Смысл и жанр “Заметок впрок”, а также возможную значимость их для читателя В.С. Библер определил в коротком введении к публикации некоторых фрагментов этого философского дневника в сборнике “На гранях логики культуры”. Этим введением мы сейчас предваряем публикацию “Заметок”. В 1992-1997 годах различные фрагменты дневника были опубликованы (см.: Вопросы философии, 1991, N 6.С.; Новый круг, 1992, N 1.С.52-61; N 2.С.210-219; В.С. Библер. На гранях логики культуры. М., 1997.С.12-40). Сейчас публикуется наиболее полный из найденных вариант “Заметок впрок”. Библер пишет, что ведет свой философский дневник с 1967 года. Самый ранний из найденных на сегодня фрагментов датирован 27 февраля 1969 года. Работа с архивом В.С. Библера еще не закончена, и, возможно, более полная публикация еще предстоит.
Не весь текст “Заметок” был подготовлен к печати автором. Неподготовленные фрагменты были подвергнуты минимальной правке (расшифрованы сокращения, восстановлены пропущенные слова, исправлены явные описки). Авторская пунктуация практически везде сохранена. Авторская исправления, сделанные от руки, как правило, введены непосредственно в текст. Более крупные и, предположительно, более поздние авторские пометки даны в виде подстрочных примечаний. Порядок расположения фрагментов, не датированных автором, реконструируется предположительно, с учетом содержания, характера правки и т.п.
И. Берлянд
“Заметки впрок” я веду с 1967 года. Это – своего рода философский дневник. Дневник, но именно – философский. Здесь нет личных, домашних впечатлений и переживаний. Все личное преломлено сквозь видение философа, или скажу так: личное и индивидуальное спроецировано на идею и возможную композицию намечаемого философского произведения. Это – заготовки к будущим работам, первые (вторые… десятые…) редакции будущих печатных формулировок и логических целостностей. Некие эмбрионы, конспекты уже написанных, или еще не написанных, или – уже не могущих быть написанными (жар ушел в “свисток”) книг. Но это хотя и философский, но все же – дневник. Личное и индивидуальное, хотя и отстранено, преломлено, но все время ощущается. Просто о личном для меня естественнее говорить в формах “охлажденной” (проект возможной книги или – мысли, определения…) рефлексии. Иначе – все кажется нескромным и расхристанным.
Перечитывая сейчас эти заметки (почти за двадцать пять лет), я подумал (уже отвлекаясь от личного опыта) о возможной значимости такого речевого жанра для читателей: конечно, читателей философствующих – философов по самому типу сознания и, может быть, даже – по личному складу…
Здесь есть ряд моментов. Во-первых, сейчас, в конце нашего века, такие “заметки впрок”, заторможенные начала мыслей, зародыши возможных произведений, мучение над повторными вариантами той же мысли, лаконичность набросков, понятных “самому себе”, острое переживание незаконченности, развилки логических движений, – все эти и многие другие естественные особенности дневниковых философских записей все более определенно вычленяются как именно особый жанр речи, особый тип произведения, отвечающий ожиданиям и умонастроенности современного читателя (и – автора). Будь это автор и “читатель” произведения художественного (проза, поэзия, живопись, музыка), будь это автор и читатель произведения теоретического (характер современных математических работ, детализировать которые призван вычислительный аппарат), будь это автор и читатель произведения (?) философского. Всегда и везде ожидание и соучастие связано с неким уколом, возбуждающим воображение; или – мысль, или со-мыслие читателя или слушателя. Причем этот минимальный, тщательно продуманный “укол” должен быть столь же незакончен, намекающ, мгновенен и – одновременно – столь же завершен, композиционно замкнут, как – к примеру, японские хокку или – “Так, как есть” Поля Валери: на мой вкус, одно из значительнейших философских произведений XX века. Здесь все “в строку”. Обращенность к внимательному, в том же ритме думающему читателю (это позволяет сохранить и усилить лаконизм, семантику и синтаксис внутреннего речевого строя). Законченность (ритмическая или стилистическая) каждого отдельного фрагмента. Затаенная перекличка (через года, через страницы, через иные сюжеты) разных вариантов, развилок одной и той же мысли или образа. Такое композиционное эхо стягивает отдаленные фрагменты (голос доносится через продолжительные лакуны и пустоты) в единое, хотя и очень странное произведение, в которое “вставлены”, вточены другие, столь же самостоятельные произведения-фрагменты. Предполагаю, что все это характерно для того онтологического диалогизма мысли и бытия, что насущен в жизни людей, реально, актуально живущих в конце века. Но об этом детальнее будет сказано в некоторых приведенных здесь заметках.
Во-вторых (впрочем, это другая сторона тех же размышлений), – ироничная фрагментарность современных речевых жанров (философских в том числе) определяется тем, что в культуре XX века предельным предметом размышления (и переживания) все напряженнее оказывается сам процесс возникновения мысли или чувства, но – вот в чем уникальная особенность нашего времени – этот процесс понимается как процесс возникновения произведения. Искусство и теоретическая мысль строят “произведение о рождении произведения” (пусть – о мысли как о произведении…). Но сие означает, что такое произведение – в плане формы – должно быть законченно, замкнуто, целостно (это – произведение) и – одновременно – незаконченно, возможностно, открыто (это произведение о рождении произведения, о собственном рождении). Во всеобщем пафосе этот смысл современных произведений точно определил (понял) Борис Пастернак: “Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновение, и лучшие произведения мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рождении. Я понял, что, к примеру, Библия есть не столько книга с твердым текстом, сколько записная тетрадь человечества, и что таково все вековечное…”1. Однако на поля “Охранной грамоты” я бы внес две маргиналии. Эта вековечная особенность искусства (“произведение о произведении”) вековечна в пределах, на грани XX века. В этой своей всеобщности Библия, “Илиада”, “Гамлет” актуализируются как вечные произведения нашей современности. В иные эпохи, в иных культурах актуализировался, углублялся иной всеобщий смысл вековечных образов культуры. Далее. Думаю, что в XX веке (на грани с веком XXI) эта странная определенность произведений культуры свойственна философии не меньше, чем искусству. Скажу даже резче, – такая вековечность записных тетрадей человечества свойственна сейчас искусству потому, что она свойственна философии, или, все же смягчу свою резкость, – потому, что она свойственна потенциям современного Разума.
Последнее утверждение немного детальнее будет обосновано, опять-таки, в прилагаемых “Заметках”.
Сказанное вовсе не означает, что внешняя форма фрагментарности необходима для всех современных произведений. Речь совсем не идет о внешней форме. Наоборот, как раз здесь возникает одна из трудностей “дневниковой формы” для произведений собственно философских. Но об этом я еще скажу ниже, в заключение этого введения к “Заметкам впрок”.
Теперь – третий момент, укрепляющий меня в соблазне опубликовать отрывки многолетних философских заготовок. Это – о лирическом начале произведений культуры XX века. В наше время философской истине верится (или, точнее, – возникает желание брать автора и его размышление всерьез) только тогда, когда не оборвана пуповина уникального, личностного авторства, когда в анонимной – онто-логической всеобщности философской мысли – воспринимается неповторимый лирический исток. Когда выяснение вопроса “для других”, обращение к городу и миру, насущно оборачивается сомнением “для себя”, “в себе” (даже в своем бытии, не только в мысли), когда размеренная, поучительная речь затихает в сосредоточенном шепоте, а там и в недоуменном молчании. Если этого лирического начала нет, то читателю, даже очень философски наторелому, вдумываться – в чужую мысль – неохота, как-то неинтересно. Необходимо, чтобы со мной говорил Ты, а не отвлеченный Он, и уж тем более – не усредненное Оно… Конечно, философу “от кафедры” чтение безличного философского текста, все же, и сегодня полезно – для цитирования, ссылок, респектабельности. Но это уже – о другом.
Таковы некоторые соображения, укрепляющие меня в соблазнах довести до читателя почти дневниковые философские заметки.
Конечно, все, что я сказал выше, должно быть в применении к предлагаемым “Заметкам” сдобрено большой щепоткой соли. И дело не только в невозможности и неправильности отнести соображения, сформулированные в столь общей форме, к частному случаю. Затруднение здесь гораздо серьезнее. Дело в том, что мои “Заметки впрок” не мыслились и не набрасывались заранее в замысле определенного жанра, в идее особого типа произведений, в обращении к определенному образу читателя. И это существенно. Речевой жанр всегда достраивается и замыкается только на ферменте замысла, эстетической цели, в ясном сознании своего особого читателя, в априорном предположении его творческого соучастия. Если этого нет и все получается случайно, в подземельях или промежутках иного жанра, то сразу чувствуется провал, возникает запашок “подделки”, внешней похожести (отрывка – как эстетической цели и отрывка – как разрыва иных целостностей). Такое всегда опасно, хотя здесь может еще успокоить возможность тайного замысла (неизвестного самому автору), но направляющего его осознанные действия. Такой затаенный (даже от автора) замысел вполне, кстати, объясним включением современного философа – хочет он или не хочет – в те интенции современной культуры, о которых я писал выше. Думается, так реально и выходило в моих “Заметках впрок”. Не случайно (“Поэт поет с переплета” – Илья Сельвинский) заранее было задумано название этих записей, и в их переплетении все время я чувствовал какой-то композиционный план (и – часто иронически усиливал его).
Если это так, то возникает некое произведение особого типа – произведение о рождении нового типа философских произведений, нового философского жанра (из фрагментов и “сколов” произведений классического плана). Правда, такое успокоение отступает перед еще более серьезным беспокойством. Речь – вот о чем.
Для “философской логики” (именно в этой сфере заключен мой основной исследовательский интерес) непрерывность и детальность логического обоснования есть не некий “жанровый”, исторически преходящий момент, но самая суть дела. Такое скрупулезное обоснование требует одного почти внешнего условия: большого, хорошо протяженного пространства, многих десятков страниц (и это не чисто количественная характеристика). Философские работы надо читать долго, “с карандашом”; это как путешествие на иной логический континент. Разорванность, фрагментарность мысли – ставит под вопрос не жанр, но самый смысл философских произведений. Долгая, длинная, в каком-то смысле – бесконечная (но – спирально замкнутая) цепочка мыслей, дающая в итоге (только в итоге) одно целостное “мегапонятие”, состоящее из узловой линии тесно скрепленных между собой суждений и умозаключений, – это существеннейшее определение “любого” философствования.
Одно мега-понятие, замыкающее цепь умозаключений, вообще отличает строение логики философской от формально-логических конструкций, в которых суждения и умозаключения “крупнее”, целостнее своих частиц-понятий. Такое строение философской мысли Гегель и определяет как “развитие понятия”, адекватное “субъективной логике” и отличное от логики рефлексии и “логики перехода”.
И снова возникает надежда. Разве не несет в себе идея замыкания логического движения (в одно целостное “мега-понятие”) некое предположение “фрагментарности”, сосредоточенности философской мысли? Философская система должна быть не только континуальна, но и “дискретна”, точечна, обозрима – разумом – в одно логическое мгновенье, – когда логическое “прошлое” и логическое “будущее” втягиваются в кратчайшее настоящее. Причем, эта надежда особенно возрастает именно в современной философской логике, с ее предельным вниманием к самому моменту замыкания, к парадоксу “обоснования начала логики”, взаимоначинания логик. В “Логике” Гегеля проблема начала отходила “в нети”, оттеснялась логикой дедукции, пусть и понимаемой как развитие того же – одного – понятия. В логике, развиваемой нами, в логике культуры, такое – требующее “фрагментарности” – внимание к началу становится регулятивным смыслом всего мыслительного движения2.
Сейчас я не могу детально говорить об этих сюжетах и вынужден сослаться на другие свои работы, хотя именно такие, казалось бы, посторонние “сюжеты” и оказываются коренным обоснованием права на существование предлагаемых “Заметок впрок”.
Опять должен оговориться. – Все, что сейчас было сказано, – это обобщенное отступление о смысле философских речевых жанров в конце XX века, но отнюдь не разговор по частному случаю. Не следует надевать слишком большую шапку на нормальную “голову” небольшой статьи. Предполагаемые фрагменты – только повод для этих общих размышлений. Не больше.
Но есть сомнения, непосредственно относящиеся к предполагаемым заметкам. Читатель должен о них знать заранее. Вот простейший исходный схематизм этих сомнений:
1.Тезис. Многие формулировки набрасывались наспех, многократно изменялись, уточнялись, даже – укоренялись в иные основания, начала. Сейчас как-то неудобно за их первоначальный сырой вид. Ведь во многом я не согласен с самим собой, особенно в редакции 1968 – 1969 годов.
Антитезис. Это – так, но как раз стратегия уточнения и “доводки” исходных определений существенна в самой логике торможения мысли, в раздумий над ее рождением и вариативностью. Или, если сказать содержательнее, – вот пример: одна из сквозных линий “переформулировок” моей мысли в интервале 1968 – 1991 годов – это обнаружение предельных возможностей и предельных границ размышления о культуре в ключе Марксова понимания предметной деятельности как деятельности самоустремленной; в конечном итоге изменилось коренное начало, лежащее в основании той “философской логики культуры”, что я пытался развивать. Думаю, что такое смещение оснований и сейчас сохраняет принципиальное значение.
2. Тезис. В ряде публикуемых фрагментов пропущены логические переходы, или они чересчур сжаты, замкнуты, даны “внутренней речью”, понятны только для автора. Где-то прорывается почти “бормотанье” для себя, как узелок на память…
Антитезис. Обвинение принимаю. Но зачастую сама эта лаконичность и уплотненность, необычный синтаксис (сохраняющий лакуны) дает тот самый укол мыслящему воображению, о котором я говорил выше, в размышлениях о современных философских “жанрах”. В большинстве приведенных фрагментов логические переходы все же есть, осуществлены; их сосредоточенность, даже – проглоченный синтаксис – выражают доверие к внимательности и внутреннему (altеr ego) соучастию разумного читателя. Входят в замысел жанра.
3. Тезис. В заметках остро ощущается их “заготовочный” смысл. Они ориентированы так, чтобы ожить только в будущих целостных книгах, в поэтике законченных и иных по композиции работ.
Антитезис. Согласен. Многое в этих заметках, – что и определяет название, – сформулировано “впрок”, виртуально. Но все чаще мне, закончив заготовки, уже неохота писать книги. Мысль – в “заготовочной” форме – как бы исчерпала себя, наиболее со-ответственно сказалась. Сказалась именно как проект, возможность. Не случайно несколько моих последних опубликованных статей носят подзаголовок или маргинальное определение: “конспект ненаписанной книги”. Поэтика нового жанра начинает осознаваться все более открыто; целенаправленно организовывать текст.
Этот диалог можно продолжать. Но мне важно было лишь дать желаемый схематизм восприятия читателем предложенного далее текста.
Я отобрал немногие фрагменты, органично – через лакуны – перекликающиеся между собой; наиболее, как мне кажется, актуальные в современной философской жизни и, вместе с тем, – наиболее ориентированные на активное читательское соучастие. Но – и в этом плане – заметки, особенно существенные для будущего развития и воплощения в книги, я все же оставил “для себя”, снова – впрок.
Для читательского включения хочу предупредить: мной опущены два года “Заметок” – в значительной мере превращенных в книги, или – не совсем по-гегелевски – “снятых” после 1968 года. Но все же читатель как-то должен ощутить эту пустоту, этот момент разбега. Начну с 1969 года. С фрагмента “Бытие определяет сознание?”. Эта заметка в какой-то мере вбирает многие мои сомнения 60-х годов.
___________
1 Пастернак Б. Охранная грамота Л, 1931. С. 57, 86.
2 См. Библер В.С. От наукоучения – к логике культуры. М., 1991; Библер В.С Кант. – Галилей. – Кант. М., 1991.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии