З. Осетинский радуется: наконец-то дети вводятся в пространство новой предметности – науки о литературе “какой она сложилась в ХIХ-ХХ веках”. Вслед за Г. Косиковым В. Осетинский полагает, что предмет науки о литературе – это открытие общих законов построения текстов на тех глубинных уровнях, которые чаще всего не осознаются авторами и реализуются в их произведениях независимо от их субъективных намерений. (Г. Косиков. Зарубежное литературоведение и теоретические проблемы науки о литературе. – Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ-ХХ вв. М., 1987, с.11).
Второй компаньон В. З. Осетинского еще более далек от идей диалога культур, чем первый. Не вдаваясь с полемику с Г. Косиковым, отметим следующее.
1. С точки зрения концепции диалога культур, непродуктивно объединение завершающего этапа литературоведения Нового времени (ХIХв.) – с литературоведением ХХ века в единую предметность “литературоведения ХIХ – ХХ вв.”
2. Общие законы, управляющие построением объектов, действующие независимо от субъектов, “глубинные” закономерности создания текстов, не осознаваемые авторами и действующие как бы независимо от них изучают в рамках наукоучения ХYII-ХIХ вв. В ХХ веке наука в целом и литературоведение в особенности устроены совсем иначе.
3. Неразличение понимания произведения и познания текста характерно для одного из направлений литературовелдения ХХ века (не самого продуктивного), в котором (во многом искуственно) сохраняются тенденции познавательного монологизма Нового времени. Речь идет об “отечественном структурализме” (выражение М.М. Бахтина), особенно – в версии Ю.М. Лотмана.
4. Диалогическая концепция современного ( ХХ век) литературоведения (М.М. Бахтин) стремится увидеть автора и авторизованность там, где она глубоко скрыта (например, в сказке ). Монологический структурализм, напротив, умудряется видеть неавторизованный текст, мертвую структуру даже там, где авторство предъявляется явно, а общие законы жанра свободно изменяются авторской волей (например, в сказках Пушкина).
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт…
- Войдите, чтобы оставлять комментарии