Рассмотрим теперь статью В.З. Осетинского “ “Читатель” и “Теоретик” в диалоге о волшебной сказке (Литература в школе РО и ШДК)” более подробно.
Проясняя основания своего подхода к изучению литературы, “по традиции, принятой в ШДК”, В.З. Осетинский сопоставляет эти основания с принципами преподавания в школе РО (курс Г. Кудиной и З. Новлянской).
Мне все же кажется, что спор оснований РО и ШДК ведется обеими школами в течение 25 лет не только “по традиции”. Речь идет о сопоставлении теоретико-познавательной версии культуры и образования (В.В. Давыдов) с пониманием культуры и образования с позиций логики диалога логик (В.С. Библер).
Анализируя курс Г. Кудиной и З. Новлянской, чрезвычайно интересно поставить проблему удерживания логики этого курса авторами развивающего обучения литературе. Содержание литературного образования эти авторы видят в горизонте идей М.М. Бахтина, а в качестве формы развертывания этого содержания рассматривают метод восхождения от абстрактного к конкретному (К. Маркс, Э. Ильенков, В. Давыдов).
Конфликт диалогического (по исходному замыслу) содержания с монологической формой изложения этого содержания мог быть интересным предметом анализа учителя-диалогиста. В особенности интересно выявление педагогических феноменов борения диалогических и монологизирующих тенденций при построении уроков-дискуссий по литературе.
В.З. Осетинский останавливается лишь на тех элементах курса Г. Кудиной и З. Новлянской, которые кажутся ему недостаточно продуманными. В.З. Осетинский пишет: “Почему Бахтин, а не, например, В. Шкловский или Х. Гадамер? Авторы никак не обосновывают свой выбор, но догадаться можно… Надо полагать, что концепция Бахтина осознается Г. Кудиной и З. Новлянской как последнее слово эстетической теории…”
Возможно, Г. Кудина и З. Новлянская так и считают и не замечают логического борения идей понимания и идей познания в работах М.М. Бахтина. А, может быть, Г. Кудиной и З. Новлянской удалось выстроить концепцию диалогического преподавания литературы, где идеи диалога Бахтина и идеи диалектики Давыдова гармонически соединяются. Но методологические исследования Г. Кудиной и З. Новлянской В.З. Осетинским подробно не анализируются.
Вместе с тем, для В.С. Библера логика нововременного познания, логика теоретика Нового времени – важнейший внутренний Собеседник, тончайший оппонент логики диалога логик.
Глубокий анализ философских оснований наукоучения, произведенное В.С. Библером, позволил ему произвести логическую трансдукцию логики Нового времени и – вместе с А. Эйнштейном, Н. Бором, В. Гейзенбергом, М. Бахтиным, В. Хлебниковым, Р. Якобсоном, О.Мандельштамом выстроить логику культуры ХХ века, логику создания диалогических теоретических понятий, понять внутреннюю речь их создателя – теоретика ХХ века (теоретика-философа, теоретика-художника, теоретика-историка, теоретика-поэта).
Мне кажется, что не стоит отождествлять теоретика, жившего в ХХ веке, но рассматривающего понимание как познание, то есть стоящего на позициях логики Нового времени – с фигурой “теоретика вообще”. Человек может жить в ХIХ веке и быть субъектом диалогического мышления культуры ХХ века. Пример – Достоевский. Человек может жить в ХХ веке и исповедовать логику Нового времени. Пример – Пропп.
Анализируя некоторые проблемы курса литературы, выстроенного последователями В.В. Давыдова, и противопоставляя педагогике РО свой диалогический подход, В.З. Осетинский в своей статье не критикует реликты познавательного монологизма в тех работах литературоведов ХХ века, на которые опирается при построении диалогического курса мировой литературы (В. Пропп, Ю. Лотман, М. Гаспаров, А. Компаньон). Как мне кажется, это может привести к тому, что Развивающее обучение, шумно выставленное в дверь (критика уроков Г. Кудиной и З. Новлянской) тихо и незаметно для учителя-диалогиста вползет в окно, становясь не услышанным, но очень властным голосом, определяющим строение уроков-диалогов по литературе.
В частности, цитируемый В.З. Осетинским известный литературовед А. Компаньон полагает, что “теория литературы дает нам урок релятивизма, но не плюрализма; иначе говоря, различные ответы возможны, но не все сразу, приемлемы, но не совместимы; они не складываются вместе в некое целостное и более полное представление о литературе, но взаимно исключают друг друга… в них рассматриваются не разные стороны одного и того же объекта, а разные объекты… Все это невозможно одновременно. В исследовании литературы “больше – значит меньше”, поэтому приходится выбирать” (А. Компаньон. Демон теории. М., 2001, с.30).
С точки зрения М.М. Бахтина и В.С. Библера, современный теоретик не выбирает, а выстраивает ситуацию границы, ситуацию одновременности первоначально взаимоисключающих школ и тенденций. До этого диалога, возможно, каждая тенденция полагает разные объекты. В ходе диалога (спора и согласия) образуется единый предмет – диалогическое понятие.
В этом отношении позиция Г. Кудиной и З. Новлянской кажется более перспективной, чем позиция, разобщающая людей (теоретиков), которую, вслед за Шпенглером, выстраивает Компаньон (теории литературы – это несовместитмые миры, не способные понять друг друга). Ведь Г. Кудиной и З. Новлянской необходимо в педагогическом действии (а потому – и в теории) усадить за стол переговоров Гегеля и Бахтина, диалектику “восхождения” и равноправный диалог голосов.
Мягко споря с А. Компаньоном и опираясь на идеи В.С. Библера, В.З. Осетинский соглашается: да, в современной литературоведческой теории мы имеем дело с непримиримыми позициями, не способными вести между собой диалог, строя диалогические понятия. (Впрочем, В.С. Библер утверждает, что именно в умах современных теоретиков этот диалог насущен, возможен, происходит. О том, как это может делаться, блестяще написал И. Лакатос в книге “Доказательства и опровержения”, М. 1967). Правда, эта книга написана на материале математики и не касается вопросов теоретического литературоведения.)
Но то, что кажется невозможным для литературоведа-теоретика (теоретик, по В. Осетинскому и А. Компаньону, радикально монологичен), вполне возможно для некоторого, вводимого В. Осетинским, “идеального читателя”.
Этот читатель априорно наделен способностями, которых у теоретика нет:
1). Он одновременно понимает, как сделана трагедия Шекспира, в чем был ее замысел, и что открывается в трагедии в ХХI веке.
2). Он способен одновременно отождествлять себя с героем и – спокойно анализировать текст.
3). Он одновременно помнит, что “Гамлет” был написан в елизаветинской Англии и его проблематика была порождена именно этой эпохой, - и читает эту трагедию так, как если бы Шекспир отвечал Дюренматту или Софоклу.
4). Он одновременно владеет основами разных теорий и умеет сводить их в диалоге.
5). Он одновременно учится у разных теоретиков литератцуры и умеет применять результаты разных теорий к одному и тому же произведению.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии