Первый ученик. Мы существенно продвинулись в понимании того, как возможна античная нравственность, как возможна и как рождается совесть древнего грека. Мы поняли, что именно в античной трагедии герой может ответить за поступок, в котором он завязывает и оказывается способным развязать, избыть роковые связки человеческих судеб.
Поступок героя (например, Эдипа) безысходно трагедиен. Как бы ни поступил герой – он оказывается виновным, втянутым в напряжение нравственных перипетий. Античный человек нравственен, совестлив только в такой трагической перипетийности своего поступка.
Повторю, трагедийная перипетийность осознается и реально существует именно в катарсисе античной трагедии, в общении с Хором и Зрителем (Слушателем), то есть в контексте античной поэтики.
Индивидуально осознаваемая и «поступающая», рождающая поступок, ответственность за сакральные, извечные завязки и развязки человеческих судеб и есть идея античной личности. Это идея не наличного бытия индивида, а поэтически осмысляемого предела, воображаемого на невозможной и необходимой грани ( острия бритвы, акме), в горизонте индивидуального поступка, героического деяния.
Античная личность – никогда не данность, но всегда регулятивная идея, подвигающая реального индивида к совершению нравственного поступка. Идея одновременно нравственная и предельно поэтическая.
Внутренним сосредоточием нравственной перипетии античности является катарсис совести. Смысл совести – внутреннее сопряжение моего «малого», земного Я и моего всеобщего Я – судьи и свидетеля, формируемого в трагедиях жизни смертного Я, но обретающего в произведениях культуры (например, в трагедии «Эдип – царь») собственное самостоятельное извечное бытие. ( См. В. С. Библер. Нравственность. Культура. Современность. – В кн. Библер В.С. На гранях логики культуры. Книга избранных очерков. М., Русское феноменологическое общество, 1997, с.247).
Педагог ШДК. Я думаю, эти определения В. С. Библера имеют прямое отношение к различению категорий нравственности и морали.
Первый ученик. Безусловно! Мораль В. С. Библер понимает как засохшую в нормы и предписания ( как надо себя вести, чтобы жить достойно) форму нравственности. Моральные догматы отцеживаются, уплотняются, обезличиваются в веках, сливаются в нечто абсолютное – сквозь века – себе тождественное, утрачивают историческое напряжение, культурную изначальность, единственность. Внутренняя освещенность вытесняется свыше нисходящей освященностью.
В автоматизме повседневной жизни индивида моральные предписания (кодекс морали, закрепленный извне, императивы добра и борьбы со злом, созданные самим человеком), неукротимо шепчущие мне, в чем состоит единственно правильное ( по правилу совершаемое) поведение, абсолютно необходимы. Но в кризисе, в трагедийные моменты человеческой жизни, моральные нормы отказывают. Ибо совесть, нравственность воплощены не в моральных нормах и правилах поведения, а в безвыходных перипетиях свободного личного поступка. Эти перипетии формируют образы личности, образы культуры, образы нравственного выбора различных исторических эпох. Поэтика и трагедийность таких образов личности и есть реальная жизнь совести, жизнь нравственности.
Каждая из таких нравственных перипетий, образов личной трагедии (Эдипа или Гамлета) безвыходна и ненормативна. Это – ситуация рождения совести, рождения нравственности. Это – «нравственный мир впервые», ибо для новой исторической нравственной трагедии совесть должна быть вновь изобретена, выстрадана новым нравственными поступком.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии