С. Курганов — ответ Gary Saul Morson
Уважаемый коллега! Мне очень лестно, что ученый, столь хорошо известный и в России, и в Украине, согласился прокомментировать наши работы по ШДК.
К сожалению. в моих небольших статьях, опубликованных в Нью-Йорке, мне не удалось целостно представить свой опыт преподавания литературы в ШДК. Литература в этих статьях скорее использовалась как материал. на котором удобно продемонстрировать для наших западных коллег основные принципы ШДК и методы работы учителей в ШДК.
Поскольку Вы много занимаетесь литературой и литературоведением, в частности, литературой и литературоведением русским. Вам, думаю, будет интересно получить более целостное представление. как литература преподается в ШДК.
Мы начинаем с детьми 7 лет с чтения вслух русской народной волшебной сказки. Одновременно — на этом материале — дети учатся читать и учатся читать выразительно. Маленькую сказку мы читаем долго — можем месяц, можем два месяца. Сначала сказку читает учитель от начала до конца. Потом начинается чтение вслух сказки самими семилетними детьми, еще едва умеющими читать и учащимися читать в ходе чтения этой сказки. Надо сказать, что параллельно с этим, на уроках, которые мы называем "Загадки слова", дети имеют Букварь, изучают буквы. овладевают техниками чтения, ведут диалоги о загадках слова, о разных функциях слова (мы здесь используем идеи Романа Якобсона) звуков, букв, слогов, обсуждают отрывки из статьи В. Хлебникова "Художникам мира!", учатся писать грамотно и красиво и пр. На уроках чтения они занимаются именно чтением выразительным, и эти работы дополняют друг друга.
На уроках чтения при малейшей трудности в чтении текста чтение останавливается и начинается обсуждение прочитанного. Важно, чтобы вопросы об этом задавали дети. Наш опыт показывает, что дети семи лет очень охотно задают вопросы, связанные с их собственными трудностями понимания или прочтения сказки, непонятными словами, непонятными смыслами и пр.
Более подробно о самых первых шагах наших малышей в ШДК на уроках чтения вы можете прочесть в статье: С. Курганов. Чтение, "заряженное" литературоведением.
При составлении программы по чтению мы исходили из того, что базовым процессом здесь является формирование выразительного чтения художественной литературы с опорой на обсуждение детьми того, "как сделано" произведение и как его можно прочитать.
Сложная эстетическая деятельность чтения связана по преимуществу с вживлением в собственное горло интонации и голоса поэта, прозаика, сказителя, с умением своим чтением оживить характерный только для этого голоса, этого видения мира исток речи (см. В.С. Библер. “Самостояние человека.” Кемерово, 1993). Важно, чтобы ребенок научился видеть и слышать в художественном тексте, который он читает, не совокупность случайных слов бытовой лексики, а своего рода загадочное, колдовское начало, резко выделяющее сказку, загадку, стихотворение из ряда обычного, будничного, здешнего. При этом даже "сама сухая грамматика становится колдовским заклинанием... Во плоти и крови возрождаются слова: прилагательное — прозрачный плащ, окутывающий его и расцвечивающий глазурью, и глагол — ангел движения, без которого фраза мертва... Искусно владеть языком — все равно что произносить колдовское заклинание" (Р. Якобсон. Работы по поэтике. М.,1987, с.82 — 83. Цитата принадлежит Ш. Бодлеру.)
В центре программы по чтению в первом классе — русская волшебная сказка и сказки Пушкина. В нашем обучении чтению внимание учащихся и учителя было сконцентрировано вокруг нескольких точек удивления (В.С. Библер), превращающих хорошо знакомые детям сказки в источник загадочной, живущей по особым жанровым законам речи. Тем самым мы делали основной акцент на открытии детьми и учителем того, "как сделана" сказка, как она сказывается, произносится, читается.
Замечу, что техника выразительного чтения осваивалась детьми не только при чтении сказок, но и в работе с самыми разными "малыми" литературными жанрами, которые предлагает "Букварь" харьковских авторов В. Репкина и В. Левина (стихотворение, рассказ, диалог, пословица, загадка, описание явления природы, научный лингвистический текст и др.)
В сентябре первого класса мы работали со сказкой "Сестрица Аленушка и братец Иванушка". Большинство детей к началу школьного обучения не умели читать, а потому сказку читал учитель. Такая работа занимает только часть сентябрьских уроков чтения. Остальное время занимало слоговое чтение небольших текстов "Букваря".
Учитель читает начало сказки. Дети выписывают слова, которые они считают самыми главными, а затем рисуют то, что обозначают эти слова. Так как это происходит на самом раннем этапе формирования письменной речи, дети успевают записать не очень много слов. Но зато это самые главные слова. Заметим, что этот вид работы знаком детям и является доминантным на уроках русского языка (написание изложений — сгущений поэтических текстов).
Затем учитель и дети обсуждают, почему выбрали именно эти слова, почему они так важны. Так завязываются основные темы для дальнейшего обсуждения. Вот как это происходит в учебном диалоге.
Учитель. Что ты выписала, Вероника?
Вероника Верлока. Одни остались...
Алина. Я понимаю, почему это — важные слова. Старуха и старик умерли. Если бы они не умерли, то можно было...
Сережа Переверзев. Если бы были родители, они бы мешали сказке. А так как дети остались одни, то они могут сами придумать сказку.
Настя Симагина. Но в сказке не всегда дети остаются без родителей. Поэт или писатель сам может решить: будут в сказке родители или нет.
Рома. Вот они остались, и они сами сказку сделали.
Это были первоклассники из Харькова.
Тема мешающих сказке взрослых возникла на наших уроках чтения в первом классе , когда мы читали сказку "Гуси-лебеди" ученикам 1 класса школы "Универс" г. Красноярска.
Красноярские первоклассники заметили: ритм сказки меняется, когда родители начинают собираться в дорогу. Чего они боятся, оставляя детей одних?
Женя Горшков. Леса. Деревня, и вокруг страшный, неведомый, непонятный лес.
Надя Бахтигозина. Не гусей-лебедей, а неизвестно чего. Боятся тайных, непонятных сил.
Юля Вятчина. Боятся другого мира.
Максим Исламов. А дети не боятся этого мира. Они доверчивы. Им очень интересно.
Надя.. Они никогда не видели чудесных, волшебных вещей, волшебных зверей, избушек там на куриных ножках...
Лена Байкалова. Это детям непривычно. Это волшебно. Интересно, чудесно.
Родители боятся, чтобы их дети не вступили в связь с иным, таинственным миром леса, приоткрытым для детей, но навсегда закрытым для взрослых. Заточение юной принцессы в башню приуготовляет к общению с иным миром... Девушка, ребенок, малыш (вспомним Стругацких) — существа более пластичные и универсальные, чем взрослые. Их будущее шире тех рамок, в которые заключена жизнь родителей. Их ждут неведомые дорожки, непредсказуемые встречи, сближения, браки, в том числе и со сказочными существами: Вороном, Ветром, Лебедем, Золотым дождем...
(Мы понимаем, что рассуждая подобным образом, дети и учитель актуализируют на уроке лишь одно из пониманий сказки как того, что может случиться только с ребенком. Но это понимание не выдумано данным учебным сообществом, а является характерным для целого ряда авторских сказок ХХ века, в частности, сказок Чуковского, Экзюпери, Корчака, Линдгрен и др. В большинстве традиционных волшебных сказок героем, разумеется, является взрослый)
Юля Вятчина. Взрослые запугивают страшным чужим миром. Опасным. "Не ходите, дети..."
Учитель. А дети?
Надя Бахтигозина. А дети именно потому туда и убегают.То, что взрослым страшно, детям интересно. Детям интересен другой мир.
Максим Исламов. Взрослые живут скучно, сонно, "жили-были". Заснуть можно. А Баба-Яга, Гуси-лебеди что-то делают: кого-то выкрадывают, все начинает закручиваться, все интересно, по-сказочному. Волшебно.
Харьковские первоклассники очень быстро из слушателей сказки превращались в сочинителей новых вариантов сказки:
Андрей Хаит. Что такое "одни"? Сироты... Маленькие... Бедные сироты...
Учитель. А какие слова ты выписал, Максим?
Максим Кохановский. "Аленушка". Ведь ОНА ему говорила: "Не пей, не пей, козленочком станешь..."
Андрей Хаит. А я бы разрешил, чтобы он выпил. Он потом вырастет, козлом большим станет. Или конем. Но с конем много хлопот. И козел может защищать, а конь только катать.
Рома Колесников. (взволнованно) Я хочу, чтобы он человеком оставался! Человек он же не может быть козлом, коровой, если он человек. Не надо ему делаться козлом!
Мы обнаруживаем интересную особенность восприятия сказки детским учебным сообществом. Когда одна группа учеников (или один ученик) существенно деформирует в своих версиях исходную ситуацию сказки, другие дети, волнуясь, споря, эту ситуацию восстанавливают.
Рома Колесников спорит с Андреем Хаитом. В следующем фрагменте Вову Марченко остановит Настя Симагина.
Учитель. Артур, а ты что выписал?
Артур Богданов. "Пошли погулять в лесу".
Вова Марченко. О! У Артура такие слова! Она специально хотела, чтобы он стал жеребеночком...
Андрей. Но она же говорила: "Не пей, не пей..."
Вова. Она хотела его обмануть. Чтобы он вначале не пил, а потом, когда он сам пойдет, выпил.
Андрей. А можно я задам Вове вопрос: как могла ТАКАЯ сестрица обмануть ТАКОГО брата?
Вова. (сухо) Она его не любила.
Настя. (убежденно) Сестра не может никогда быть злой. Она родилась первой и хотела братика. Она любила его.
Обсудив начало сказки, дети переходят к конструированию пространства всей сказки.
Учитель предлагает детям нарисовать на чистом листе бумаги, как рождается и как движется сказка. Доска — это вся сказка. А у ребят вся сказка должна разместиться на листе бумаги в косую линеечку. Ясно, что не зная "центральной части" и финала сказки, дети могут изобразить только начало.
Учитель. С чего начинается сказка?
Д. Сказка начинается с того, что дети остались одни.
Учитель. Как это можно нарисовать?
Д. Например, можно нарисовать могилки дедушки и бабушки, маленький домик и двух детей.
Учитель. Хорошо. Это — начало сказки. Нарисуем его не на всем листе, а в самом — самом начале. А остальное пространство пока будет пустое. Что на прошлых уроках говорили о начале сказки?
Сережа Переверзев. Если бы были родители, то они мешали бы сказке. А так как дети остались одни, они сами могут придумать сказку.
Учитель. С чего начинается сказка?
Д. С ловушек ведьмы. Ведь копытца с водой — это ловушки ведьмы.
Возникает новый вариант сказки. В традиционной сказке волшебные силы вначале действуют анонимно. Антон Черных на самых первых уроках так и говорил: "Ему хотелось ОЧЕНЬ пить. Очень-преочень! Он не мог сдержаться".
Вода — это стихия, которая порождает непреодолимые желания. Вода манит, заставляет поступать по-сказочному, выбивает из ритма обыденной жизни. Влечение к волшебному первоначально является герою сказки как жажда:
Женя Бабенко. Он просто хотел пить. Очень хотел пить.
Учитель. И у тебя, Настя, главное слово "и напился".
Настя Симагина. Это — самое важное слово!
Рома. Он же не может, никак не может вытерпеть!
Антон Черных. Если бы он не выпил, то ничего бы не случилось...
Другие дети (прежде всего — Алина Юнус) видят сказку иначе. Они стремятся персонифицировать волшебные силы. Они хотят, чтобы с самого начала за превращениями Иванушки скрывались действия ведьмы.
Учитель. Откуда появляется ведьма?
Д. Сверху.
Снизу. Из подземелья. Из подземного мира.
Алина. Ведьма следит за детьми. Она из подземелья движется вместе с ними. Как только уходят взрослые — появляется ведьма.
Несколько первоклассников понимают и развивают мысль Алины, подхватывая реплики друг друга:
— Она мертвая, ведьма... Как только взрослые умирают или уходят, она, ведьма, оживает... Надо в самом начале нарисовать, что ведьма УЖЕ наблюдает... Она ждет, когда кто-нибудь из детей ошибется, не послушается... И если взрослые уйдут, то сказка может начаться... Дети, когда ошибаются, попадают в ловушку мертвой ведьмы, оживляют ее и начинают сказку.
Настя. Все-таки ведьма сама не может сказку всю сделать... Ведьма начинает, а дети уже ее делают сами..."
Организовав волшебное пространство, дети вводят идеею "включения" и "выключения" волшебного времени. Уход взрослых, ошибка ребенка и действия ведьмы "включают" волшебное время.
Приход взрослых приводит к его "выключению". Жизнь становится обыденной, строящейся по законам "Жили-были". Финал сказки возможен и в ее середине. Когда является взрослый — купец, он начинает воспринимать детей не как сказочных героев, с которыми случилось волшебство и продолжаются приключения, а как персонажей обыденной жизни (Аленушка-жена, козленочек — домашнее животное).
Сказке постоянно грозит опасность перерождения в обычную жизнь, когда ее вдруг пронизывает сильный взгляд трезвомыслящего взрослого. Этот взрослый уходит — и сказка получает шанс появиться снова.
Дети (понимая и дополняя друг друга):
— "Купец вернулся" — вот главные слова!.. Потому что когда он возвращается, сказка прекращается... Когда приходит взрослый, сказка останавливается. Исчезают ловушки. Умирает, уходит под землю ведьма... Ведь купец — взрослый. Он видит Аленушку, говорит: выходи за меня замуж! И козленочек пусть с нами живет. И нет никакой сказки... Они живут-поживают... Как самые обыкновенные люди.
И опять возражает Настя.
Настя Симагина. Сказка начнется снова, если купец уедет. Не надо ему уезжать. И дети что-то сделают неправильно без взрослых: Иванушка напьется из копытца, Аленушка за голосом ласковым (он манит), без мужа уйдет с незнакомой женщиной купаться... Не надо!
Д. И там, и там вода. В копытцах — вода. И в реке — вода.
Живущие на границе обыденного и волшебного мира взрослые оберегают ребенка от волшебства, создают систему запретов типа "Не пей!" Но вода или другая волшебная стихия манит, и в какой-то момент ребенок ошибается, нарушает запрет. Это создает возможность волшебным силам включиться и построить сказочную действительность.
Так, споря и соглашаясь со сказкой и друг с другом, первоклассники ищут и изобретают логику сказочных превращений, находят (а отчасти — выдумывают) закономерности преображения обыденной жизни в сказочную жизнь.
Эти "обобщения с места" (дети читали в классе только одну сказку) формируют язык, приня-тый данным учебным сообществом при обсуждении сказки. В этом языке кристаллизуются свои "понятия": "сделать сказку", "начало сказки", "ловушки ведьмы", "самые важные слова в сказке", "уход взрослых", "начало волшебства", "старшая сестра в сказке", "ошибка детей", "взрослый, останавливающий сказку" и другие. Вокруг этих точек удивления строится разговор. Дети удерживают в разговоре общий предмет понимания (например, "начало волшебства") хотя разные дети этот предмет понимают по-разному.
Спор и согласие первоклассников строит, вылепливает предмет понимания как своеобразное диалогическое понятие. Каждый новый шаг понимания не снимает проблему, а углубляет ее, усиление аргументации Вовы приводит к более аргументированному возражению Насти и т.д. Каждая точка удивления (Что такое — начало сказки? Как возникает волшебство в сказке? Какой может быть старшая сестра в сказке?) удерживается в детском сообществе как проблема. Устное обсуждение этой проблемы создает вокруг первоначального текста народной сказки новый текст — текст понимания сказки. Каждая реплика ребенка и тем более — совокупность всех реплик одного и того же ребенка тяготеют к форме учебного произведения.
Но эта "сказка" (точнее — множество возможных сказок), которая родилась в ходе обсуждения, является целостным произведением (его автор — детское учебное сообщество).
При этом сама сказка "Сестрица Аленушка и братец Иванушка" не сводится к тем формам понимания, которые развивают дети и постоянно выступает как предмет непонимания, как загадка.
Загадочность сказки, ее сопротивляемость всем возможным вариантам интерпретации (т.е. способность сказки порождать вечные проблемы бытия, быть предметом диалогичского понимания) схвачена детьми самим фактом спора разных интерпретаций, их долговременного сопряжения в диалоге. При встрече со сказками Пушкина эта загадочность (т.е. несводимость предмета понимания ни к одному из способов понимания) будет сформулирована как особая проблема (Рома Колесников, Сережа Переверзев, Настя Симагина).
Учитель читает финал сказки.
Дети выписывают "самые главные слова". Для кого-то важен один фрагмент финала, для кого-то другой. Записывая на доске в порядке рассказывания сказки наиболее удачные "сгущения" ее текста, учитель строит как бы "путеводитель" по финалу сказки:
Д. Важное слово "зарежь"! Это не "убей!" Ведьме нужен козленочек в виде Иванушки... Еще важно: "Точить ножи булатные..." Ножи, котлы, костры — очень много для одного маленького зверька... Это не поджарить. Это колдовство сложное задумала ведьма...
Вова. "Кишочки промыть..." Чтобы перед смертью быть чистым, не таким грустным, что-то хорошее сделать...
Учитель. Что поет козленочек?
Дети дословно воспроизводят жалобную песенку, но вместо "зарезати" говорят "зарезать".
Вова. Не "зарезать", а "зарезати"! Это — волшебное слово. Необычное. Это колдовское слово: ЗАРЕЗАТИ.
Д. Зарезати — это значит, что их там два: и козленочек, и Иванушка. Сразу два в одном.
Настя Симагина. Нет. Не два в одном. Это — колдовство. И там уже нет козленочка, нет Иванушки. Это уже и не козленочек, и не Иванушка, и не оба сразу. Это все — колдовство.
И что отвечает Аленушка?
Дети точно вспоминают песню Аленушки, но вместо "желты" говорят "желтые".
Вова. Желты! Желты пески. Это — необычные, ведьмины, колдовские пески.
Андрей Хаит. Сыпучие. Желтючие. ЖЕЛТЫ!
Рита Иващенко. Она давно заманивала на эти пески. Еще когда копытца делала.
Матвей Ларионов. И речка эта необычная: сквозь обычную воду нельзя ведь разговаривать...
Первоклассники, встретившись с волшебным заклинанием внутри сказки, предельно обостряют внимание к сказочному, заклинательному слову. Вова Марченко возвращает всех детей к трудным, архаическим, волшебным словам: зарезати, желты. Другие дети ищут связь этих слов с волшебством. Настя Симагина сопротивляется пониманию преображенного волшебством существа как суммы двух обыкновенных существ. Действительно, Царевна-Лягушка это не Царевна и лягушка: волшебное сложение имеет другие законы по сравнению с арифметическим сложением...
Волшебное слово преображает обычные предметы: пески и вода в "копытцах" и реке — необычная, волшебная. Как позже, через несколько уроков, скажет Рома Колесников:
— Все это волшебство...
Но волшебное время скоро окончится.
Д. А козленочек три раза... перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Учитель. Одно слово пропустили.
Андрей Дерябкин. Пропустили "...от радости". Он увидел Аленушку и от радости перекувыркнулся.
Учитель. А раньше не мог?
Д. Раньше он не мог стать мальчиком. Ему не хватало...
Учитель. Чего?
Д. ...Аленушки.
...радости!
Матвей Ларионов. А ДАЛЬШЕ КОНЧИЛОСЬ ВОЛШЕБНОЕ ВРЕМЯ.
Андрей Хаит. И ведьму привязали к хвосту лошадиному.
Учитель. И не испугались? Ведь она же могла превратить лошадь во что угодно...
Д. Нет, не могла. Потому что кончилось волшебное время.
Как видно из этих уроков, наши дети в ШДК работают вовсе не как маленькие аспиранты, их речь — это речь самых обычных, вовсе не элитарно обобранных детей. Многие вопросы, которые обращают к сказке, учителю и ровесникам дети, у них возникали и в дошкольном возрасте. Но только теперь эти вопросы развиваются, углубляются, на них и мы пытаемся дать ответы. ответы оказываются разными, завязываются первые диалоги.
Я провожу свои уроки литературы не так, как представители "Гуманитарно-диалогического образования" (В. Осетинский и др.), когда при исследовании волшебной сказки детям взрослый человек задает трудные вопросы ("Почему волшебные сказки разных народов похожи?") а потом делает вид, что без обращения к ученому Проппу такие вопросы решить в принципе невозможно (На самом деле дети, отвечая на этот вопрос, предлагают очень интересные идеи. близкие к оппонентам Проппа, но учитель отсекает эти возможности. потому что ведет дело к Проппу и только к нему). Далее детские вопросы. идеи. детское воображение откладывается в сторону, и ребята начинают дружно изучать одну-единственную теорию Проппа, в которого перевоплощается учитель. При этом теория Проппа дается не вместе с ее "проклятыми" нерешенными Проппом проблемами (вот мы знаем морфологию сказки, вот мы исследовали ее исторические корни, связанные с ритуалом инициации, как теперь начать литературоведческое изучение сказки как целостного художественного произведения?)
Я провожу свои уроки по литературе и не так. как это теперь модно в концепции Е. Матусова и И. Соломадина "Диалог in action", когда исходный вопрос задает учитель, а затем дети обмениваются репликами. полностью теряя предмет обсуждения, а учитель "плывет в коммуникации", наслаждаясь детской свободой самовыражения.
Например, И. Соломадин проводит урок "Гераклит". Урок проводится в "античном" классе, а античностью и не пахнет. Два высказывания Гераклита исключительно по инициативе учителя учителем же вырываются из контекста античной культуры и античной философии и в качестве дидактического приема учителем противопоставляются друг другу. Далее идет свободная хаотическая беседа (не диалог!) подростков о разуме. знаниях, добре и зле. С каждым новым шагом беседа все дальше и дальше уходит от исходных высказываний Гераклита и вообще уходит от античной культуры как голоса в культуре современной. Никто и не пытается понять Гераклита, тем более — понять Гераклита как античного философа. Все занялись созданием собственных конструкций разума. добра, зла, знания, учения, школы и пр. При этом, в отличие от тех уроков-диалогов, которые мы знаем из опыта ШДК, и дети, и учитель говорят "от себя" крайне банальные вещи, никто ничего не говорит минимально интересного, пусть даже и далекого от проблем Гераклита. Дети в итоге не могут научиться ничему ни у Гераклита — он забыт прочно, ни у учителя — учитель только дирижирует этим хаосом, точнее имитирует дирижирование, а сам плывет за хаосом болтовни. Дети не могут научиться и друг у друга — они давно погрязли в "подростковой рутине", ими, похоже, никто толком не занимается. То, что говорят здесь подростки, нельзя называть и выстраданными результатами их духовных исканий (пусть и не имеющих пока общего с Гераклитом — интересную мысль подростка можно и позже связать с мыслью античного философа) — нет, это типичные банальные и эмпирические разговорчики, которые "натуральные" (не озабоченные проблемами культуры) подростки время от времени ведут, беседуя "за жизнь".
Все это подтверждает мнение наших американских коллег, специалистов по "диалогической педагогике", что подростки такие и есть, и что наши "диалоги" с ними и долджены быть такой же легкой болтовней, которую ведет учитель, говоря с ребятами якобы о Гераклите, а на самом деле, отодвигая в сторону Гераклита — о проблемах самих подростков. Подростки будут доверительно говорить о себе, станут к нам ближе, будут легче управляемы и т.д. Образование будет разрушено — да оно и не нужно большинству людей. Можно убрать (как делают западные коллеги) и Гераклита, и "античность" и прямо спросить — "Что такое, по вашему, добро и зло?" или "Может ли злой человек быть разумным?" "Можно ли научиться разуму в школе?" и т.д. Таких разговоров хватит на целый год тусовочного "обучения". А вот те диалоги, которые приводят учителя ШДК — о Спартаке, об Антигоне у Софокла, о Солоне, об Евклиде и пр. — это придуманные, вымученные, "высокие" (это слово следует произносить с иронией) разговоры, чуждые современным подросткам и навязанные им.
Ну и теперь учителя — "диалогисты ин экшн" сядут в кружок перед экраном и будут глядеть на этот якобы урок и точено так же его обсуждать (т.е. каждый будет говорить о своем, отодвинув урок в сторону), как дети и учитель "обсуждали" Гераклита.
Это — другая крайность.
На наших диалогах в классе мы стремимся сохранять общий предмет размышления ("Как сделана волшебная сказка") как предмет научный, литературоведческий, в духе Романа Якобсона или Виктора Шкловского — или, если угодно, в духе Михаила Бахтина, когда он обсуждает поэтику романов Достоевского, то есть именно то, "как сделаны" эти романы. — Я помню спор между Бахтиным и "формалистами", но в данном случае меня интересует то, что их объединяет, а не то, что разъединяет). Но при этом выясняется. что сохранить этот предмет (как предмет мысли, а не, как у Осетинского — предмет освоения извне, или не как у Соломадина — как то, что теряется полностью и подменяется "обменом мнений") можно лишь тогда, когда детям на самом деле интересно, "как устроена" волшебная сказка (1), когда дети отвечают на свои вопросы, а не на вопросы, навязанные учителем (2), и когда они обсуждают то, как сделана сказка, выражая собственную, неповторимую и незаместимую позицию, а не просто говорят, о чем хотят или усваивают позицию (скажем, Проппа), навязанную извне (3).
Уже в первом классе учитель может рассказать о том, как ученые-взрослые размышляли о том, о чем размышляют дети. Можно дать слово и Проппу, и его оппонентам, можно на уроках по "Загадкам природы" прочесть фрагмент из Аристотеля, Декарта или Ньютона). Но, в отличие от В. Осетинского, мы при этом соблюдаем следующие условия. Во-первых, необходимо сообщать детям точку зрения великого ученого вместе с теми вопросами и нерешенными проблемами, с которыми он столкнулся. а не транслировать эту мысль как "позицию жреца науки". Во-вторых, необходимо тут же рассказать о наиболее ярких и наиболее принципиальных оппонентах этого ученого. В- третьих, эти позиции ученых должны даваться не как то, что в принципе опровергает детское стремление понять предмет (скажем, сказку или притяжение) самостоятельно, а, напротив, показывать сходство разных теорий ученых с размышлениями разных учащихся о том же предмете. Как изящно выразился один из основателей ШДК учитель литературы и психолог Вениамин Литовский, в репликах детей и в их вопросах должны "всплывать" реплики и вопросы ученых — тогда диалог между детьми и учеными возможен. (См. наш спор с В. Осетинским в книге: С. Курганов. Живые и мертвые.
В начальной школе изучается пять сказок Пушкина. Дети читают каждую сказку вслух. Если ученик или учитель задает вопрос — начинается учебный диалог: обсуждение сказочного пространства и времени, взаимоотношений автора и героев, особенностей сказочного слова.
Дети сталкиваются со словом «Лукоморье» и пытаются его разгадать, изображая в коллективном рисунке пространство Лукоморья. Волшебный лук богатыря попадает в сказочное море. Лук вырастает, становится огромным, образуя берег. Это — Лукоморье. Здесь живут персонажи всех сказок Пушкина. На границе волшебного мира есть окно. И Пушкину удалось посмотреть в это окно.
Что такое «русский дух»? В сказке уже был русский человек. Может быть, это сам Пушкин? Нет, русский дух — это огромная волшебная рыба, золотая, как Солнце... «У Лукоморья» Пушкин молодым писал... А когда постарел, не мог уже попадать в сказку и послал вместо себя — старика. В Лукоморье Пушкин-старик встречается с русским духом — золотой рыбкой.
Дети только что научились читать по слогам. Медленное прочтение текста, когда «скулы болят» (замечание Ермолова о «трудных» стихах Грибоедова) помогает ощутить «как сделано» произведение, обсудить, почему оно сделано именно так и вновь вернуться к чтению, «заряженному» литературоведением. Трудно прочитать фрагмент: «...с непростою рыбкой, — золотою» Дети чувствуют лакуну в тексте, восполняют разрыв союзом: «...с не простою рыбкой, а золотою» (Юля Д.) и открывают тире: «...Тире показывает, что нужно настроиться на волшебство. Тире означает удивление. А потом — веру в волшебство...» (Вова М.) Обсуждение поэтического синтаксиса входит в плоть и кровь самого умения читать. Чтение становится выразительным, голос чтеца — волшебным. В других случаях, наоборот, воспроизведение читательской интонации является аргументом в учебном диалоге. В сказке есть голоса старика, рыбки, старухи... Кто произносит: «Жил старик со своею старухой...»? Это — голос Пушкина (Рита И.) Не просто голос Пушкина. Это кто-то помогает Пушкину говорить... Кто? ... Кот из Лукоморья! (Сережа П.) Алина Ю. не согласна и читает начало сказки воздушным, веселым голосом самого Пушкина. Прочтение Алины наталкивается на сопротивление: «Так не может быть! Ведь это — не веселая сказка! Так будет... неправда! А должна быть... правда! Должны быть... слезы! (Сережа П., Андрей Х.)
Первоклассники говорят о пропуске между строфами: — Будто страница вырвана... Или слова вытерты... Сразу начинается другое действие... Пробел обозначает, что наступает ночь (Алина Ю.) Дети возражают: не всегда бывает так. Но выяснилось, что образ ночи, «затемнения» как нельзя лучше передает разрыв между разными действиями. Пробел — это занавес, он прерывает напряженное событие и перед наступлением другого позволяет читателю передохнуть. Занавес падает, мы читаем пустоту, «ничто». Только что были рифмы, разговоры — и вдруг тишина. «Все потом домой ушли» Спать?
В сказках Пушкина люди встречаются с необычными героями. Кто такой Балда? Простой мужик? С точки зрения одних ребят, Балда — житель Лукоморья. Он идет сам не знает куда. Он не совсем человек. (Рома К.) У него волшебное имя (Настя С.) Он «человеческий зверь»(Алина Ю.) Притворяется, всегда в маске. Шут, скоморох, страшный клоун. (Вова М.) Командует морем, тучами, чертями. Брат Балды — заяц. Тогда кто же их мама? ... Балда надевает маску беса. Играя с бесами, он сам становится похожим на беса. Это же Балда! Он не может быть честным! Он не жалеет других! Он сам такой, как черти! (Вова М.) Другие дети возражают: Это простая деревенская сказка! Волшебства в ней нет. И оброк не настоящий — бумажки (Настя С.) Это кукольный спектакль. Пушкин не в мире Лукоморья побывал, а на деревенской игре, и сказку в блокнот записал... Балда — веселый клоун, приходит в деревню и затевает игру-сказку. С настоящим деревенским попом... А Бес — просто старый дедушка. Чуть голос изменил, и самого себя играет... И не море там, а река с водоскатом. Где свои черти живут. Нестрашные. Домашние. (Женя Б. и др.)
Названия сказок необычны. Как читать название «Сказка о мертвой царевне...»? Слово «мертвой» нельзя читать ласково. Это слово другое. Его нет в «Сказке о царе Салтане», где все живое (Максим К., Андрей Х.) Почему Пушкин пишет: «...о мертвой царевне», хотя она потом оживает? Автор знает, что царевна оживет, но читатель не знает. (Женя Б.) Все в сказке, начиная с названия, ведет к гибели царевны, и именно поэтому ее оживание — настоящее чудо. Царевна оживает, мертвое зло исчезает. (Максим К.) Появляется королевич, он говорит: Я — твой! И в названии можно написать так: «мер — ТВОЙ» Тогда в одном слове будет зашифрована вся сказка (Сережа П.)
У каждого возраста — свой Пушкин. И мы можем узнать, когда, читая Пушкина, современные младшие школьники попадают в «точку удивления» (В. Библер), что в сказках Пушкина заставляет ребенка остановить чтение, увидеть проблему, вступить в диалог, построить «учебное произведение»: наблюдение, гипотезу, коллективный рисунок, удерживающий диалог-согласие, индивидуальный рисунок, опираясь на который, можно успешно вести диалог-спор (различение А. Юшкова) и др. Некоторые из вопросов, поднимаемых детьми, выводят диалог в сферу «вечных проблем бытия» (М. Бахтин). Максим К. спросил: Три девицы в «Сказке о царе Салтане» мечтают о разных делах. Но все они делают одно дело. Они прядут. Почему так? Антон Ч. предположил, что нить, которую прядут пряхи, — это судьба царя. Из этой пряжи можно сделать и пир, и полотно, и богатыря (Рома К.)... Это очень тайное волшебство. И Пушкин его знал, но прямо не сказал. И мы больше ничего об этом не узнаем (Сережа П.) Вопросы: Почему сестры написали «неведому зверушку?» Где находится бездна вод? Почему Пушкин пишет «Окиян» — приводят к созданию красивой версии сказки. Есть слова обычного мира — золотой, океан. А есть слова волшебного мира — златой, Окиян. (Поворот разговора, предложенный Е.Донской). Выражение «Бездна вод» обозначает вход из обычного мира в волшебный. Это колодец такой. Он начинается в море, водоворотом, а потом длинный коридор ведет через Космос в другой мир, где все эти необыкновенные слова... События в мире царя Салтана с самого начала определяются миром «вирiя», Лукоморья. Герои других сказок: старик, поп — живут на границе «своего» и «чужого» мира. На этой границе старик встречается с золотой рыбкой, а поп — с Балдой. Гвидон, пройдя через «бездну вод», как бы умирает, попадая в Лукоморье. Вернуться в мир обычных людей Гвидон в человеческом облике не может и напоминает о себе, превратившись в «зверушку». В царстве Салтана есть особые дни, когда волшебные силы с острова Буяна могут войти к людям. И тогда рождаются «неведомы зверушки», богатыри, которых волшебная сила тянет к себе, в бездну вод, в Окиян, на остров Буян, где уже давно ждет невеста — царевна Лебедь. (См. С. Курганов. В бездне вод.
Как возник город на острове? Выстраивая диалог-спор, опираясь на индивидуальные рисунки, дети предлагают три версии. Первая: в бездне вод содержатся в уменьшенном виде зародыши всего. Царевна Лебедь ныряет в бездну вод и достает маленький город, затем он увеличивается (Вова М., Антон К., Антон З.) Вторая: город ночью строят богатыри (Виталик К., Алина Ю., Матвей Л.) Третья: город не вырос и не построен, а возник из волшебства, сразу. Обсуждение механизмов волшебства бессмысленно. Оно творится мгновенно (Рома К., Никита Х., А.Якубов).
Ребята замечают, что сестры царицы и Бабариха о каждом чуде говорят дважды. Торжественно строят и пародийно разрушают одно и то же чудо разные героини. В коллективном рисунке, в ходе диалога-согласия дети изображают механизм остановки действия. Внутри линейного времени рассказывания появляется круг (циклическое время), и только троекратное повторение событий разрывает этот круг. (Интерпретация А. Якубова). Продолжая эту тему, дети задумались над вопросом: Кто такие корабельщики? Как они пересекают бездну вод? Вова М. и Матвей Л. предположили, что корабельщики — это время. Они — часы: знают, когда начинается новое чудо. Корабль — фигура на механических часах — заводит «грусть-тоску» Гвидона. Лебедь превращает героя в «зверушку», усиливая его второе, волшебное «я», он летит, кусает рассказчицу, возвращается, чудо исполняется. И вновь на горизонте появляются корабельщики, будто Солнце, будто часы, будто само Время.
Почему Лебедь, так долго не решалась совершить последнее чудо? Дети находят ответ в словах: «Это Я». Раньше была белочка, богатыри, а теперь она сама... И рыбка легко все поручения выполняла, пока старуха не захотела ее саму. Лебедь не может отдать себя, но отдает... Она мучается, потому что все жены перед свадьбой мучаются: неужели я отдам себя, красавицу, я еще подумаю... (Настя С.) Она все равно сохраняет тайну... И превращается в кустах... Чтобы Гвидон не видел... Может она, когда превращается, чудовищем на некоторое время становится: полу-птицей, полу-человеком... Она отряхивается — перья свои отряхивает. С платья их сбрасывает... И неприятно смотреть, когда она превращается... (Рита И., Антон З.) Нет, она сразу становится красавицей, по волшебству (Рома К.)
Трудным для понимания персонажем сказок Пушкина оказался Золотой петушок. Дети попытались открыть «функцию» Золотого петушка по аналогии с функциями персонажей народных сказок, где у героя есть волшебные звери-помощники. Царю помогает Золотой петушок. Это птица-помощник? (Максим К.) Нет, Золотой петушок — это не зверь, и не птица. Это памятник (Женя Б.) И этот памятник оживает. (Антон Ч.) В памятнике есть дух — память. Он заставляет вспомнить злые дела героя. Дадон теряет память, а памятник заставляет его вновь вспомнить. (Настя С.)
Работая с образами «детского литературоведения», учитель должен приучать ребят фантазирование сочетать с обязательной проверкой: а выдерживает ли текст Пушкина такое прочтение, не сопротивляется ли произведение слишком вольной его трактовке. Не все ребячьи гипотезы удерживаются при такой проверке текстом. Но те идеи, которые возникают из «точек удивления», и выдерживают сопротивление произведения, запоминаются надолго и помогают ребенку стать вдумчивым читателем. (См. С. Курганов. Детское литературоведение.)
Во втором классе ШДК обучение литературе построено следующим образом.
* Сказка о золотом петушке
* Басни И.А. Крылова
* Лирика М.Ю. Лермонтова
* Загадки и детских рассказов Л.Н. Толстого
* Л.Н. Толстой. «Кавказский пленник»
Крылов читается и обсуждается вместе с Выготским ("Психология искусства"). При изучении остальных произведений учебные диалоги концентрируются прежде всего вокруг формы текстов. (См. С. Курганов. Загадки художественного слова. Чтение в Школе диалога культур, 2 класс.)
Рассказы Л.Н. Толстого «Прыжок», «Лев и собачка», «Акула» и «Косточка» всегда читались и обсуждались в начальной школе. Но представляют ли они интерес как материал изучения в ШДК? Иными словами — являются ли детские рассказы Толстого полноценными художественными произведениями, которые можно поставить в один ряд с такими шедеврами, как сказки Пушкина, басни Крылова, стихотворения Лермонтова? Представляют ли детские рассказы Толстого неповторимый, загадочный, новый исток речи? Образуют они особый художественный мир? Имеют ли свое особенное, неповторимое строение? Сравнимы ли эти рассказы с «Кавказским пленником», «Казаками», «Войной и миром» по силе художественного воздействия на читателя? Или это все-таки «Толстой для маленьких», упрощенный, детский, слишком нравоучительный, слишком прямолинейный?
Всерьез читал и обсуждал детские рассказы Толстого Виктор Шкловский в жизнеописании Толстого. Но он не посвятил им отдельной статьи. Всерьез обсуждают детские рассказы Толстого А.К. Жолковский и Ю.К. Щеглов.
А.К. Жолковский и Ю.К. Щеглов выделяют инвариантную структуру группы детских рассказов Л.Н. Толстого «Котенок», «Девочка и грибы», «Акула», «Прыжок» и «Два товарища», «Как мальчик рассказывал про то, как его в лесу застала гроза», «Бешеная собака», «Что случилось с Булькой в Пятигорске». (А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. Работы по поэтике выразительности. Статья шестая. Выразительная конструкция «Затемнение» и ее место в инвариантной структуре детских рассказов Л.Н. Толстого. М., 1996, с.113-136.)
Нетривиальный факт состоит в том, что первые пять рассказов «...обнаруживают существенное тематико-выразительное сходство и со взрослыми произведениями Толстого» (там же, с. 126.)
С героем «детского плана» (котенком, девочкой, двумя мальчиками, одним из двух товарищей, мальчиком) происходит следующее:
1. Мирная Жизнь: Герой беззаботно предается элементарным радостям жизни в контакте с природой или иными окружающими ребенка явлениями (прогулка в поле сбор грибов, купанье в море, игры на палубе).
2. Катастрофа: Он попадает в беду, связанную с кругом подобных же явлений (собака, нападающая на котенка; поезд, наезжающий на девочку; встреча с медведем в лесу; игра с обезьяной, завлекающей ребенка на опасную высоту).
3. Неадекватная Деятельность. Предпринимаются неудачные попытки справиться с бедой. (К спасению не ведут действия, кажущиеся целесообразными, но основанные на рассудочном понимании событий, паллиативные, неглубинные, следующие жестким условным правилам и исходящие из предварительного вычисления всех возможностей.) Преимущественно — это слова (крики «Назад!», обращенные к собакам; советы старшей сестры девочке, оказавшейся на рельсах; указания, делаемые пловцам с корабля, а затем спуск лодки).
4. Спасительная акция. Неудача вынуждает обратиться к правильным действиям. (В ситуации катастрофы обнаруживается, что к спасению ведут действия, кажущиеся нецелесообразными, но основанные на интуитивном постижении событий, соприкосновении с их глубинной сутью, открытии в себе ресурсов природных сил; действия, сообразующиеся с непредсказуемостью событий, имитирующие природу, полагающиеся на благость провидения, не останавливающиеся перед «спуском до нуля», т.е. перед полным отказом от наличных позиций и средств, обеспечивавших благополучие и безопасность). Это приводит к спасению (мальчик закрывает котенка своим телом от собак; девочка ложится под поезд; артиллерист стреляет из пушки в акулу, рискуя попасть в мальчика; человек, оказавшись под медведем, притворяется мертвым; отец, угрожая застрелить сына, заставляет его прыгнуть с мачты в воду.)
5. Возвращенный Покой: Герои, избавившись от беды, вновь обладают простыми радостями жизни и заново оценивают их (мальчик дома заботится о котенке; грибы собраны и сестры снова вместе; мальчики опять на корабле; два товарища вместе, в безопасности, располагают новым знанием о жизни; мальчик жив и снова на корабле).
В первых пяти рассказах Толстого, согласно А. Жолковскому и Ю. Щеглову, фигурируют 6 «архиперсонажей»: жертва, спаситель, жертва-спаситель, Носитель опасности, Зритель (лицо, находящееся в безопасной зоне и наблюдающее оттуда Катастрофу), Зритель-помощник(зритель, одновременно являющийся субъектом Неадекватной Деятельности).
Место действия делится на опасную и безопасную зоны. Это деление отсутствует на этапе Мирной Жизни, возникает на время Катастрофы, Неадекватной Деятельности и Спасительной Акции и снимается при переходе к Возвращенному покою.
Жертва находится рядом с носителем опасности и в отрыве от остальных персонажей, но на виду у них; зритель наблюдает из безопасной зоны; зритель-помощник пытается действовать, не переходя опасную зону; спаситель прорывается к жертве. (там же, с. 127-129)
Таким образом, с точки зрения современного литературоведения, рассказы Толстого, написанные для детей, представляют собой сложные драматические конструкции. В рассказах для детей Толстой ставит те же «вечные проблемы», которые характерны для его «взрослых» произведений.
Мне было важно узнать, какие из этих проблем возникают у современных второклассников ШДК, читающих рассказы Толстого.
«Прыжок»
Дети обсуждают название рассказа.
Д. Раз рассказ о прыжке, значит, это будет какой-то необычный, фантастический, удивительный прыжок.
Вова. Прыжок опасный. Единственный прыжок.
Антон. Но Толстой написал в скобочках «Быль». Это значит, что прыжок такой выдумать нельзя. Он был на самом деле, это быль.
Максим. Прыжок начинается уже в самом первом эпизоде. Обезьяна прыгала (1 абзац), подпрыгнула (2 абзац). Но это еще не тот прыжок, и мы это чувствуем. Хотя рассказ все время «прыгает», начиная с названия.
Настя Санина. Затем Толстой обезьяну и мальчика как бы загоняет на самый верх мачты.
Андрей. Мачта как бы растет (рисует на доске), чтобы получился рискованный, необычный, опасный прыжок. Толстой как бы готовит этот прыжок.
Коля. Может быть, обезьяна — это и есть сам Толстой. Он затягивает всю эту историю вверх, на верхотуру мачты.
Андрей. Толстой разделяет героев на действующих (обезьяна и мальчик) и зрителей, которые пока смеются (рисует на доске это разделение)
Настя Симагина. В то же время это — быль. Здесь каждый живет своей жизнью и делает, что хочет. Толстой не может «загнать», как говорит Настя Санина, ни обезьяну, ни мальчика на мачту. Обезьяна дразнит мальчика. Мальчик, раззадорившись, забыв о страхе, лезет за ней. А Толстой со зрителями наблюдает, ничего не может изменить.
Д. Тогда не «мачта растет», а по мачте поднимаются герои!
Матвей. Конечно, нельзя сказать, что обезьяна — это Толстой, или что Толстой, чтобы сделать прыжок интересным, надевает обезьянью шкуру и поднимается на мачту. Толстой не может «делать» этот прыжок. Толстой только наблюдает. Как зритель.
Коля. Автор готовит прыжок. Сначала весельем. А потом страхом.
Вова. Автор описывает обезьяну, которая корчилась, прыгала, дразнила людей. Народ смеялся. Обезьяна украла шляпу у мальчика. Автор усиливает события. Обезьяна со шляпой лезет вверх. Матросы смеются громче. Автор описывает, как раззадориваются обезьяна и мальчик. Как растет высота и опасность. И вот матросы превращаются в зрителей ужасного спектакля. Зрителям уже не смешно, они замерли от страха...
Д. (дополняя друг друга) Мальчик выпускает из рук веревку и мачту и вступает на перекладину... Не просто ввысь поднимаются герои, но мальчик делает очень опасное смещение вбок...
Учитель. И что происходит дальше ?
Настя Симагина. Далее идет фрагмент, где ничего не происходит.
Андрей. В этом фрагменте Толстой дает возможность зрителям и читателям порассуждать, что будет, если...
Максим. В этом фрагменте все время слова «бы»и «б»: «Стоило ему только оступиться — и он БЫ вдребезги разбился о палубу. Да если Б даже он и не оступился, а дошел до края, то трудно было ему повернуться и дойти назад до мачты.»
Сережа. Действие как бы останавливается. Мы волнуемся вместе со зрителями, а не смеемся.
Пауза
Вова. (разряжая напряжение) Слава Богу, что с появлением отца спектакль обретает счастливый конец.
Детское обсуждение рассказа «Прыжок» балансирует между анализом того, как сделан рассказ и своеобразным коллективным «пересказом». Но это — не просто пересказ. Дети вначале определяют несколько ключевых идей конструкции рассказа, а затем прослеживают, как эти идеи реализуются в ткани повествования.
Очень интересна идея ребят, о том, что рассказ не просто называется «Прыжок», а как бы является одним (задержанным, растянутым во времени) прыжком. Любопытно, что одни дети считают, что Толстой выстраивает, несколько демонически подстраивает прыжок, едва ли не превращаясь в дразнящую мальчика обезьяну. Другие оспаривают это представление, предполагая, что Толстой ограничился ролью зрителя и рассказчика, как того требует жанр были.
Ребята обнаруживают «кинематографичность» рассказа, своеобразное движение «камеры» вверх (как будто мачта растет), производящее разделение персонажей на героев и зрителей. Одновременно подчеркивается сходство происходящего с театральным действием — сначала смешным, а затем — страшным, но заканчивающимся хорошо.
Я опишу то, как проходил урок-диалог на эту же тему через три года, еще в одном втором классе Школы диалога культур в Харьковской гимназии ОЧАГ в марте 2002 г. (Учитель С.Ю. Курганов, взрослые участники — учителя литературы подростковой и старшей школы В.З. Осетинский и Е.Г. Донская).
Дети по очереди читали рассказ Льва Толстого «Прыжок». Вдруг они встречаются со строками: «На палубе все смотрели и смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский сын; но как увидали, что он пустил веревку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха».
Сеня Дудинов. Мне кажется, что это предложение странное. Толстой, возможно, ошибся. Нужно написать так: «...выделывала обезьяна и капитанский сын...».
Даня Денчик. Я согласен с Сеней. Получается, что «выделывали» и обезьяна, и капитанский сын. А так не бывает. Ведь сын капитана — это человек. Он не может что-то делать вместе с обезьяной. Человек — не обезьяна. Человек выше и умнее обезьяны. Их нельзя объединить!
Е.Г. Донская. (учитель русской литературы) Посмотрите, как устроено предложение (пишет на доске): «...выделывали обезьяна и капитанский сын.» (Вместе с детьми разбирает предложение, подчеркивает подлежащие и сказуемое). Обезьяна и капитанский сын — это однородные подлежащие. Если написать «...выделывала обезьяна и капитанский сын», то «капитанский сын» как бы выпадает из предложения.
Даня. Нет, не могут быть «обезьяна» и «капитанский сын» подлежащими одного сказуемого! Не может обезьяна и человек делать что-то вместе! Толстой ошибся. Он не мог так написать.
Учитель. Я понимаю Даню и Сеню.
Катя Захарова. Я не согласна с Даней и Сеней. Обезьяна — это предок человека. Человек произошел от обезьяны.
(Даня недовольно морщится)
Учитель. Я понимаю и Катю тоже. Вот посмотрите, как обезьяна и человек ведут себя в рассказе Толстого. Смотрите, когда возникает союз и, когда Толстой объединяет слова «мальчик» и «обезьяна», делает их двумя подлежащими одного сказуемого.
(Дети вместе с учителем производят синтаксический разбор предложений, выделяя подлежащее и сказуемое. На доске и в тетрадях появляются соответствующие записи).
1) Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех.
(одно подлежащее, 2 сказуемых)
2) Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было — она знала, что ею забавляются, и оттого еще больше расходилась.
Учитель. Здесь речь идет только об обезьяне (без мальчика).
Е.Г. Донская. Не совсем. Здесь есть взгляд Толстого. «...видно было, что...» и взгляд зрителей «...ею забавляются».
Учитель. Но тем ни менее мальчика еще нет.
3) Она подпрыгнула к двенадцатилетнему мальчику, ...сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту.
В.З. Осетинский. Не в этом дело. Внизу — зрители. А на мачте — как бы арена цирка. Зрители видят, что клоун и собачка делают разное. Но они смеются не только над собачкой, а над обоими. Взгляд развлекающихся — пока! — зрителей делает их подлежащими одного сказуемого.
Учитель. Так ли? Прочитаем дальше.
6) В одну минуту он взобрался по веревке на первую перекладину, но обезьяна еще ловчее и быстрее его, в ту самую минуту ...взобралась еще выше.
Учитель. Смотрите! Предложение сложное, но сказуемые уже одинаковые: обезьяна заставляет человека делать то же, что и она!
7) — Так не уйдешь же ты от меня! — закричал мальчик... Обезьяна опять подманила его и полезла еще выше, но мальчика уже разобрал задор, и он не отставал... Так обезьяна и мальчик в одну минуту добрались до самого верха.
Учитель. Это говорит Толстой, а не зрители на палубе!
Сеня. Неправильно говорит! Он должен был сказать и написать так: «Обезьяна добралась до самого верха, а мальчик настиг ее».
Катя. Не так уж далеки человек и обезьяна, как говорят об этом Даня и Сеня! Ведь человек произошел от обезьяны...
Учитель....и в определенный момент может действовать как обезьяна, если его разбирает задор.
Даня. Нет. Человек не произошел от обезьяны. И человека, и обезьяну создал Бог. Но человек — это подобие Бога. Он разумен. А обезьяна может только кривляться и есть бананы. Я согласен с Сеней. Толстой должен был написать: «Обезьяна добралась до самого верха, а мальчик настиг ее».
Звонок.
Педагог Е.Г. Донская предложила язык анализа обнаруженной детьми странности рассказа Толстого, который был с легкостью принят детьми, хорошо освоившими элементы синтаксиса. Однако воспользовался этим языком, сближающим лингвистику и поэтику, только учитель. Для детей свободное использование грамматических категорий для анализа поэтики прозаического текста может представлять и целую серию интересных учебных задач. Вместе с тем уже сейчас понятно, что даже освоив в тонкостях метод синтаксического анализа прозаической речи, невозможно с помощью этих средств полностью снять проблему, поднятую Даней. Наоборот, каждый шаг понятийной проработки только углубляет проблему, разворачивает ее в «точку удивления». Второй педагог (В.З. Осетинский) предлагает еще один способ анализа текста Толстого, но не грамматический, а «хронотопический», принятый в современном литературоведении. Чтобы овладеть этим способом анализа, необходимо решить серию учебных задач, но иных. И вновь — углубить проблему. Ибо «мотор» разговора, его глубинный смысл, конечно, не покрывается ни одним из предложенных способов анализа текста.
В третьем классе дети переходят к более крупным единицам литературоведческого диалогического исследования: им предстоит понять поэму Пушкина «Руслан и Людмила», цикл сказок Андерсена и познакомиться с речевыми жанрами античной культуры (сократический диалог, греческая трагедия).
Неизменной остается манера ведения урока-диалога. Текст сначала читается детьми дома, а затем вновь прочитывается в классе. В тот момент, когда у кого-то из учеников или у учителя возникают вопросы к тексту, выразительное чтение прерывается и начинается формирование диалогического понятия, способного прояснить вопрос ребенка или учителя. Затем чтение возобновляется. Так фиксируется способ работы с текстом, характерный именно для начальной школы.
В конце третьего класса эта форма начинает испытывать кризис, ставится под вопрос и начинает преобразовываться. В этой книге прослеживается этот процесс возрастных изменений формы учебного диалога и интерпретируется как микроанализ подросткового кризиса психического развития.
План, которые составляется, когда все уроки-диалоги проведены…
Первая четверть третьего класса Школы диалога культур в гимназии «ОЧАГ» начинается чтением и обсуждением большого поэтического произведения — поэмы Пушкина «Руслан и Людмила». Приведем календарный план изучения поэмы. Как это обычно случается в Школе диалога культур, такого рода планы составляются, когда изучение произведения уже закончено. Манера диалогического изучения произведения культуры в начальной школе следующая: произведение читается в классе полностью. В тех местах, когда при чтении у учеников (реже — у учителя) возникают вопросы, чтение приостанавливается, и начинается учебный диалог. Так в потоке ученичества вычленяются темы — обсуждение принципиальных вопросов, возникающих у читателей произведения. Разумеется, при чтении этого же произведения с другими детьми у учителя остается некий ориентир: какие вопросы волновали современных третьеклассников — читателей именно этого текста.
В данном случае произведение читалось в начальной школе диалога культур в первый раз.
1. Почему поэма начинается с описания Лукоморья?
2. Чтение отрывка «У Лукоморья» наизусть.
3. Похищение Людмилы.
4. История Финна и Наины.
5. «Поединок» Рогдая и Фарлафа. Верно ли, что Фарлаф — шут?
6. Людмила у Черномора.
7. Поединок Рогдая и Руслана.
8. Музыкальные фрагменты. Прослушивание фрагментов оперы Глинки «Руслан и Людмила» (Увертюра. Появление Черномора.)
9. Бой Руслана с головой.
10. Людмила и волшебная шапка.
11. Как Черномору удается поймать Людмилу?
12. Русский дух в поэме. Поединок Руслана и Черномора.
13. Карта обычного и волшебного мира в «Руслане и Людмиле».
14. История двух братьев. Почему судьба героя всегда загадка? Почему Черномор, зная пророчество, ищет меч?
15. Пророчество и судьба в поэме.
16. Пять историй (пять миров) поэмы.
17. Почему Ратмир оставляет битвы и поиски славы? Какой особый мир создает в поэме Ратмир?
18. Путешествие героя в пяти мирах поэмы.
19. Чтение сочинений «Как построены миры в поэме «Руслан и Людмила»».
20. Чтение наизусть отрывка поэмы (по выбору ученика).
21. Что происходит в поэме раньше: нападение печенегов или оживление Руслана?
Первые уроки, первые вопросы…
Кто-то из детей. Почему поэма разделена не на главы, не на части, а на «песни»?
Этот вопрос очень интересен и показывает, что диалогическое обучение в первом и втором классе развивает у ребят чувствительность к форме произведения, к тому, как оно сделано.
Вова Марченко. В песнях есть рифмы. Само слово «песнь» звучит ласково, мягко, певуче, не то что слово «часть» или «глава».
Матвей Ларионов. В каждой песни говорится о своем. Нужно только «поймать» ритм, а дальше песнь сама польется.
Учитель. Поэма начинается с посвящения. Как вы думаете, что это значит — «посвящение»?
Рита Иващенко. Когда человек кого-то любит, и не хочет позабыть, он посвящает этому любимому человеку стихи. Пушкин посвящает свою поэму тем девушкам, которых он любил и не забыл.
Учитель. Почему после посвящения идет рассказ о Лукоморье? Почему не сразу о Руслане и Людмиле?
Маша Рева. Это было бы не так интересно. Не по — сказочному.
Д. Свадьба Руслана и Людмилы — не волшебная. Волшебство начинается не сразу.
Рита. Волшебство начинается с удара грома.
Женя Бабенко. И Пушкину нужно сначала настроить нас на волшебство.
Маша. И он идет в Лукоморье, и там слушает истории, сказки, а потом рассказывает эти сказки всем.
Катя Свиридова. Может быть, ему кот эти сказки рассказывает.
Максим Кохановский. Пушкин пишет: «...сказку эту поведаю теперь я свету...»
Учитель. Получается так. Пушкин хочет поведать всему свету сказку, которую ему рассказал сказитель. Сказитель живет в Лукоморье. И Пушкин (возможно, в своем воображении) отправляется в Лукоморье. Он «ловит», как говорит Матвей, волшебный ритм сказки, настраивает себя на волшебство, а потом настраивает на волшебство и нас.
Интересно сопоставить эти предположения учеников третьего класса с их же образом Лукоморья, созданном при первой встрече с ним на уроках чтения в первом классе. (См. С.Ю. Курганов. Чтение, «заряженное» литературоведением. — АРХЭ: Труды культуро-логического семинара. Под ред. В.С. Библера. Вып.3. РГГУ, 1998, с. 349 — 353.). Это сопоставление могло быть предметом целого цикла учебных диалогов между первоклассниками и третьеклассниками, обучающимися по одной и той же программе или своеобразным диалогом третьеклассников со своими учебными произведениями, созданными в первом классе.
Рита. Может быть, Пушкин не мог сразу написать поэму о Руслане и Людмиле. Он как бы раскачивался, входил (с трудом) в волшебный ритм сказки. И «У Лукоморья» — это начало, начало рассказывания, это вхождение в сказочный ритм. Войди в него — а потом можно рассказывать про Руслана и Людмилу...
Андрей Хаит. Мне кажется, что в этом начале есть все: и начало сказки, и ее середина, и ее конец...
Матвей. Возможно, Пушкин представляет нам всех будущих героев.
Вова Марченко. Ведь все герои поэмы живут в рассказе о Лукоморье: и царевна, которая тужит в темнице, и колдун, который несет богатыря...
Ю.Е. Макаренко, учитель начальных классов гимназии «ОЧАГ». Это похоже на увертюру в опере. Занавес еще закрыт. А оркестр исполняет все основные темы оперы, все основные мелодии: те, которые будут в начале, в середине и даже в конце. И увертюра настраивает нас на эти будущие мелодии.
Андрей Хаит. Поэма начинается с рассказа о Лукоморье потому, что Пушкин хочет, чтобы его поэма была с самого начала интересной. Однажды ночью Пушкину приснилось, что он попал в волшебный мир, и в этом мире были герои сказок, которые давным-давно рассказывала ему няня. Когда Пушкин писал поэму, ему вспомнился великолепный сон, и Пушкин его вставил в самое начало поэмы.
Виталик Калиниченко. Я думаю, что поэма «Руслан и Людмила» была первой из сказочных поэм Пушкина. В детстве ему няня рассказывала сказку про ученого кота, и Пушкин взял начало из няниной сказки, а дальше прибавил свои слова, и получилась такая хорошая поэма. Мне кажется, что Пушкин задумал с детства перестроить нянину сказку на свой лад.
Д. С чем сталкивается Руслан: с чарами, с бородой, неизвестно с чем?
Максим. С волшебной бородой. Возможно, это описание волшебной бороды:
«Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит...»
Д. Нет, это, видимо, невозможно: борода сама прийти не может, тогда Черномор лишится своих чар...
Вова. Руслан сталкивается со злом. С чародействующей бородой, Не с воинами, а с чарами, с волшебством.
Д. Зачем же тогда Владимир ругает Руслана? Ведь разве Владимир не понимает, что Руслан столкнулся с волшебством? Что дело не в его личной храбрости, любви и верности!
Д. Почему гремит гром?
Д. Может быть, гром нужен, чтобы скрыть шаги Черномора... Или всех напугать... Гром всегда звучит перед вторжением чуда...
Д. Почему Черномор не может превратиться в Руслана?
Д. Его тогда узнает Людмила. Ведь Людмила любит Руслана, а не Черномора...
Денис Шаталюк. Пушкин отвечает так:
«Он звезды сводит с небосклона,
Он свистнет — задрожит луна,
Но против времени закона
Его наука не сильна».
Он не может снова стать молодым.
Е.Г. Донская, учитель русского языка и литературы гимназии «ОЧАГ». Черномор не может и не хочет стать Русланом. Ведь если Черномор станет Русланом, то уже не будет Черномора: такого интересного, загадочного карлика, пусть злого, но своеобразного. Превращение Черномора в Руслана — это смерть Черномора со своим миром, со своими желаниями, страстями, со своим неповторимым голосом...
Д. Почему пророчество — всегда загадка?
Денис. Если бы в пророчестве было бы указано точно время и место, то человек бы уходил из этого места в это время.
Никита Холопов. Черномор надеется выиграть, как бы обмануть пророчество.
Д. Черномор, зная, что меч лишит его бороды, все же устремляется навстречу мечу, пытается бороться с судьбой, изменить судьбу.
Учитель. Получается, что Черномор поступает как герой.
Антон Черных. Пророчество всегда загадка, потому что мы не знаем: сбудется оно или нет? Правда это или нет? Пророчество не бывает абсолютно точным, потому что никто не может знать правду о будущем. Черномор стремится стать волшебником, овладев мечом. Он думает, что если поставить сильную стражу, то этот меч никому не достанется. И его не смогут победить.
Сережа Переверзев. Я думаю, что точно предсказать будущее невозможно. В поэме «Руслан и Людмила» в Черной книге главный герой — меч, и неважно для пророчества, кто и кому им отрубит голову и бороду. Черномор думал, что 7 замков — ненадежное укрытие для меча. По предсказанию, кто-то должен был отрубить этим мечом бороду. Поэтому, боясь предсказания, Черномор спрятал меч под голову убитого брата — великана. Он думал, что голова очень сильная и страшная, и что никакой рыцарь не сможет победить ее и достать меч.
Максим. Черномор стремится к мечу, потому что он знает свое пророчество. А колдуны и злые волшебники стремятся к пророчеству, если знают его. А мы, люди, наоборот, убегаем от него, но пророчество все равно сбудется.
Никита. Если бы Черномор точно знал, что он проиграет, меч бы он не стал брать.
Коля Служаев. Черномор хочет изменить пророчество, не поддаться ему.
Матвей. Я считаю, что если сказать все историю жизни человека, то человек будет делать наоборот, и может во время этого сделать плохо себе и другим.
Эти рассуждения о пророчестве начинают очень важную тему, которая будет подробно раскрыта далее, при изучении античной культуры. (См. Ахутин А.В., Библер В.С., Курганов С.Ю. Античная культура. Воображаемые уроки в 3-4 классе Школы диалога культур. М, 1995)
- Войдите, чтобы оставлять комментарии