В.З. Осетинский сам сомневается: а не утопичен ли созданный им образ идеального читателя? (См. В.З. Осетинский. “Читатель” и “Теоретик” в диалоге о волшебной сказке (Литература в школе РО и ШДК)).
Я предполагаю, что образ, созданный В.З. Осетинским, несколько утопичен, если это - образ читателя, жестко противопоставленный образу теоретика. И - реалистичен, если теоретик мыслится как создатель теоретических диалогических понятий, опирающихся на удерживание в тексте теории всех тех читательских интенций, которые выделяет В.З. Осетинский.
Мне кажется, что в ШДК теоретик – это «идеальный» читатель, понятийно оформляющий свои читательские диалогические интенции («интонации прочтения»). – В основе каждой из них – своя логика интерпретации. Диалог разных интенций – логически обоснованных интонаций прочтения - порождает диалог логик внутри теоретического диалогического понятия современной литературоведческой теории).
Как только теоретик и читатель разведены и противопоставлены друг другу – создаются условия, при которых они никогда более не смогут беседовать на равных. На полюсе «взрослых» останется теоретизирование, а на полюсе «детей» – читательская деятельность.
Читательская деятельность остается возможной только в школе (пусть в школе гуманитарно-диалогической), теоретизирование помещается отдельно и от школы, и от чтения.
Получается, что школьники-читатели не теоретизируют, а ученые-теоретики не читают.
Понятно, что это идеальная конструкция. Отнесемся к ней как к идеализации.
В этой идеализации существенно возрастает роль учителя-«толмача» (словечко М. Гаспарова) современной культурной ситуации.
Это он, учитель-толмач, приведет к детям в школу упрямых монологистов-теоретиков: Проппа или Гаспарова. Он же и сыграет их роли. Он же обоснует, почему они не вступают в общение друг с другом и с детьми, не хотят отвечать на вопросы друг друга и на «детские» вопросы. Что поделать: такие они монологисты-теоретики. Так они устроены. Ничего не поделаешь, мы будем слушать их лекции и овладевать их методами.
Это он, учитель, покажет детям, почему школьники - не теоретики, а теоретик – не читатель.
Он скажет ученикам, что их диалоги о сказке весьма далеки от того, чем занимаются настоящие теоретики. Но если подростки будут учиться, то, может быть, у самых старательных и получится – стать теоретиком.
Это он, Учитель, будет единственным носителем не существующей в культуре взрослых (а только рождающихся на школьных уроках) позиции идеального читателя, недостижимой для Якобсона или Бахтина, которые ограничены узостью своих литературоведческих теоретических взглядов.
И именно с этих идеальных позиций будет критиковаться как не-теоретическая любая версия детей 1-6 классов о сказке, если она не прошла через игольное ушко строгих научно-теоретических критериев Проппа.
Как мне кажется, в работах В.С. Библера обоснована возможность иного образа теоретика ХХ века и иные формы его сотрудничества с детьми на уроках-диалогах. В.С. Библер писал, что дети уже в 1 классе, в «точках удивления», ставят «детские вопросы», строят теоретические предположения, близкие теоретическим размышлениям, исканиям теоретиков ХХ века.
Поэтому теоретик ХХ-ХХI века, как мне представляется, едва ли откажется от выслушивания детских гипотез о сказках, а, скорее, погрузится в достраивание (совместное с детьми) их версий до диалогического теоретического понятия ХХ-ХХI века.
Теоретик ХХ-ХХI века, по В.С. Библеру, это одновременно и строгий логик, и поэт, автор образов будущих диалогических понятий, творец новых идей-образов. Мыслительные образы, лежащие в основе теоретических построений Р. Якобсона, конгениальны художественным образам Пушкина.
Если мы не будем обсуждать вопрос о том, в чем специфика мышления (и творчества) теоретика-диалогиста ХХ-ХХI века (физика, математика, литературоведа, лингвиста), если мы будем видеть лишь «теоретика вообще», мы можем потерять ориентиры в движении школьников и учителя в горизонте культуры. В качестве «идеального читателя», заменяющего реального теоретика-диалогиста, начинает выступать учитель литературы. То, что делает учитель-диалогист, уже нельзя сопоставить с культурной формой. В этих условиях единственным субъектом культурного творчества оказывается учитель-диалогист.
Сцепляющему материалу – «читательской» позиции детей не на чем удерживаться. Нет соответствующего горизонта – взрослой формы. Взросление ассоциируется с освоением детьми разных позиций теоретиков (не читателей). Активная детская позиция создателей теорий определяется не как теоретическая, а как детская, фантазийная. Хотя учитель говорит детям о ее важности, существенно то, что эта позиция не получает поддержки в мире взрослых теоретиков.
Позиция ребенка-теоретика (создателя своих теорий, интересных реальному современному теоретику) может вытесниться позицией ученика различных теоретических школ, сменяющих друг друга. ШДК при этом может редуцироваться, становясь интересной версией монологического историко-литературного образования. Может получиться так, что учебные диалоги превратятся в дискуссии, которые будут вестись каждый раз в рамках одной и той же осваиваемой логики.
Возражу себе: диалогизм обучения может удерживаться за счет появления фигуры идеального читателя – группы детей и их учителя, впервые в истории литературоведения создающих диалогические литературоведческие понятия. Но тогда это уже будет не идеальный читатель, а группа реально работающих детей-теоретиков (и учитель-теоретик). В этом смысле мой спор с В.З. Осетинским может стать терминологическим: то, что он называет идеальным читателем, я называю реальным современным теоретиком. С другой стороны, тогда, с моей точки зрения, реальных теоретиков – диалогистов можно поискать среди ученых ХХ-ХХI века, а, с точки зрения В.З. Осетинского, такие теоретики («идеальные читатели») могут появиться впервые в творческой группе учителей и учеников. Если описать работу таких «идеальных читателей» и назвать их «теоретиками», то получатся диалоги, логически неотличимые от диалогов Лакатоса. Тогда наш спор с В.З. Осетинским превращается в диалог-согласие. Другой вопрос: а строится ли разговор шестиклассников с Проппом в рамках логики работы «идеального читателя» (по В. Осетинскому)? Я думаю, что сам В. Осетинский согласился бы, что пока – нет.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии