К чему эти речи Боэция? Не только к тому, «что чрезвычайно трудно подобрать подходящее определение» личности114, хотя, казалось бы, дал, а мы подхватили и радостно — бездумно цитируем и повторяем. А к тому, что, говоря о личности, говорится о разумной природе — о Боге, ангеле, человеке. Но при этом сам человек оказывается переопределен. Мы здесь имеем дело не с разумным смертным античности, а с благим, верующим, образом и подобием Бога — христианином, человеком другой породы. И потому старые категории не применимы не только к Богу, но и к этому, может быть, слабому существу, но обладающему человекобожием. И потому, говоря одно, невольно подразумеваем другое, то есть не личность Бога, ангела, человека, а самого Бога, ангела, человека, что не одно и то же. Самого Бога, ангела, человека, постигаемого не рационально, по счету, с должными выкладками, числами, но умно, интеллектуально, как постигают божественные вещи, то есть «вглядываясь в самоё форму, истинную форму»115. Ибо, если, к примеру, взять человека, то он есть и сущность (essentia, или ουσια), и субсистенция, и субстанция, то есть ипостась, и личность, то есть персона. И Бог — сущность, усия, субсистенция, субстанция, и лицо, персона.
Но сколько же тогда возникает несообразностей! Бог носит маску? Он, как и человек, субстанция?
Можно найти по крайней мере три возможных объяснения перекрестно взаимных переопределений Боэциевых вещей. Первое: этому способствовал метод переноса, translatio («Однако греки более четко обозначили индивидуальную субсистенцию разумной природы, назвав ее υποστασις, y нас же не хватает слов для обозначения, и потому мы сохранили переносное название, именуя лицом то, что они зовут υποστασις»116), позволяющий одно объяснять через другое, вводя тропизм речи как необходимый фактор понимания. Иначе выглядит диковато, когда о Боге говорится как о персоне, то есть как о маске.
Мы уже говорили о тропизме средневековой философии. К сожалению, эта идея не получает должного внимания в современной мысли. Лишь в биологии тропизмы понимаются как ростовые движения органов растений, обусловленные направленным действием какого-либо раздражителя, например света или земного тяготения. Не знающая средневековой философии биология точно выразила и интенциональность поворота и его направленность — собственной силой, р о с т о м — к какой-то первооснове, лежащей вне вещи, — к светоносному источнику (иллюминация Августина). Здесь нет воления и нет речи, их и не может быть у растений, в этом смысле ближе всего находящихся к их создателю. У человека есть и то и другое, потому возможны любые отклонения и деноминативы.
Второе: возможность переопределений, или, что точнее, описаний вещи, которая неопределенна в силу ее изначальной первичности, обусловлена идеей эквивокации, позволяющей рассмотреть одну и ту же вещь с разных позиций. Человека можно рассмотреть и как сущность, и как субсистенцию, и как субстанцию, и как личность, но и только как сущность, только как субсистенцию, только как субстанцию, только как личность, но рассмотреть так, что, если рассматривать его как сущность, через сущность будет просматриваться весь человек (и как субстанция, и как субсистенция, и как личность), а если рассматривать его как личность, то через нее будет просматриваться и субстанция, и сущность, и субсистенция и т. д. Именно этим можно объяснить постоянные замещения, суппозиты, встречающиеся у Боэция: человек как индивидуальная субстанция через строчку, напомним, означается как индивидуальная субсистенция, а то и другое — как личность. Более того, на него распространено положение, согласно которому только Бог может рассматриваться или как то, или как другое, о чем сказано ранее. Однако переопределение, или разносторонний осмотр и выражение вещи, не означает субстанциального изменения вещи, и особенно такой уникальной, как Бог.
И третье. Если использовать метод переноса, то при разности аспектов рассматривания одной и той же вещи понятия легко могут стать образцами омонимии. Так, мы видели, что и Бог, и человек равно сущность, субсистенция, субстанция, личность. Из четверки обозначений только личность прилагается к Богу и человеку в одном и том же смысле: как к разумным индивидам. Все же остальные имена обладают разным содержанием применительно к Богу и человеку. Так, применительно к человеку (сотворенной вещи) сущность означает только факт того, что он есть, термин «субсистенция» употребляется в ограничительном смысле («поскольку человек не находится в каком-либо подлежащем»), а «субстанция» — поскольку служит подлежащим для других, не являющихся субсистенциями. Применительно же к Богу (нетварной Вещи) сущность означает не только Того, Кто есть, но «от Кого происходит всякое бытие», чего нельзя сказать о человеке; Он — субсистенция в неограниченном смысле, поскольку Он вообще не нуждается ни в чем для того, чтобы существовать. Субстанцией же Он называется как разумный индивид, что есть то же, что и Лицо. Именно постольку, поскольку в Боге сущность и субсистенция одно, о Нем говорится как о единосущем. Именно постольку, поскольку в Боге субстанция и лицо — тождество, а Лиц три, о Нем говорится как о трех Лицах, хотя можно сказать, что и о трех субстанциях, если бы термин «субстанция» не был двуосмыслен: применительно к человеку субстанция, повторим, не просто разумный индивид, но подлежащее для акциденций. О Боге же нельзя сказать, «что Он как бы находится под другими вещами в качестве их подлежащего», но в качестве «их начала, давая им существование»117.
Все, однако, сказанное, применимое к Богу и человеку, означает, что для Боэция определить личность значило определить личность Христа, Богочеловека, отличную от его природы как «видовой особенности любой субстанции», так что не всякую природу можно назвать лицом. Напомним: когда падает ложе, падает дерево, земля, субстанция, природа, а не то искусство, благодаря которому из дерева-земли можно было создать ложе. Субстанция человека указывает только на земную природу человека, а не на духовно-душевно-интеллектуальную, благодаря которой он личность.
Может быть, впервые здесь жестко различено общее как собирательное (collecta) и всеобщее (universalia) как разумная единичная вещь, несущая спасение миру. Если при соединении божественной и человеческой природ сохранить разные лица, то эти природы будут «разделены вообще во всем, — полностью, повторяю, разделены... Люди и быки связаны хотя бы тем, что и те и другие — животные, по роду у них — общая субстанция, а значит, и одна природа во всеобщем собирательном смысле»118. Если эти лица раздельны, нет спасения, потому что «Он спас того, кого, как мы веруем, воспринял в Себя»119.
_________________
114 Боэций. Утешение философией. С. 170.
115 Боэций. Каким образом Троица есть единый Бог. С. 147.
116 Боэций. Против Евтихия и Нестория. С. 173.
117 Боэций. Против Евтихия и Нестория. С. 175.
118 Там же. С. 178.
119 Там же.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии