В своей статье В.З.Осетинский исследует уроки-диалоги о сказках Пушкина, проведенные мной в первом классе Школы диалога культур. Отмечу, что далеко не со всеми результатами этого исследования я согласен. Рискну вступить в спор.
Я не согласен с тем, что на моих уроках в 1 классе сказки рассматриваются вне их культурно-исторического контекста. ”(В.З. Осетинский. “Читатель” и “Теоретик” в диалоге о волшебной сказке (Литература в школе РО и ШДК)).
Мне не кажется точным утверждение, что на этих уроках-диалогах учитель не учит детей проникать в замысел текста, задаваться вопросом о том, что автор (Пушкин) действительно хотел сказать.
Я не думаю, что в этом возрасте попытка понять точку зрения автора свелась бы к извлечению из сказок однозначной и элементарной морали.
Не могу согласиться я и с тем, что сказка на моих уроках рассматривается по Р. Барту: “первоклассники работают со сказкой не как с предзаданным смыслом, который скрыт и нуждается в расшифровке, но как со своеобразной семантической системой”.
Мне не кажется точным и сравнение читающих детей и читающих поэтов. В.З. Осетинский полагает, что голос теоретика отсутствует не только в сознании теоретика, но и в сознании поэта. Мне не кажется, что читающий художественное произведение поэт не стремится к объективности, не ищет доказательства правомерности собственного прочтения, а ориентируется только на критерии красоты, неожиданности и эмоциональной убедительности “версии”. Мне кажется справедливым утверждение В.А. Левина, который к критериям разумного эстетического суждения относился не только неожиданность, но и точность. Суждения Пушкина, Ахматовой, Маяковского о литературе не только неожиданны и красивы, но и точны. Они претендуют на истинность и поэтому нередко оспариваются литературоведами-профессионалами (Ср, например, полемику Р. Якобсона с А. Ахматовой о “Золотом петушке”).
Попробую обосновать свои возражения.
Анализ культурно-исторического контекста обращения А.С. Пушкина к волшебной сказке может быть ответом на вопрос: почему, начиная с переломного болдинского творчества 1830 г., фантастика широко вторгается в образный мир Пушкина.(Р.Н. Поддубная. О творчестве Пушкина 1830-х годов. Харьков, “Основа”, 1999, с. 4).
Что важно в сказке Пушкину?
Специалисты отвечают: разработанная сказкой концепция волшебства. То есьт как раз то, что для В.Проппа оказалось наименее существенным.
Сказитель, безымянный автор волшебной сказки, спорит с ритуалом инициации и создает сказку как своеобразный антиритуал.
Пушкин еще раз оборачивает ситуацию и пишет антисказку – грозное напоминание героям о непреодолимых волшебных силах. (Ср.: “…после “Сказки о попе и работнике его Балде” происходит постепенное, но неуклонное разрушение законов фольклорной поэтики, завершившееся “антисказкой” о золотом петушке” (Р.Н. Поддубная. О творчестве Пушкина 1830-х годов, с. 4-5).
С.А. Фомичев замечает, что сказка стала для Пушкина в 30-е годы “не только традиционным народно-поэтическим сюжетом, но, в определенном смысле, своеобразным углом зрения на действительность” (Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. Л., Наука, 1986, с. 190-191).
В творчестве сказителей волшебная сказка как бы преодолела грозный мир потустороннего, “судьбы”, научила слушателя обращаться с волшебным миром, сделав многое из ритуала инициации не непреодолимо жутким, а вообразимым, возвышенно-опасным и сниженно-смешным, способным быть субъектом боя или договора.
По мнению ряда литературоведов, Пушкин возвращает сказку к самому началу сказывания, усиливая роковые неодолимые силы. “Трезвый социальный и исторический анализ действительности в произведениях Пушкина этих лет сочетается с сознанием неимоверной сложности часто ускользающего от рационального объяснения окружающего мира, с ощущением постоянного вторжения в совремнность неисчерпаемых следствий прошедших событий. Это в свою очередь объясняет предрасположение к необычайно широкому вторжению фантастики в творчество Пушкина” (Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. с. 190-191).
В сказках Пушкин ищет “фантастический разворот” сюжета (Грехнев В.А. Болдинская лирика Пушкина. 1830. Горький, 1980, с. 27). Для реализации такого разворота Пушкину нужен простонародный герой сказки, верящий в волшебство. Говоря языком первоклассников, Пушкин посылает этого героя в сказку вместо себя. Говоря языком теоретика, “В “Бесах” же фольклорно-сказочная образность постепенно проникает из монолога ямщика в строй сознания лирического “я”, преобразуя его и преобразуясь в нем.” (Р.Н. Поддубная, О творчестве Пушкина 1830-х годов, с. 7).
Сказочная образность входит в лирическое “Я”, во внутренней речи поэта сказочный мир сталкивается с философским и лирическими мирами (образами речи), что приводит к углублению каждого из миров и обновлению жанров.
Пушкину важен сказочный принцип создания волшебного, механизм “как если бы”. В мировосприятии простонародного героя сказки трезво-бытовое и сказочно-поэтическое видение сочетаются на равных. Такое сочетание отвечает законам фольклорно-сказочного мышления, где фантастика рождается из несовпадения, расхождения точек зрения “изнутри” (“глазами героя”) и “извне” (“глазами слушателя – читателя”) на возможность или невозможность изображаемого художественного мира. Из такого столкновения “да” и “нет” как раз и рождается “если”,“не слепая вера или не оборотная сторона – слепое неверие, а доверие к судьбе героя в мире, в котором он живет” (Неелов Е.М. Фантастическое как художественно-эстетический феномен. – Эстетические категории: формирование и функционирование. Петрозаводск, 1985, с. 98-106.)
Пушкин открывает с помощью волшебной сказки новую позицию лирического “Я” – “диалогически вопрошающего этот неантропоцентрически понятый мир и пытающегося понять его во всей его “другости” (Бройтман С.Н. “Бесы” Пушкина в свете исторической поэтики – Целостность литературного произведения как проблема исторической поэтики. Кемерово, 1986, с. 78-80).
Так литературоведы-теоретики открывают историко-культурный и социальный контекст обращения Пушкина к волшебным сказкам. Сказка помогает Пушкину “…понять объективный мир как общественно, социально, исторически, личностно и т.д. “другой” (Р.Н. Поддубная, О творчестве Пушкина 1830-х годов, с. 10).
Пушкин “схватывается” со значениями, кажущимися ему “сверхличными”, “неантропологическими”, ищет в них смысл (вопрос, заданный лично ему), хочет их понять.
Сказка, подобно Данте, создает особую “сказочно-мифологическую модель вселенской иерархии зла” (В.А. Грехнев). Пушкин, как и первые сказители, вновь пытается понять, есть ли лицо и речь у кажущихся безликими сил, властно подчиняющших человека и мироздание и не зависящих ни от чьей субъективной воли(Р.Н. Поддубная, О творчестве Пушкина 1830-х годов, с.11).
Герой Пушкина, подобно герою фольклорной сказки, не готов подчиниться “безликим силам”. Он бросает вызов глухоте и слепоте (фазисам обряда инициации), неистово хочет увидеть и услышать, кто определяет его бытие извне, кто сакрализует его жизнь
“Поднимите мне веки – не вижу!” – вот пафос Пушкина, Гоголя, Достоевского, Набокова по отношению к безликим силам. К тайне сказки, дающей этим силам образ и речь, прикоснулся В. Пропп. Может быть, об этом его ненаписанный третий том “Мертвых душ” ? .
Дать образ незримой силе, заговорить с ней, пригласить неведомое на совместную трапезу (“напоила-накормила” по В. Проппу), добиться одобрительного кивка ( оживить мертвое) – вот что роднит героя сказки и героя Пушкина.
В этой культурно-исторической попытке преодолеть, опираясь на опыт и речь сказителей волшебной сказки, - невыносимую для Пушкина сакральность бытия, инициирующую зависимость человека от невидимых неантропоморфных сил, заставляющую “смотреть на жизнь, как на обряд”, попытке вновь, вслед за первыми сказителями, создать мир волшебства и фантастики, в котором неведомое и определяющее благодаря моей авторской воле обретает речь и тем самым - перестает (?) безусловно определять мое бытие извне – видится замысел сказок Пушкина. (Ср. также работу Романа Якобсона, который сказку о Золотом петушке вынимает из пропповской парадигмы “сказки вообще” и открывает новую парадигму мышления Пушкина об оживающей статуе.)
Это тот “предзаданный смысл” сказок Пушкина, который нуждается в расшифровке. Это – работа с точкой зрения автора, без которой чтение сказок в любом возрасте оказывается. на наш взгляд, затеей формальной и пустой.
Первоклассники способны приблизиться к замыслу Пушкина. Дети конструируют и очень ярко изображают точку зрения Пушкина на сказочный мир, но не с помощью усвоения извне позиций теоретика-литературоведа (Якобсона или Поддубной), а на основе выявлениия странностей прочтения сказки и построения диалогических понятий, схватывающих эти странности читательской интонации.
Проиллюстрируем этот тезис примером конкретного урока-диалога по чтению в первом классе. Своеобразным введением к сказкам А. С. Пушкина явилось для нас чтение отрывка "У Лукоморья дуб зеленый,.." из романтической поэмы Пушкина "Руслан и Людмила". Чтение этого отрывка привело нас к "Сказке о рыбаке и рыбке".
Пушкина читал учитель, а затем - первоклассник Серёжа Переверзев. Он был одним из немногих ребят, умевших в октябре первого класса читать выразительно.
У. А что это – Лукоморье?
Д. Это залив... Это берег... Это сказочное море... Смешали лук и море... Лук богатырей!.. Лук после войны затерялся... Раньше этот лук маленький был. В древние времена. А потом его выбросили в волшебное море. И он вырос и стал огромным.
В итоге этого диалога - согласия у нас получился коллективный рисунок на доске. Все детские идеи теперь расположены в одном пространстве и взаимно дополняют друг друга. Как это показал Красноярский психолог А. Н. Юшков, коллективный рисунок оформляет не диалог-спор, а именно диалог-согласие. Дети вместе с учителем создают сказочное пространство Лукоморья. Учитель помогает ребятам разместить их рисунки на доске. В некоторых случаях учитель сам может изобразить ребячью версию, непременно справляясь у автора, верно ли он понят.
На доске возле каждого детского рисунка проставляется имя автора идеи, которая изображена.
Д. Там еще дуб огромный, страшный... Пугает... Это место Лукоморье - заколдованное, волшебное... Туда людям нельзя... И кот тоже необычный... Это ведьма взяла обычного кота и заколдовала... И теперь кот охраняет вход в волшебное место.
У А как же Пушкин?
Вова. Он видел чувствительный сон. Где и спишь, и все чувствуешь, слышишь... Он все запомнил, а потом записал.
Рома. Нет! Он все это придумал.
Сережа. Есть волшебное окно на границе волшебного мира. И Пушкину удалось посмотреть в это окно.
Заметим, что отношения Пушкина - автора с волшебным миром видятся первоклассникам Харькова совсем не так, как виделись их ровесникам из Красноярска десять лет тому назад. Вот как проходил диалог в Красноярске:
Надя Бахтигозина. Пушкин думал, что раньше, много лет назад, еще жили волшебники, волшебные звери и волшебные предметы. А потом волшебники поумирали, и сам Пушкин уже живет в другое время.
Маша Бандура. И Пушкину плохо без волшебного. Поэтому он вспоминает то время и пишет сказки...
Женя Горшков. Пушкин сказку "У Лукоморья", я думаю, так писал. Он пришел в лес, где стоял огромный настоящий дуб. Это - волшебный дуб. Русалки, волшебники, лешие тогда уже умерли все. Но дуб стоял. Пушкин садился возле него и выпускал своего черного кота. Кот забирался на дуб и мяукал. И Пушкин мечтал, что это - настоящий волшебный кот, и тогда сочинялась сказка.
Красноярские первоклассники (и учитель) достаточно свободно и легко (чтобы не сказать - легкомысленно) входят в пространство сказки. Оно для них (и для их Пушкина) - родное.
Харьковские первоклассники (и учитель) куда более осторожны в обращении с волшебным миром. Они предпочитают смотреть на Лукоморье сквозь волшебное окно или посещать его во сне. Чуть .позже они скажут, что прямое общение с волшебством смертельно опасно.
Перенесемся в первый класс города Харькова.
Какие еще чудеса есть в Лукоморье?
Матвей Ларионов. Дядька морской. В древние времена его кто-то кинул в море, там он превратился в морского дядьку. А затем он из замка богатырей превратил в морских, затащил в море.
Андрей Хаит. Колдун несет богатыря. Убитого. И этот колдун - папа царевны. И царевна тужит, плачет по богатырю, которого убил ее отец -колдун. И сама колдует.
Д. Неведомые - непонятное слово.
Антон Ведьма была невидимая, а то если человек ее увидит - она умрет. Это - следы невидимой ведьмы.
Сережа. Это следы зверей с волшебными усами. Если их снять - они видимые
Д. Русский дух ?
Антон Черных. Чары ведьмы пахли Русью. Кащей пах Русью. И его запах с него сошел.
Максим. Там уже был русский человек, который мечтал побывать в сказке.
Андрей. Может, это сам Пушкин.
Вова. Ему понравилась сказка. И он захотел зайти.
Настя Но как он увидел невидимое?
Андрей Он сочинил, а не увидел.
Вова. Русский дух - это какой-то человек прорвался в сказку и умер там. Его убили сказочные силы, которые не пускают человека в сказку.
Антон. Ведьма его убила...
Вова. И дух его и есть русский дух. ИМ пахнет.
Сережа. Русский дух - это Пушкин. Он смог попасть в сказку. И его духом пахнет Лукоморье.
Настя. Сказка не просто - сочиняется. Она так пишется: надо воображать, придумывать, а потом - попасть в сказку, узнать волшебный мир, затем снова сочинять и записывать.
Настя даст описание "включения" и "выключения" сказочного времени, характерное именно для романтической поэмы. В народной сказке волшебное время возникает в результате комбинации действий героев сказки: уход взрослых, преодоление запрета, появление волшебного персонажа.
В романтической поэме Пушкин активно конструирует волшебное время, возможно, нарушая некие страшные запреты, попадает в им же придуманное волшебство (героически "прорывается в сказку"), обживается в сказочном мире, а затем снова возвращается за письменный стол.
Это похоже на то, как действует математик. Математик сначала сам создает новую числовую систему, а затем начинает действовать в этом, сконструированном им самим, мире так, как будто этот мир живет по своим законам.
Настя Симагина. Русский дух - это большая волшебная рыба.
Рома Колесников. И этой волшебной рыбой пахнет в Лукоморье.
Настя Санина. И эту рыбу нарисовала Женя. (Показывает на стену. Там - изображение русалки, работа Жени Бабенко.)
У. (увлекаясь идеей первоклассников) Да, если рыба - русский дух, дух воды и дух русской сказки, то ее нельзя рисовать обычной рыбой... Когда я размышлял о том, какую сказку Пушкина мы прочитаем после "Лукоморья", я понял, что это будет сказка о такой рыбе. Которая, может быть, и есть , как говорит Настенька, русский дух.
В этой сказке действуют старик и старуха, а детей нет. И взрослые не только не мешают сказке, а именно с ними, со взрослыми, происходят удивительные превращения. Старик встречается с волшебной рыбой и попадает в сказку...
Последней репликой учитель оспаривает представление о сказке как о таком мире, в который взрослым путь закрыт. Балда, Гвидон, Старик, Руслан, Людмила, сам Пушкин - не дети. Впрочем, эти герои - и не вполне обычные взрослые. Эти люди, подобно детям и поэтам, могут выходить на грань обыденного и волшебного мира. Все-таки не любой взрослый может быть героем сказки!
Настя Симагина. Я догадалась! Это сказка «Золотая рыбка».
Рита Иващенко. Это "Сказка о рыбаке и рыбке".
"Сказка о рыбаке и рыбке" читалась в октябре. Это - первое большое произведение, которое полностью прочитали сами дети. Сказка читалась разными детьми по очереди. Именно в это время дети переходили от слогового чтения к выразительному.
Название сказки учитель написал на доске.
Антон Черных. Я знаю! Старик - это Пушкин. Он встречается с этой волшебной рыбой.
У (увлекаясь красивой идеей Антона) С русским духом! Второе название сказки; "Сказка о Пушкине и Русском духе"!
(Это, конечно, шутка. Но такие переименования сказки продуктивны для дальнейшего разговора).
Андрей Хаит. "У Лукоморья" Пушкин молодым писал... А эту сказку он писал уже старым. И он не мог уже, как в молодости, попадать в сказку. И он посылает туда старика. Он хочет, чтобы все это с ним происходило. Но уже не может. И старик - это как бы он.
У. Это очень похоже. У Пушкина есть стихи, где он и в молодости себя называет стариком. Старик — любимый герой Пушкина, Он часто изображал стариков. Часто воображал себя стариком.
( Анализ старения пушкинских героев см. в работе: Р. Якобсон. Статуя в поэтической мифологии Пушкина. - Роман Якобсон. Работы по поэтике ,М, 1987, с. 163).
Первоклассники оказываются способными задаваться вопросом об интенциях автора. Но эти вопросы погружены в контекст авторской и читательской интонации. Это – первые теоретические исследования маленьких читателей. Или – первые читательские наблюдения маленьких теоретиков. Вот один из характерных примеров такой работы.
У. Давайте теперь почитаем сказку с самого начала. Кто произносит слова: "Жил старик со своею старухой"?
Рита. Это голос Пушкина.
Пауза.
Сережа. Не просто голос Пушкина. Это кто-то помогает Пушкину говорить.
У.(Крайне заинтригован. В воздухе запахло тайной. Спрашивает с нетерпением) Кто?
Сережа (подумав) Кот. Кот из Лукоморья.
Вова. Это рыбка. Волшебная рыбка говорит так: "Жил старик..."
Матвей. Это - голос моря. Море помогает рыбке и Пушкину рассказывать сказку.
Алина. Нет. Я не согласна с Сережей, Вовой и Матвеем. Это сам Пушкин. И он совсем другим голосом рассказывает. Своим. И я могу это доказать!
Алина читает быстро, без сказочной торжественности, но с яркими и веселыми разговорными интонациями. Получается воздушное Пушкинское чтение. Учитель подхватывает читательскую интонацию Алины. Его это увлекает. "Сказка о рыбаке и рыбке" вдруг начинает напоминать "Руслана и Людмилу".
Сережа. Так не может быть! Ведь это - не веселая сказка! Так будет... неправда! А должна быть правда.
Андрей Хаит (говорит одновременно с Сережей, но оба голоса слышны) Должны быть... слезы.
Первоклассники стремятся проникнуть в замысел Пушкина как автора… сказки, в его тоску по волшебному, рисуют Пушкина на границе волшебного мира, показывают, как Пушкин “посылает в сказку” простонародного героя – старика.
Рома К. постоянно напоминает об авторской воле Пушкина оставить волшебство мгновенным и загадочным. Сережа П. показывает, что сказка сопротивляется ее произвольной интерпретации. Таких случаев множество.
Первоклассники на уроках чтения в ШДК в своеобразных формах (адекватных, но не тождественных современному литературоведению) по собственной инициативе способны обнаружить культурно-исторический контекст обращения Пушкина к волшебной сказке, проникать в замысел художественного произведения, задаваться вопросом о том, что Пушкин действительно хотел сказать и какова его авторская воля. Дети стремятся к объективности строящегося диалогического понятия “Сказки… Пушкина”, к такому диалогу с Пушкиным, в котором была бы прояснена точка зрения автор. Прояснена, а не выдумана.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии