Сам термин “библеровские выпускники” принадлежит американской исследовательнице диалога Кэрэл Эмерсон. В эссе, посвященном юбилею М.М. Бахтина, К. Эмерсон замечает: “В начале девяностых годов Владимир Библер, выдающийся российский философ сознания, разработал содержание образования для учащихся начальной и средней школы. Эта модель школы, основанная на принципе “диалога культур”, должна была заполнить методологическую пустоту, которая наступила после коллапса коммунистически управляемой педагогики. В ней дети последовательно открывают несовместимые миры – во времени и географическом пространстве – и им помогают не растворяться в этих мирах и понимать незаместимость каждого из них. Только на этом пути, – говорит Владимир Библер, – идеал “человека образованного”, который живет только прошлой научной истиной – будет заменен гораздо более желанным, сложным и гибким идеалом “человека культуры”. Люди культуры должны быть способными к сосредоточению, но в то же время удерживаться в промежутке многих несовместимых и неразрешимых истин и принципов... Библеровские выпускники будут замечательными создателями и потребителями культуры. Но, хочется знать, будут ли они также способными занимать политические должности, составлять законы, осуществлять правильное дело упорно и убежденно, договариваться, избегая ссор и разногласий, и устанавливать консенсус в некритических повседневных условиях”.
К ученикам Школы диалога культур стали приглядываться давно. Интересные наблюдения над Юлей Вятчиной и другими учениками опубликовала И.Е. Берлянд, московский психолог. Она наблюдала наших ребят во втором классе, весной 1989 года. Приняв участие в некоторых уроках-диалогах по математике, И.Е. Берлянд заметила некоторые особенности поведения второклассников, существенно отличающие этих детей от ровесников:
а) “высказанные детьми гипотезы не анонимны, это именно Женины, Юлины, Колины высказывания, связанные с личностным, ответственным взглядом на мир их авторов.
б) у некоторых ребят есть довольно устойчивые амплуа, которые, с одной стороны, выражают характерный именно для данного ученика способ видения мира, ведения диалога... Например, Юля великолепно работает в формально-задачном духе и часто “завязывает” обсуждение в рамках поставленной задачи.
При этом она вовсе не совпадает со своим амплуа – отстраниться от него девочке помогает редкостное умение слушать других и некоторая ироничность по отношению к себе...
в) самим содержанием обучения у учащихся формируются важные личностные качества. “Это прежде всего способность к самостоятельному ответственному мышлению. Дети не спешат согласиться с мнением учителя и мнением большинства – каждое мнение должно быть обосновано. Это отсутствие страха сомнения, противоречия: ребята не стремятся комфортно укрыться за общепринятым, освященным авторитетом, а бесстрашно идут на самые рискованные споры. Наконец, это уважение к особенному, уникальному, к тому, что мы привыкли снисходительно называть частным, ставя его в подчиненное положение по отношению к общественному – в конечном счете, к личности... Эта способность и заинтересованность в понимании другого не как похожего на что-либо (на меня, на общепринятое, на определенный тип и т.п.), а как ни на что не похожего, уникального (и этим важного и ценного для всех), способность уважать и ценить в других и в себе личность, пожалуй, и есть самое существенное воспитательное достижение Школы диалога культур...”.
Труднее всего – пробиться к их слуху. Действительно, получается, как Вы говорили, собеседование без собеседника. Ввести т.н. “культурный текст” в поле работы – специальная задача! И это в 11-м классе! Словно замкнутое пространство какое-то... Стеклянный ящик, в котором им самим уже неуютно, а за пределами, за этой стеклянной стенкой – мир, в котором н и к т о, кроме по пальцам считанных взрослых, не способен да и не хочет понять природу и ценность их замечательных произведений. А они сами очень мало способны понимать и ценить то, что есть и созидается вне их маленького сообщества. Нужно сначала войти к ним, договориться с ними на их языке (предварительно этим языком овладев)... если хотите – втереться в доверие, и лишь потом – осторожно, деликатно, тонко... пробовать работать. Трудно это. Но здорово, когда получается.
Знаете, что вызывает самые глубокие опасения – незаинтересованность каждой из них в другом как в сверхценном ты. Стремление лишь бесконечно улавливать свои отражения в речи другого. Сведение любого другого к состоянию внутреннего собеседника, растворение другого в себе, поглощение его и... использование для... разворачивания сюжета, какого-то бесконечного сюжета как бы жизни, которая время от времени вторгается в жизнь настоящую и производит в ней, чаще всего разрушительные, смещения. При этом, повторюсь, сам собеседник как другой оказывается не интересен, не нужен. Он интересен и нужен лишь как мое зеркало – по сути дела как alter ego, а не самостоящее “незаместимое” ты. И в результате – все рассыпается на молекулярные осколки “собственных мнений”, которые почти невозможно собрать воедино.
Я позволила себе в самых общих чертах поделиться с Вами своими опасениями, может быть, с целью корыстной и далеко идущей – заинтересовать вас этой работой и напроситься на “идеологическую” поддержку. Ибо таковой мне, видимо, ждать больше неоткуда. А бросить это все – выше моих сил. Ничего более интересного и творчески привлекательного я уже себе не представляю. На моих глазах и при моем непосредственном участии возникает круг людей, несущих в себе какое-то новое культурное начало. При всех издержках, о которых я выше говорила, это – так.
М. Саввиных. Из неотправленного письма В.Ф. Литовскому. 8 ноября 1996 года
В 106-й школе учителя и психологи тоже пытались понять, чем мои ученики отличаются от других. Учителя называли моих учеников “кургановские дети”. Однажды, желая разрешить эту загадку раз и навсегда, психологи собрали всех “кургановских детей”, десятиклассников, в одну комнату и в течение нескольких часов предлагали им самые разнообразные психологические тесты. Чтобы потом сравнить с детьми “обычными”. “Кургановские дети” выглядели не хуже “обычных”, но схватить различия психологам, увы, не удалось. Характерен разговор по поводу тестирования одного из психологов и Лены Байкаловой.
Лена. А зачем мы здесь?
Психолог. Мы проводим тестирование.
Лена. А почему именно с нами?
Психолог. С вами много лет работал учитель С.Ю. Курганов. Он учил вас по особой программе. Мы хотим узнать, так сказать, что он с вами сделал. И отличаетесь ли вы от всех других.
Лена. И вы хотите это узнать с помощью тестов.
Психолог. Да, с помощью тестов. А что?
Лена. Понимаете... Как вам сказать... Мы, конечно, очень сильно отличаемся от других... Но никакими тестами вы не определите, что он с нами сделал и чем мы отличаемся от других...
Неужели он все-таки что-то увидел? Различил в пустоте серебряную проволочку, что тянется от моей макушки к зениту?.. По ней постоянно течет ток, мощностью соизмеримый разве что с каким-нибудь космическим мальстремом...
Неужели он способен видеть и слышать? Неужели он мне ОДНОПРИРОДЕН?!
М. Саввиных. “Кассандра”. Апрель 1996 года
Марина Олеговна Саввиных...
...трам-парарам-пам-пам... под звуки фанфар взвивается кисея занавесок (помнится, там был балкон – и на балконе кисейные занавески). Маски грациозно и несколько картинно приседают (такой глубокий, глубокий реверанс – левая ручка приподымает подол юбочки, чуть-чуть, чтобы только кончик туфельки был виден, в правой – веер; за его цветными перьями – какое-то выражение лица, трудно сказать – какое именно... Когда веер на мгновение отстраняется, зритель всякий раз переживает шок неоправдавшегося ожидания). К тому же их костюмы таковы, что остается загадкой, кто из них – дама, а кто – переодетый кавалер.
Где-то вверху не то скрежещет, не то щелкает металлическая конструкция – и на сцене, тяжело ступая и волоча за собой целое море фиолетового шелка, появляется старая Дуэнья. Никто не знает, что у нее на уме. Я тоже. С этой пожилой матроной у меня на самом деле очень мало общего...
Это была потрясающая удача.
Нашелся, через десять лет моей работы с детьми, нашелся в Красноярске человек, которому эти дети были нужны, интересны, необыкновенно значимы.
Конечно, этот человек не работал в школе.
Марина Олеговна заведовала кафедрой в педагогическом колледже, преподавала литературу будущим воспитательницам дошкольников. Марина Саввиных писала и печатала стихи, прозу, пьесы. Редактировала сборник детских произведений “Пегас ворвался в класс”, куда с охотой взяла работы моих учеников: Лены Михайловской, Нади Бахтигозиной, Паши Горбаня, Маши Бандуры, Кирилла Иваницкого, Димы Пластинина.
Нет, я не хочу обижать учителей, которые работали с моими детьми.
В первом классе любовь к греческому языку им привила гениальная Елена Владимировна Иванова.
В начальной школе их научила рисовать замечательная Наталья Владимировна Васильева.
Преподаватели физкультуры научили всех мальчиков играть в регби, и Дима Пластинин, Максим Исламов, Максим Кончаков, Сережа Черкасов стали чемпионами России, призерами чемпионатов мира и Европы.
Любовь Анатольевна Рябинина и Ольга Вениаминовна Соколова разработали очень интересную программу по русскому языку, по которой с удовольствием учились мои дети.
Герольд Петрович Эппорт ставил с моими учениками исторические пьесы собственного сочинения. Кирилл Иваницкий блеснул в роли Робеспьера, а Данила Периков потрясающе сыграл Дантона.
Лена Михайловская нашла себя в школьном театре.
Валера Маслов и Света Донова солировали в танцевальном ансамбле “Орленок” Красноярского Дворца пионеров.
Замечательный психолог Вячеслав Башев познакомил моих старшеклассников с оригинальными текстами Фрейда и Берна.
Борис Хасан, Людмила Майорова и Евгений Ходос устроили для моих ребят незабываемый сплав на плотах по сибирской реке Мане.
Известный журналист и педагог Александр Адамский дважды приглашал наших ребят в университет “ Эврика”, и многие мои ученики побывали в Эстонии.
Татьяна Михайлова, директор Московского культурологического лицея, приглашала нас к себе, и почти весь класс увидел весеннюю Москву.
Восходящая звезда отечественной педагогики Александр Лобок (Оксана Циберкина прозвала его “В мире животных” – из-за непомерно длинных волос) показал нам Екатеринбург.
С “кургановскими детьми” работали два чутких и тонких классных руководителя: Галина Борисовна Беккер – в девятом классе, и Елена Григорьевна Пригодич – в десятом и одиннадцатом.
Всем этим взрослым – огромное спасибо.
Но Марина Олеговна – это совсем – совсем другое.
Она вошла в наш круг всей своей жизнью. Это был огромный риск.
И не в том дело, что ей понравились сочинения моих ребят. Сочинения, переводы, эссе Байкаловой и Михайловской, Иваницкого и Перикова, Калиниченко и Доновой, Вятчиной и Козиной... и многих, многих других наших ребят с удовольствием печатали в журналах и сборниках В.С. Библер, А.В. Ахутин, Ю.Л. Троицкий, С.Л. Соловейчик, А. Русаков, В.А. Левин.
Вадим Александрович Левин, замечательный харьковский поэт, психолог, педагог, даже включил одно стихотворение Нади Бахтигозиной в свой учебник для второго класса и назвал ее своей педагогической внучкой... Только что вышел очень солидный журнал “Дискурс” (Новосибирск), где, рядом с работами Деррида и Тюпы, посвященными сложным литературоведческим вопросам, помещено эссе “Рождение ночи”, написанное совсем уже взрослыми Леной Байкаловой и Таней Калиниченко в соавторстве с самарской школьницей Наташей Куропаткиной.
Да, мы всегда были окружены взрослыми. Одни взрослые очень не любили наши сочинения – и писали статьи против нашего понимания сказки, басни, лирической миниатюры, против того, как мы трактовали Пушкина и Гоголя. Таких взрослых, правда, было очень немного. Но и они относились к нам с уважением: они обращались к нам с солидными литературоведческими разборами, цитировали те фрагменты уроков и сочинений, которые им были чужды.
Другие взрослые много и подробно писали о нас, издавали и комментировали нас. В. Давыдов, В. Библер, Г. Цукерман, А. Ахутин, Ю. Громыко, И. Берлянд, Т. Флоренская, А. Русаков, С. Соловейчик, Э. Горюхина, Ж. Карпей, К. Эмерсон, Л. Кудрявцев, Е. Божович, В. Слободчиков, Л. Рак, И. Фрумин, Г. Балл, В. Литовский, И. Соломадин, Г. Згурский, А. Волынец, А. Юшков, С. Копылов, В. Осетинский, И. Лернер, Н. Поливанова, В. Рубцов, Е. Шулешко, В.В. Махлин – книги, статьи, выступления... Всем им спасибо!
Как же это все было трудно! Как подчас, после недоброй статьи в журнале или недоброжелательной реплики, опускались руки, терялась вера в себя, в диалог, в возможность творчества, в возможность культуры... И как была важна каждая поддерживающая строка.
Помню, в самом начале эксперимента Владимир Соломонович Библер написал мне в конце письма: “Помните, Вы не одни. Вы не одни...”.
Все это так. Но никто не смог за эти десять трудных лет войти в наш круг и стать рядом с нами. Стать нашим каждодневным соавтором, поставив на карту всю свою жизнь. Марина Олеговна стала первым (и видимо, последним – до мая осталось меньше девяти месяцев...) таким человеком из мира взрослых. До этого мир взрослых предпочитал наблюдать. Чаще – сочувствуя и помогая. Реже – враждебно и разрушительно. Впрочем, мы всегда как-то успевали разрушительные действия превращать в то, что нас укрепляло и закаляло.
...это бяка-закаляка кусачая.
Я сама из головы ее выдумала.
– Что ж ты бросила тетрадь,
перестала рисовать?
– Я ее боюсь!
Роман будет называться “ИНТЕРПРЕТАТОР”.
Из дневника М. Саввиных. 26 марта 1996 года
О, как они полюбили ее! Они приходили к ней домой чуть ли не каждый день. Они писали ей письма и ждали ответа. Они ревновали ее друг к другу. Они мучили ее. Это была их женщина, их добыча, их человек.
А как она их любила! Какие письма писала каждой! Как плакала над каждым письмом Адели, Юлии, Елены, Надюши...
Она готовила им изысканные блюда. Она зажигала свечи, и девочки слушали стихи, читали стихи, писали стихи...
Раньше у моих детей был только учитель. Теперь с ними были двое: их учитель и их женщина. В конце сентября 1996 года Юля Вятчина написала:
Мой учитель сказал: “Как странно – ты еще жива”.
Да, я жива, и зря улыбаешься.
Я жива, потому что хотела быть дрянью.
И ею стала.
Надоели мне мои глаза,
Потому что я их любила.
Моя женщина мне сказала: “Ты воробей”.
Пусть. Я питаюсь червями. Черви – мои глаза.
Надоели мне мои глаза,
Потому что я их убила.
ДУЭНЬЯ
...Дуэнья ни в коем случае не воспитательница. Не учительница тем более. Да и не нянька. Она – безопасная взрослая (чтобы не сказать – старая) подружка. Безопасная в том смысле, что в силу возраста и положения не может быть соперницей молодой девушке – ни в любви, ни в карьере. Зато она многоопытна, искушена в любовных делах – во всяком случае, предполагается, что у нее бурное прошлое, переполненное множеством рискованных приключений. Она всегда на страже интересов своей юной подруги и весьма способствует всяческим авантюрам, связанным с ее сердечными устремлениями. Дуэнья хитра, изобретательна, вообще – немножко ведьма. Очень часто она поет, играет на музыкальных инструментах, галантно, хотя и несколько старомодно, танцует. Сердце ее безраздельно принадлежит подруге, а та охотно и не слишком деликатничая – этим пользуется. Дуэнья, как правило, держит в руках ниточку головокружительной интриги, она – электронный мозг всей комедии, автор нередко именно этому персонажу доверяет свою драгоценную точку зрения (иногда, правда, не очевидную для него самого).
На Дуэнье черная кружевная мантилья, тяжелая шелковая юбка, красный плащ (а шпагу – вернее, кинжал с отравленным лезвием – она на всякий случай прячет под фестонами широчайшего рукава). Дуэнья... Впрочем, откройте любую итальянскую или испанскую комедию 16-17 веков – и вы ее точный портрет без труда найдете...
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей...
Что там подавалось-то? Ах, да... кажется, амонтильядо...
Но это – в сентябре. Между тем знакомство состоялось в феврале. Три десятиклассницы пришли в педагогический колледж №2. Марина Олеговна их ждала и завела разговор о “Медном всаднике” Пушкина.
...пришли Лена, Надя и Марина. С.Ю. Сопровождает как ангел-хранитель. “Медный всадник”. Пыталась проработать художественное время. Лена – “поток сознания”. Я занималась ею, привлекая Надю. С.Ю. занимался Мариной, строил ей глазки, поправлял прическу – и делал вид, что наши разговоры его совершенно не касаются.
Я предложила переписку Лене и Наде. Он мгновенно проснулся – как?!
И дальше просто прямым текстом: увести надеетесь деток? Думаете – позволю?!
Неужели – тропа войны? Любопытно. Я начинаю чувствовать нечто вроде спортивного азарта.
С.Ю. – детям: “У вас теперь новый духовный лидер...”.
И этакий, знаете ли, смешок в бороду.
А дети: “Сергей Юрьевич, Вы не слышите нас!”
Из дневника М. Саввиных. 27 февраля 1996 года
От этого разговора сохранился лишь маленький фрагмент.
М.О. Я думаю, здесь что-то со временем...
Лена. Я не почувствовала время. Вообще – конец какой-то стертый. Я не почувствовала ни автора, ни героя. Две стихии борются – абсолютная и бытовая. Первая – там все гремит, все ходит, все движется. Вторая – спокойная – там много всего...всяких предметов...
М.О. Что ты понимаешь под бытовой стихией? Или – абсолютной?
Лена. Не абсолютная. Ну не знаю, как сказать. Она движется, течет...
А вторая – покой... Но это – обман. Там все кричит и стонет... поэтому в этом прорывается, пытается найти форму...
М.О. Подожди, это какая стихия? Абсолютная стихия?
Лена. Да нет. Это вторая стихия. Они в борьбе. И первая побеждает. Но это – иллюзия. На самом деле вторая все равно сильнее.
М.О. И в этой второй – Евгений? Он – герой?
Лена. Нет, Евгений – не герой. Его вообще там почти нет. Он тут ни при чем. Его не видно.
М.О. То есть он песчинка, уносимая потоком?
Лена. Нет, поток – это первая стихия. А здесь – покой.
М.О. Порядок?
Лена. Да... много всего... Параша там... вдова... его мечты... Там все кричит, понимаете?
.....................
М.О. А если представить все это в героях?
Лена. Здесь нет героев.
...теперь я поняла, откуда у Лены две стихии. Она услышала мою интонацию. Я бессознательно ее меняла при переходе от “пространства” к “пространству” (в “Медном всаднике” действительно нет времени – пространство...). Более того, она говорила как бы мельком о какой-то третьей стихии. Черт возьми! Девочка в своих темных образах разъяснила мне мою старую идею. В “Медном всаднике” действуют сверхчеловеческие надмирные стихии. Кто такие – Петр, Евгений? Лишь обстоятельства судьбы стихий. Автор, как говорит Лена, “прорывается”, он почти Демиург. И все равно его – нет. Как нет финала у поэмы.
Гениальная девочка!
И такую-то девочку Курганов хочет загнать в формальную логику!
Дескать, это безответственная речь пифии, а не...
С.Ю. – неожиданно. Впрочем, теперь его снедает любопытство.
Нет, ему неинтересно. Ему даже неприятно. Лена вряд ли перспективна в литературоведении. Но не беспокойтесь – приспособится к тому, что в школе требуют.
– Вы с Леной – два сапога пара. Вы разве не видите, ч т о она выдает?
– Вы мне мешали, С.Ю.
– Я показывал свое отношение.
– Ничего себе – отношение...
– Я ими управляю. Я владею специальными техниками развития творчества. У Вас, Марина Олеговна, таких техник нет...
– С Вами трудно разговаривать.
– Почему? (змеиная ухмылочка).
Передо мной сидит авторитарный тип. Честное слово! Где же тот Учитель, присутствие которого так явственно ощущалось в книге “Сохрани мою речь”?!
Из дневника М. Саввиных. 27-28 февраля 1996 года
Достоевский и мы
А затем – М.О. Саввиных, Г.Б. Беккер и я провели урок-диалог по роману Достоевского “Преступление и наказание”.
Свидригайлов
(урок-диалог по русской литературе в десятом классе школы №106 “УНИВЕРС” г. Красноярска).
Коля. Мне Дуня непонятна. Она Свидригайлову не верит, а почему-то пошла к нему... Раз она к нему пошла, значит, она явно чего-то хотела... А если б она его так сильно боялась...
Г.Б. Беккер. Пистолетик-то взяла.
Коля. Ну, все равно.
Г.Б. А как? с тремя пулями...
Максим. Она хотела убить его... если бы она первый раз не промахнулась, она б его убила.
М.О. Саввиных. Слушайте, а что там о пропаганде?.. о какой пропаганде все время Свидригайлов говорит? Без того, чтобы представить себе их отношения до описываемого момента, очень сложно рассуждать. Он намекает, что она его как бы соблазнила. И уже очень давно. Она его соблазнила... потом довела до самоубийства... со сладострастием!
Коля. Значит, не Раскольников, А Дуня – главный злодей романа. Не Раскольников, не Свидригайлов, а Дуня.
Максим. Мне кажется, что Дуня здесь выступает по отношению к Свидригайлову... как бы это сказать...
Коля. Из этих двух сильных личностей скорее Свидригайлов отрицательный герой, чем Дуня.
Г.Б. Беккер. Ваше мнение? У Коли такое мнение, что Свидригайлов скорее отрицательный... Лена, твое мнение? Как-то мы очень плоско решаем – положительный, отрицательный... Здесь, мне кажется, сложнее. Твое отношение к этой сцене?
Лена Байкалова. ??! (пауза)
М.О. А откуда мы знаем, что Свидригайлов злодей?
Коля. Ну... в конце концов, когда он Раскольникову все рассказывает, то получается, что он злодей. Он рассказывает Раскольникову о своих прошлых поступках...
М.О. Что мы знаем о его прошлых поступках?
Коля. Что он нехорошо себя вел, развратничал.
М.О. Откуда мы это знаем?
Коля. Он рассказывает сам...
М.О. Мало ли что он может сам о себе рассказывать. Мы ничего на самом деле о его прошлом не знаем. Там есть только миф!
Коля. Ну... приходится ему верить, раз нет ничего другого.
С.Ю. Курганов По-моему, это не совсем так. Мы знаем, что он склонен влюбляться в молоденьких девочек, распутничать... Мы знаем, что он, видимо, изнасиловал четырнадцатилетнюю девочку, которая из-за этого повесилась. Мы знаем, что он каким-то странным образом обращался со своей супругой... и в итоге она умерла при странных же обстоятельствах... Мы знаем, что он каким-то странным образом обращался со своим слугой...
Коля. Он ее отравил... отравил... он все время об этом говорит.
С.Ю. Он намекает на это сам. И мучается этим. В этом смысле, конечно, Свидригайлов до встречи с Дуней... до этой сцены не вызывает никаких положительных эмоций. Он до встречи с Дуней подан своими рассказами как развратник, как растлитель несовершеннолетних девочек и как – их убийца. Сначала он душу ее убивает, а потом она сама, эта девочка, кончает с собой. И описано это отнюдь не как какие-то переживания, любовь, взаимные чувства, нет... как откровенный разврат! Откровенные похождения и... трагический финал. И никаких читательских положительных эмоций, мне кажется, он не вызывает до встречи с Дуней. И наоборот – Дуня... как мы ее видим – она такая любящая, такая гордая, и никаких отрицательный эмоций она до встречи со Свидригайловым не вызывает. Это романтическая, яркая, положительная героиня. А дальше возникает встреча... и переворот, на мой взгляд, в сознании читателя.
М.О. Да, но, мне кажется, все-таки точно о преступлениях Свидригайлова не говорится... вот именно такой легкий флер странности во всем этом. А Дуня дана, в общем, очень рельефно и точно. То есть Свидригайлов для нас все равно в дымке тайны. Ну вот... он об этом говорит... но как это было на самом деле, никто не знает, и Достоевский нам этого не показывает. Все наше знание об этом состоит из слухов, сплетен, которые вокруг Свидригайлова витают... и интерпретаций, которые он сам зачем-то этим слухам дает. И по-другому мы никак Свидригайлова не видим... до встречи...
Г.Б. Давайте обратимся к такой детали, как сон Свидригайлова. Такое нереальное явление, как сон, оказывается очень серьезным свидетельством в решении этого вопроса. Я бы попросила Семена рассказать про этот сон...
Семен пересказывает сон, сильно его упрощая.
Г.Б. Там ведь подробно описывается... не только, что девочка руки тянет... ты упростил... У нее на лице играет улыбка. У нее такой взрослый женский взгляд... соблазняющий, и он просыпается в этом месте, и он ужасается после того, как проснулся. Чему он ужасается? Он ужаснулся этому сну? Он ужаснулся этой девочке?
Максим. Он себе ужаснулся.
Г.Б. А! Себе ужаснулся... почему ужаснулся?
Коля. Потому что понял, что у него внутри делается.
Г.Б. То есть доведенное до конца... до предела... есть какой-то предел у людей...
М.О. Соблазнение невинностью...
С.Ю. В чем здесь предел? В том ли, что шестилетняя девочка соблазнительна? Для Свидригайлова это известный факт. Что здесь ужасающего? Что здесь страшного? Что за открытие он совершил?
Г.Б. Ему приснилось...
С.Ю. Что приснилось?
Г.Б. Ему приснилось – такое...
С.Ю. Что удивительного и страшного в том, что человек внезапно обнаруживает, что пятилетняя девочка сексуальна? Почему, скажем, для Фрейда обнаружение этого факта не страшно, не ужасно?
Г.Б. Ну, после Фрейда это стало общеизвестно, но героям Достоевского это не было известно, и не всегда это была такая уж обыденная вещь.
М.О. Видимо, здесь в каких-то архетипических моментах просто явилось его отношение к Дуне.
С.Ю. Непонятно, в чем здесь ужас.
Коля. Да надоело все это Свидригайлову...
М.О. Надоело...
Г.Б. Мне кажется...
М.О. Он уже был к этому моменту... видимо, мертв. Он погиб, по-моему, когда она в него выстрелила. Все. Ему уже было все равно. Это был уже момент... знаете, такого предсмертного бреда. Он уже умирал. Он не мог дальше с этим жить. И все.
Г.Б. Первое, что нам надо решить. Как мы оцениваем эту сцену? С.Ю. дал такой импульс для размышлений: он считает, что (это его отношение, вы можете и свое высказать...) именно эта сцена сместила акцент в нашем читательском восприятии... но насколько это нам мешает? У вас изменилось отношение к Свидригайлову и Дуне после этой сцены?
Коля. Когда она в него палит?
Г.Б. Когда она в него стреляет... и он спокойно... ну как – спокойно... с напряженим внутренним... и потом – особенно финал – это, конечно, очень отличается от всего прошлого. Итак. Аня – вот ты сама читала за Дуню. Изменилось ли у тебя представление о Дуне после этой сцены?
Аня Медведева. Там все понятно... Дуня, она такая же... она пошла узнать все о брате, она так же его любит сильно.
Лена Байкалова. Она и в начале книги довольно волевая женщина была.
Г.Б. То есть к ней отношение не изменилось. Лена говорит, что она решительная, гордая, твердая – такая на всем протяжении романа, и она так себя проявила и в сцене со Свидригайловым.
Коля. Подстрелила бы Свидригайлова. Плохо она стреляла...
Г.Б. А Свидригайлов? Лена – а Свидригайлов тогда? Чем-то он тебя удивил? А, ты ведь не слышала последней сцены. Ты как раз вышла...
Лена. Да я знаю. Я ведь роман читала.
Г.Б. Знаешь? Да? Читала?
С.Ю. (очень тихо) Очень хорошо.
Лена. Н-ну... я не знаю... я думала, он вообще такой человек, который не способен мыслить нормально. Поэтому даже ничего удивительного...
Коля. Нет... нет... удивляет чувство. Внезапно так. Как будто крыша едет у него... И более того – ключ, мол... давай отсюда – дергай!
Г.Б. Коля, ну что это такое?!
Коля. До этого – вот он размышляет так. И тут, после этой встречи, в нем просыпается что-то. Он стал изменяться сильно после этого. Ему сон приснился. Тут, после этой встречи... пошел и застрелился на мосту.
Лена. Ну, чего он меняется? Как был ненормальный, так и остался!
Максим. В этих сценах заключительных Дуня и Свидригайлов показывают свое истинное лицо, потому что Достоевский здесь их сталкивает, а до этого в основном только то, что Свидригайлов говорил и то, что о нем другие говорили, было... а вот здесь, когда столкновение произошло, мне кажется, истинное лицо...
Г.Б. То есть это как бы наоборот. Он злодей для всех, а на самом деле оказался добрый, идеальный человек? Чуть ли не с крылышками?!
Коля. Человек так не перевоспитывается!
Г.Б. Он же говорит не о перевоспитании... Что была как бы маска на нем, и люди так воспринимали, и он сбросил перед нами маску.
Коля. Она и осталась. Люди так не могут меняться... все равно, если у него есть совесть, то она и в других случаях голос подаст...
М.О. Свидригайлов уверен, что она его любит.
С.Ю. Конечно. Он не сомневается в этом.
М.О. Что-то ей мешает. Он пытается убрать эту преграду. Он полагает, что просто не было у них настоящего разговора. Вот не было. Он пытается создать условия для выяснения отношений.
С.Ю. (зло) Он их создает. И отношения вполне выясняются. Выясняется, что это женщина, которая никогда себе не признается в том, что она чувствует.
М.О. Конечно. С Дуней все совершенно неясно... непонятно...
Коля. Да... Дуня, она вообще непонятная какая-то. Ее до конца не понять. Очень сложная личность такая, гораздо сложнее Раскольникова. Она нигде не раскрывается, непонятно, что у нее внутри делается... вообще...
М.О. Такие слои защиты!
Лена — Коле Как ты думаешь, эта женщина вела бы дневник?
Коля. Дуня? Могла. Потому что она никому ни о чем не говорит, так что, может быть, она и вела его. Если так посмотреть...
М.О. И любовалась на себя в этом дневнике.
С.Ю. Неизвестно.
Коля. Она, скорее, вела бы дневник...
Г.Б. Почему вы считаете, что Раскольников не стал бы вести дневник? То есть – ему не нужен этот дневник?
Коля. У Раскольникова все снаружи.
Г.Б. Он все это устно передает...
Коля. А вот Дуне бы пригодился он.
Лена. Для чего?
Г.Б. Паша, твое мнение?
Паша. Я так к персонажам отношусь, что не могу сказать: персонаж – он хороший, плохой... Мне кажется, в самом себе каждый себя считает неплохим. У них бывают угрызения совести... Все это направлено на то, чтобы стать хорошим, чтобы сделать что-то хорошее... Некоторым хочется сделать что-то хорошее для других, им от этого легче становится.
Г.Б. А у Свидригайлова когда был такой порыв? Сделать лучше?
С.Ю. Всегда был!
Г.Б. Всегда?
С.Ю. Конечно... Он дан как отрицательный герой в романе... Но...
Коля. А зачем он подслушивал?
Он же, когда подслушивал, он не знал... Он же не знал, что Раскольников будет признаваться Соне... Он скорее рассчитывал там узнать ситуацию...
М.О. Ты не представляешь той ситуации... Ты... В соседней комнате находится знакомый тебе человек... ты начинаешь случайно что-то там слышать... и прям отойдешь, конечно, – и слушать не будешь!
Г.Б. Будем считать, что это не самый его главный грех. Очень интересно. Саша, пожалуйста, твое отношение к этой сцене...
Саша. Свидригайлова там от смерти спасло только то, что Дуня плохо умеет стрелять.
Коля. Нет... она только в первый раз промахнулась... Второй раз попала бы, но там осечка. Но спас еще Достоевский, потому что надо было показать, как он сам себя наказывает. А если б его наказала Дуня, то...
Г.Б. ...Все было бы по-другому. Интересно. Коля всегда такой ход дает... Вот посмотрите, действительно, мы подойдем к самоубийству. Он говорит, что автор мог бы и показать, что она стреляет – раз... она стреляет – два... и все – осечки нет, она его убивает... тогда чего мы лишаемся? Тогда мы лишаемся последних-последних страниц.
Коля. Самых интересных.
Г.Б. Последних страничек, где меня, например, потряс Свидригайлов, когда он после того, как... посмотрите... самые-самые последние строчки... (читает Достоевского)
Коля. Последнюю пулю приберег для себя... (читает Достоевского)
Г.Б. Посмотрите, как начинает звучать текст... Вот Коля начал читать и как-то особенно показал... вот Свидригайлов постоянно как бы ломается перед другими и как бы играет роль... Так было раньше. А теперь посмотрите, насколько серьезно и драматично стало повествование, ничего лишнего, только отдельные детали, нагнетаются прилагательные: улыбка жалкая, печальная, слабая. И наконец, в заключение – улыбка отчаяния. Как в Библии: И был Вечер... и было Утро... И – одни глаголы: подумал, сунул револьвер в карман, взял шляпу и вышел.
С.Ю. Вот здесь я с Леной Байкаловой не соглашаюсь. Лена сказала, что Свидригайлов ненормальный... Понятно, что все герои даны в таких поворотах, где они немного... в безумии. Это Достоевский. Здесь даны такие ситуации, в которых герои – все! – с несколько сдвинутым воображением. Все до одного.
Г.Б. Будем говорить, не со сдвинутым воображением, а нервные...
С.Ю. Нервные, да. Но если всех их взять вместе, всех героев, то Свидригайлов окажется никак не более ненормальным, чем Раскольников, чем Соня, чем Мармеладов, чем Катерина Ивановна, чем... да кто угодно. Я совершенно не согласен с Леной Байкаловой, что он ненормальный, что он какой-то особенный по отношению ко всем остальным героям. Он столь же человечен, столь же нормален, сколь и все герои Достоевского...
Г.Б. И так же ненормален, как все герои Достоевского.
С.Ю. Можно и так сказать. В этом отношении он ничем не отличается от остальных героев Достоевского.
Г.Б. У Достоевского герои вообще все со сдвигом.
Коля. Дурдом, заключенный в книжку.
Г.Б. Знаете, когда я в первый раз читала книжку... в вашем возрасте... я думала: “Боже мой, а чего они все кричат? исповедуются? мучаются?”.
Коля. Ну, они такие нервные!
С.Ю. Если перед нами, здесь сидящими, всеми, поставить некое зеркало, которое покажет нам трудные моменты нашей жизни и потом сравнить это с тем, как написано у Достоевского, – едва ли наша собственная жизнь нам покажется нормальнее, чем в его произведениях. В трудные, опасные моменты нашей жизни поставьте видеомагнитофон перед нами, покажите нас – нас, всех здесь сидящих, по одному, в самые трудные моменты нашей жизни, а потом сравните себя с героями Достоевского... И мы увидим, что мы столь же нормальны, сколь эти герои. Вот и все.
Г.Б. Да. И давайте разрешим вот этот вопрос... самоубийство. Как оно происходило? Прочитайте сцену самоубийства, С.Ю.!
С.Ю. Я что-то не в настроении читать... Я не ожидал этого. Я ожидал, что Свидригайлова объявят там... развратником, совратителем... Но когда его объявили ненормальным, он стал неинтересным.
Лена Байкалова. Ненормальные-то как раз и интересны.
С.Ю. (с облегчением) Ну... тогда — поехали. Вы меня успокоили. Меня легко успокоить. (читает Достоевского):
...но вот она уже поворачивается к нему всем пылающим личиком, простирает руки... (Прямо Гоголь!)... ах, проклятая, вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку, но в ту же минуту проснулся...
Прямо буквально “Вий”!.. Виевская сцена... Повторяется!
М.О. Гроб же был... Сначала – гроб, потом...
С.Ю. Просто “Вий” пародируется откровенно... Потрясающе!
Г.Б. И прием “Вия”, и прием “Портрета”... Когда герой видит старика, просыпается, опять смотрит, а старик выходит из рамы – и опять просыпается... и это несколько раз повторяется...
С.Ю. По форме “Портрет”, по содержанию – “Вий”. Потрясающе! (дочитывает сцену до слов “...он спустил курок”.
Г.Б. Итак, Свидригайлов заканчивает жизнь самоубийством. Перед этим ему снится сон. Что этот сон значит? Скажи, Лена.
Лена. Я подумаю.
Аня Медведева. Я все-таки считаю, что, видя пятилетнюю девочку, Свидригайлов вспоминает о Дуне.
Лена Байкалова. Он ведь, наверное, думал, что на месте этой девочки могла бы и Дуня оказаться...
Г.Б. Ты уж слишком прямолинейна, Лена.
С.Ю. Давайте послушаем Лену до конца...
Лена. Я все...
С.Ю. Теперь понятно, что “все”.
Лена. Галина Борисовна, а почему “прямолинейна”? Ведь про теорию-то Раскольникова поверили... Ну и тут то же самое... Он ту девочку-то изнасиловал... тоже ведь могла быть и Дуня...
Г.Б. Интересно. Ты связываешь это с теорией?
Лена. С неправильностью теории...
Г.Б. С неправильностью... то есть, неважно кто... принцип есть... как бы допускается... и там на месте любой может оказаться... есть разрешение... Интересно!
С.Ю. Галина Борисовна, это прямолинейно?
Г.Б. Нет, это не прямолинейно.
Валера Маслов. Я вообще думаю, что Свидригайлов – это сам Раскольников... Достоевский хотел показать человека, молодого человека, который совершает убийство, и потом, как он мучается... показать человека, который тоже как бы совершает преступление... убийство, но уже совсем другое, с этим убийством живет, и что-то в конце концов с ним происходит. И вот почему Раскольников со Свидригайловым... они сошлись, потому что Раскольников вдруг увидел, что он смог жить с этим грузом в душе... он сразу понял, что главный груз у Свидригайлова спрятан в сердце... и он понял, что он тоже должен...
Г.Б. Или застрелиться... или...
Валера Маслов. ...Или пойти другим путем, значит, кому-то раскрыться... что-то рассказать... покаяться просто.
Г.Б. Понести наказание. Снять с себя груз.
Валера. Да, да... Ну, он и пошел... не желая, как Свидригайлов жить с этим грузом. Он пошел к Соне. Соня, я думаю, это... Соня для Раскольникова – это что-то вроде церкви, это что-то... выдуманный для него Бог... Соня – это есть тот человек, которому он раскрылся... Но она опять же... Здесь опять же он ошибся, потому что Соня... Это как бы его Бог, он его выдумал, чтобы он... чтобы она его пожалела, а настоящий Бог был Порфирий Петрович, который судьей был, и который, в конце концов, покарал.
Коля. Он бы не покарал, если бы Раскольников не признался.
Валера. Раскольников не хотел думать даже, что Порфирий Петрович – это настоящий... тот, каратель...
Коля. Порфирий – это не Бог, это...
Валера. Я ж не говорю, что это Бог. Это как бы Бог. Как бы казнь. Судья. И если так еще подумать, то... Раскольников – Соня. Так? Свидригайлов – Дуня. Нет, не так... Раскольников – Порфирий Петрович. Свидригайлов – Дуня. Раскольников... у них идет борьба с Порфирием Петровичем... что-то между ними происходит, то есть Порфирий Петрович – это судья. А здесь судьей является уже Дуня. Здесь Достоевский показывает, как можно осудить человека и к чему это осуждение может привести. Порфирий Петрович просто пришел и все спокойно рассказал Раскольникову о том, что он догадался, что убийца... ну как... осудил его, но Раскольников... Достоевский показывает, что после этого осуждения многие люди поступают по-разному... Раскольников не стал стреляться после того, как он разговаривал с Порфирием Петровичем. А Свидригайлов – застрелился.
М.О. Потому что там еще более жуткие вещи происходят, действительно... Там еще, понимаете, и любовь...
(Лена Байкалова выходит из класса).
С.Ю. Можно мне пять минут?
Г.Б. Пожалуйста, ради Бога.
С.Ю. Значит, пять минут и доказательство... Предполагаю следующее: Свидригайлов – это ГОГОЛЬ. Это автор гоголевских произведений, помещенный внутрь романа Достоевского. Доказываю не своими словами, а сочинением Лены Байкаловой, вышедшей из класса, слава Богу, на это время очень удачно. Это сочинение написано два года назад. (7) Я просто его прочту, и всем станет ясно, что Свидригайлов – это Гоголь. Гоголь описан Леной Байкаловой, как Свидригайлов. Ну... теперь – само доказательство (читает).
Лена Байкалова
Повесть Гоголя “Вий” и мое восприятие повести
(сочинение. Май 1994 года. Написано в 13 лет)
Для меня эта повесть – реальность, превращенная в сказку. Эпизоды повести “Вий” мы часто видим в сегодняшнем мире.
Например, Хома – парень. Самый обыкновенный – слабый, сильный. Панночка – девушка, почти что обыкновенная: капризная, гордая или уже в кого-то влюбленная. И, наконец, Вий – это или соперник для парня, или проблемы с родителями для девушки, в общем – это то, что прерывает их отношения, иногда трагически.
И как интересно Гоголь переделывает жизнь в сказку! Он переименовывает события повседневности одним словом – ВИЙ. И так загадочно, что не любой ребенок, не любой взрослый и увидит в сказке быль. Все-таки хорошо жилось Гоголю, он жил в своем собственном мире – сказочном и прекрасном. Для других людей это были самые обыкновенные дни, а для Гоголя – рассказ, который никогда не кончается, а с каждым днем складывается в большой и толстый том.
Я уже когда-то писала, а может и нет, что к “Вию” подходит фраза “ТОЛЬКО ВЛЮБЛЕННЫЙ ИМЕЕТ ПРАВО НА ЗВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА”. Но в “Вие” это правило соблюдается еще жестче. Если не любишь, то не только не будешь зваться человеком, но и жить тоже не будешь. Панночка никого не любила, и здесь человеком ее не называют, ее называют ведьмой, и плюс к этому она еще и умирает. Хома не полюбил панночку и тоже умер, но о нем хоть по-человечески отзывались: “Хороший был человек!”.
Любовь не нашла приюта ни в мужчине, ни в женщине и тоже умерла с последним криком петуха. Да, кстати, какую роль играет здесь петух? Роль простого будильника? Нет! Это слишком элементарно. Я думаю, что петух в этой повести самый главный. Он выше всех. Он командует всеми. И ему подчиняются.
Он как будто колдун. Он лепит из воска фигурки панночки, Хомы, Вия и другие, а потом прокалывает их иглой. Боль отражается на живом человеке. И он играет ими как хочет. Три ночи продолжались его забавы и наконец он сказал: “ХВАТИТ!”.
Но не услышали его фигурки, а продолжали искать Хому. Разгневанный колдун-петух в ярости стукнул кулаком по столу, и фигурка Хомы упала прямо в горящий камин и расплавилась. Вместе с ней умер Хома.
Второй раз крикнул петух “ХВАТИТ!” И вся нечистая сила бросилась по углам и щелям, но не успели они выскочить, так как то был уже второй крик петуха.
Но повесть придумал Гоголь, значит, главным должен быть он. Следовательно, Гоголь и есть тот петух, который крутит и вертит героями, как хочет. Днем Гоголь самый обыкновенный петух, который возится в своем курятнике. И которому наплевать на все происходящее вне его мыслей. Ночью он творец, философ, мыслитель, поэт, гений, страшный чародей. И из этого можно сделать вывод, что повесть “Вий” Гоголь придумал именно ночью. Вдохновляла Гоголя ночь. Воплощение женской красоты. Всегда новая, неповторимая. Она, как муза, час за часом опускалась к нему, и ее нежные губы нашептывали сюжеты, признания. А может и наоборот. Гоголь, час за часом, как Икар, поднимался, рвался к той единственной ночи, которую он любил. И старался услышать, хоть краешком уха, ее напевы о страшном и в то же время прекрасном существовании. Гоголь тянулся губами к ее губам и вот-вот хотел их затронуть, как... пришел Вий. И он опять в бездне. Безлюдной и пустой. Далеко от ночи, от поэзии. От своего собственного “Я”. И здесь, в этой бездне, он надевает маску колдуна и опять занимается своими восковыми фигурками.
“Вий” – довольно странная повесть. В ней зло побеждает добро. А такого просто-напросто не бывает. Дьявол сгубил человека, верящего в Бога. Бог бы такого не позволил. А уж раз дьявол взял верх, значит, он и раньше попутал богобоязненного Хому. Он взял и влюбил Хому в себя, когда сам превратился в панночку. Потом дьявол стал “выпендриваться”, то есть в церкви, при Боге, он творил все, то захотел. Он доказывал, что Бог слабее его. А Хома в это время все удалялся и удалялся от Бога, опять же в свою бездну. Между ним и Богом осталась только тоненькая нить – молитвы. Но и эта нить скоро рвется.
***
Ну вот... Все!
Я сделал утверждение, что Свидригайлов – это Гоголь, помещенный внутрь произведения Достоевского. Но он такой Гоголь, о котором говорит Лена. Лучшего я о Гоголе не читал. Мне работа Лены нравится больше, чем книги Синявского и Набокова. Точка.
(Лена возвращается)
Г.Б. Так... Как вы?.. Сергей Юрьевич, извините, я начну немножко не с этого. Я бы хотела начать с того, что говорил Валера, потому что мы как-то не отреагировали на его замечание, а оно было удивительно пространное... Я вот, например, слушала его с чувством удивления и радости, потому что Валера много пропустил и в наших разговорах не участвовал... И Валера, видимо, даже не готовил домашнего задания...
Валера. Почему же, я о Порфирии Петровиче готовил...
Г.Б. А! Вот... Порфирий Петрович... то есть это для тебя не случайность. Ты это выносил в себе, обдумал. Удивительно, насколько долго держал монолог Валера, и этот монолог был логически выстроен: с доказательством, со своей гипотезой. Получается, что Свидригайлов – это двойник Раскольникова. Ты согласен, Валера?
Валера. Да... Не двойник даже...
Г.Б. То есть он не уподоблен ему?
Валера. Это Раскольников, но... в другой форме.
Г.Б. Ну... да... если слово “двойник” тебя смущает, то это тоже – отклик на теорию Раскольникова.
М.О. Параллель.
Г.Б. Да... параллель. Вот, хорошее слово...
С.Ю. Ну, двойник, это очень интересно. Я бы продолжил это обсуждать.
Г.Б. Это попозже чуть-чуть. Сергей Юрьевич сказал о том, что Свидригайлов здесь выступает в роли Гоголя. Мне хотелось бы, Сергей Юрьевич, уточнить вот это ваше утверждение, что Свидригайлов – это тот Гоголь, который у Лены в ее сочинении показан. Там показан творческий процесс... так вот, этот “Гоголь-Свидригайлов” действует во всем романе Достоевского или только вот в этом эпизоде?
С.Ю. Как я сейчас понимаю произведение Лены (а я каждый год понимаю его по-разному, для меня оно неисчерпаемо), в нем Гоголь показан как некий автор, особым образом относящийся к героям. Не просто колдун, а – автор... Он создает героев, делает с ними, что хочет, играет с ними, как хочет... Герои не могут бунтовать против него, против автора, как это делают герои Достоевского. Он может их иглой проколоть, убивать, если они ему надоедают, предупреждать их и так далее, и так далее... И из-за этого, именно из-за такого отношения к героям, в конце концов, Гоголь остается один, все его герои гибнут. Герои не могут возражать, герои часто надоедают автору, он их сжигает, страшно экспериментируя над ними, и сам поэтому опускается в бездну.
Ну... мы знаем, что в конце жизни Гоголь действительно стал таким человеком, как у Лены написано... А Свидригайлов – это пародия на Гоголя. Ну, это уже не Лена, это уже я начинаю фантазировать.
Свидригайлов – это автор. Он пытается превратить всех остальных людей в героев. Он придумывает в своей голове интересные произведения, пытается увлечь Раскольникова, Соню, Дуню в эту свою игру. Ночью, в бездне своей, выдумывает как бы – и так, и сяк – их столкнуть... И поэтому с ним возникает то, что возникает с Гоголем-петухом, с Гоголем-колдуном в Ленином сочинении, только теперь, и в этом отличие Достоевского, – ход автора понятен герою. Сам Свидригайлов понимает, что он такой вот колдун-петух, что его колдовство закончилось, что его переколдовали, что его самого превратили в героя... Загнали внутрь какой-то странной комнаты... И эту комнату создал другой автор... Возможно, эту комнату, куда загнан Свидригайлов-герой, создал один из тех, кого Свидригайлов хотел бы видеть в качестве героя своего произведения... Но – не свезло. Итак, автора превратили в героя...
М.О. И сейчас проткнут...
С.Ю. Да, сейчас иглой проткнут.
М.О. Уже и проткнули!
С.Ю. Нашлась такая героиня, которая смогла иглой проткнуть...
М.О. Автора!
С.Ю. Автора! О!! Эта героиня как раз Дуня... Гоголь не смог придумать героиню, способную в ответ на удар автора ударить в ответ и поразить автора в сердце.
Коля. Так это что ж, получается, что автор, который губит своих героев, под конец заканчивает жизнь самоубийством?
М.О. Обязательно.
С.Ю. Если нет – найдется спасительница-героиня, которая к нему...
М.О. Которая его проткнет.
С.Ю. Которая поразит его сердце и тем самым спасет от самоубийства... Вот... Так, наверное...
Г.Б. Изящный ход! Ленино сочинение тоже каждый раз звучит для меня по-новому. Оно какое-то совершенное, потому что там совершенная проза, проза взрослого человека.
С.Ю. Ленино сочинение скоро отдельным изданием выйдет в Новосибирске.
Г.Б. Мы все приобретем, и Леночка нам распишется, и мы будем показывать своим знакомым. Это здорово...
Коля (неожиданно для всех). Великий романтик Свидригайлов...
Звонок
КАССАНДРА. Будет война, которая начнется по его вине... Ненавижу мужчин! Особенно – этого. Просто убила бы на месте!
Убить Париса? Невозможно, невозможно! Он – мой! Он единственный мой. Здесь никого больше нет моих. В конце концов к нашим полетам Елена не имеет никакого отношения. И что мне за дело до его пристрастий? Пусть себе резвится, если ему хочется... каждый вправе владеть доступным! Даже если война – у нас еще несколько лет впереди, чудесных, полных путешествий и приключений! Я буду молчать, как древесная лягушка, которая по ночам издает лирические звуки, которых никто не в состоянии ни понять, ни оценить.
М. Саввиных. “Возвращение Париса”. Июль 1996 года
“Вокруг чайника” – Десять лет спустя
В 1986 году в Харькове, педагог В.Ф.Литовский собрал у себя дома своих учеников, в то время – выпускников школ и ПТУ. У этих ребят Вениамин Федорович преподавал литературу, начиная с третьего класса, после восьмого класса ребята разбрелись по разным учебным заведениям, хотя поддерживали с В.Ф. самые близкие дружеские отношения. Жена В.Ф., Татьяна Литовская, готовила вкусный чай, и ребята раз в неделю обсуждали свой ученический путь, диалоги, которые проводились на уроках в третьем-восьмом классах, спорили о повести Стругацких “Трудно быть богом”. Все это называлось “вокруг чайника”.
Примерно так мы построили работу с М.О. Саввиных. У нее дома каждую субботу, собирались те ребята, которые учились по экспериментальной программе в Школе диалога культур. Кто-то с первого класса, как Лена Михайловская, Юля Вятчина, Валера Маслов, Надя Бахтигозина, Марина Козина. Кто-то пришел к нам позже. Например, Таня Калиниченко – в шестом классе. А кто-то присоединился к нам, когда мы перешли в одиннадцатый: Ваня Клиновой, Аня Королева.
Занятия вела Марина Олеговна, она же организовывала чай. Так постепенно вырисовывались формы и содержание преподавания литературы в старшей школе диалога культур.
(Подробнее см. Сергей Курганов и Марина Саввиных. Импрессионисты)
Педагоги ШДК Марина Саввиных и Сергей Курганов вместе со старшеклассниками ШДК создали "учебно-литературное направление", а в книге "Импрессионисты" обосновали тезис — если в старшей школе диалога культур, школе личностного самоопределения, в школе становления авторской позиции, создать условия для продуктивной литературной деятельности всех школьников — в этом коллективе обязательно появится хотя бы один профессиональный поэт. Таким известным русским поэтом и стал Иван Клиновой, который в книге "Импрессионисты" описан как подающий надежды старшеклассник. Все-таки ШДК — это не школа, воспитывающая читателей. Продуктивный созидатель, поэт, художник, композитор, педагог-новатор, менеджер, перестраивающий предприятие, архитектор, создающий новый стиль в архитектуре,... — вот наш культурный герой.
Иван Клиновой хорошо учился в Лицее 1 г. Красноярска, который успешно закончил в 1997 году. Много и плодотворно сотрудничал с Красноярским литературным лицеем. Первым руководителем и наставником Вани в поэтическом творчестве была Марина Саввиных. Автор двух книг: "Шапито" (Красноярск, 2000) и "Античность" (Красноярск, ООО ПФ "Платина", 2004). Член Союза российских писателей, лауреат премии памяти Ильи Тюрина (Москва, 2001), Участник Всероссийского Пушкинского фестиваля (Пушкинские горы, 2003), участник третьего форума молодых писателей России (Липки, 2003), стипендиат Министерства культуры РФ (2004), лауреат премии Фонда им. В.П. Астафьева (Красноярск, 2004)
В старшей школе диалога культур в Красноярске дети и их педагоги (С. Курганов, М. Саввиных) создали особую форму ученичества (как я думаю, ведущую для старшей школы диалога культур) — учебно-литературное направление. Это произошло еще до создания Мариной Саввиных Красноярского Литературного лицея. Старшеклассники ШДК, пишущие прозу, стихи, эссе (а писали все) и их педагоги (тоже пишущие прозу. стихи, эссе) регулярно собирались вместе и обсуждали собственные произведения (уже не учебные, а просто авторские произведения). Эта форма принципиально отличалась от того, что практиковалось в подростковой ШДК. Насколько мне теперь известно, ничем подобным не занимается в старшей школе, скажем, В. Осетинский (хотя из Красноярска я в свое время назвал его учебно-литературное направление "структуралистами", в противовес "импрессионистам" Красноярска, но теперь вижу, что В. Осетинскому просто чужда сама идея культивирования реального (не учебного) авторства в старшей школе). Именно в это "учебно-литературное направление" и попал молодой поэт Иван Клиновой. Именно внутри него он обрел своего первого серьезного рецензента (Е. Байкалову, написавшую статью о стихах Вани "Зеркало"), первых настоящих читателей и критиков, первого учителя-метра (М. Саввиных). В этом смысле (и только в этом) поэт Ваня Клиновой — великая удача и "продукт" ШДК, но не в ее "Осетинском" варианте (вспомним, что почти целое десятилетие В. Осетинский определял себя не как учителя ШДК и с ШДК спорил!), а в варианте "Красноярском", когда ШДК ориентируется не на подготовку "читателя", а на воспитание "самостоящего индивида", "субъекта самодетерминации" (В. Библер), способного к авторскому действию в культуре, а не только — к чтению.
Если подытожить опыт преподавания литературе в выпускном классе ШДК, то можно предположить следующее.
1. Преподавание литературы в выпускном классе ШДК носит характер учебно-профессиональной деятельности.
2. Это означает, что наряду с обычными для подросткового возраста формами работы: проблемная лекция учителя, урок-диалог в форме семинара, написание учебных произведений (сочинений, эссе и пр.) и др. культивируется общение с настоящими профессионалами. первоначально такие профессионалы (в данном случае — литераторы и литературоведы, но проект "Старшая школа диалога культур" предполагает, разумеется. что, наряду с литераторами, в класс к детям один раз в неделю на специальные уроки приходят профессионалы различного рода — физики, биологи, лингвисты, инженеры, тренеры, архитекторы и т.п.). В ходе диалога-встречи потенциальные участники более предметного и длительного общения находят друг друга. Так образуются "бифуркационные" группы — литераторы. физики. химики и пр. Именно так "литераторы-импрессионисты" нашли Марину Олеговну Саввиных (а затем к этой работе подключились и Виктор Астафьев, и Роман Солнцев и еще ряд замечательных писателей Красноярска, из чего возник руководимый Мариной Саввиных красноярский литературный музей.).
3. В этих учебно-профессиональных группах происходит диалогическая "проба" старшеклассника в серьезно виде деятельности. Его произведения перестают носить сугубо учебный характер, попадают в учебно-профессиональное сообщество и оцениваются "по гамбургскому счету".
4. Вне этого образование в старшей школе диалога культур редуцируется и становится либо академическим и чисто учебным "делом" (авторство не культивируется, а скорее, иронически третируется, учитель и ученики не выступают в авторской позиции), либо превращается в очередную форму "диалога in action", когда вместо серьезных профессиональных литераторов (математиков, физиков,биологов...) на встречи с детьми приглашают местных тусовочных рок-звезд, и после этих встреч никакая работа не продолжается и никаких учебно-профессиональных групп не образуется.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии