Вещи, которые различаются какими-либо дифференциями, по Боэцию, должны иметь нечто особенное, своё (proprium quiddam), которое на первый взгляд в качестве особенного, своего, собственного — не акциденция (в дальнейшем Боэций оспорит это утверждение), ибо «свойством чего-либо одного называется то, что имеет своё»13.
Здесь очевидно представление вещи на основании «Второй Аналитики» Аристотеля, предполагающего, что «суть бытия вещи составляют отличительные свойства, относящиеся к сути ее, и что только они относятся к сути, и что их совокупность (совокупность отличительных свойств, дифференций. — Авт.) и есть ее собственное, и есть ее бытие»14. Это объясняет, почему Аристотель, но уже Аристотель «Топики» рассматривал проблему не с помощью пяти сказуемых, а с помощью трех: собственного, рода и акциденции, на первое место поставив собственное (Топика, 4, 101b 15—25). Ибо не род определяет суть бытия, а именно своё. Именно своё «так срослось с вещами, свойством которых оно является, что не может быть отдельно от них»15. Вещь и ее своё собственное составляют такое единство, которое нерасторжимо при всех условностях называния, а они неизбежны. Именно это проявится в имени и знаках имени, а знак имени и имя непременно выявят это самое своё, даже если это будет вместе с тем свидетельствовать о том, чего здесь сейчас нет. Мы писали об этом, анализируя Августина.
И вот только экспонировав это, Боэций пишет о другой именной сетке, которая поможет уловить, что же такое десять категорий. Здесь впервые мы слышим объяснение, как способствует пониманию категорий знание того, что такое род, вид, отличие, свойство и акциденция — в перечисленном порядке, последовательность которого Боэций не нарушает, хотя и вставляет свои замечания.
Пока эти замечания не касаются того, что понимается, к примеру, под акциденцией, если она уже не род, а нечто приложенное к роду определенной категории с целью ее пояснения. Складывается впечатление, что Боэций оставляет это напоследок, постоянно напоминая читателю, что Аристотель писал для искушенных и знающих, а мы-де только начинающие. Однако отношение к свойству (своему) высказал сразу: «Знание свойства годится не только для вещей, которые выражаются единичными именами, как, например, способность смеяться для человека, но даже и для тех [имен], которые прилагаются вместо определения (in locum diffinitionis)»16. Своё собственное как заместитель определения соответствует тому, что об этом думал Аристотель в «Топике», подразделив собственное на определение, выражающее суть бытия вещи, и то собственное, которое не выражает сути бытия вещи. И высказавшись в духе Аристотеля «Топики», употребив термин «определение», Боэций дальше развивает свое рассуждение, как ни в чем ни бывало введя в него (и также как ни в чем ни бывало) еще один новый термин — res subiecta: «Ведь любое свойство (omnia propria) включает субъектную вещь (субъект-вещь, единичную вещь, обладающую свойствами субъекта; подлежащее, которое говорит, то есть вещь, а не просто имя) в некую границу описания», или «ограничивает субъект-вещь каким-то термином описания (terminus descriptions). Словно описание — заместитель определения. И дальше в некоторых местах у него будет ветречаться такое замещение, хотя в основном он различит определение и описание, чего явно не было в комментируемых им текстах. Возможно, и было, но неявно, а проблемой это становится тогда, когда просказывается. Как голос мальчика: «А король-то голый!»
Почему Боэций проводит такое различение? Прежде всего потому, что его смущает термин «субстанция», который, на его взгляд, употребляется в разных смыслах: один для высших родов, другой для подчиненных. Субстанция в первом смысле, то есть выражающая предельный род, над которым нет никакого другого рода, «содержит в себе некое свойство вещи, смысл субстанции которой оно выражает; и то, что она показывает, она образует не только с помощью свойства, но сама становится свойством, которое необходимо входит в определение... Само же определение не содержит свойства, но само также становится свойством»17.
Коль скоро речь идет о комментариях к Порфирию и Аристотелю, то нужно посмотреть, что же говорил Аристотель об определении и своем собственном? В первой книге «Топики» он пишет: «Определение есть речь, обозначающая суть бытия» (Топика, 101b 35). Поскольку логика всегда занята постижением того, что такое тождество (это есть то) или отождествление, «когда спрашивают, одно ли и то же — чувственное восприятие и знание или разное» (Топика, 102а 5-Ю), то определение необходимо. Однако предстоит выяснить, какую роль играет определение при решении проблем. Как пишет Аристотель, «всякое положение и всякая проблема указывает или на собственное, или на род, или на привходящее... Так как одно собственное означает суть бытия [вещи], а другое — не обозначает, то разделим собственное на обе только что указанные части, и пусть то собственное, которое обозначает суть бытия [вещи], называется определением, а прочее, согласно общему наименованию, данному им, пусть именуется "собственное"» (Топика, 101b 15—25). И далее он исследует род, собственное, привходящее и их отношение к определению. Собственное же в общем смысле — «это то, что, хотя и не выражает сути бытия вещи, но что присуще только ей и взаимозаменяемо с ней». Читать и писать свойственно человеку, и наоборот — человеку и только ему свойственно читать и писать (Топика, 102а 15—25). Род в полном соответствии с Порфирием, о чем речь будет ниже, Аристотель определяет как «то, что сказывается в сути о многих и различных по виду вещах» (Топика, 102а 30). Поскольку речь идет о сказывании по сути, то род прямо соотносится с определением и своим собственным. Также с ним связывается и акциденция, которая есть то, что «присуще вещи, или то, что одному и тому, же может быть присуще и не присуще... И потому ничто не мешает, чтобы привходящее иногда и по отношению к чему-нибудь становилось собственным... Однако вообще оно не будет собственным» (Топика, 102Ь 5—25). Таким образом, получается, что речь идет о четырех видах своего собственного, присущего вещи в разной степени. Ни о виде, ни об отличии Аристотель речи не ведет. Упоминает, правда, о видовом отличии, но его «как относящееся к роду нужно ставить вместе с родом» (Топика, 101b 15-20).
Но вот что такое определение по «Второй Аналитике». Во-первых, как пишет Аристотель, есть разные виды определений. Один вид, когда определение выражает суть бытия вещи, другой вид — «это речь, объясняющая, почему нечто есть». Первое определение обозначает нечто, но не доказывает его; второе есть «как бы доказательство сути вещи, отличающееся от доказательства положением терминов. Ведь не одно и то же, скажем ли мы: «Почему гром гремит?» или «Что такое гром?». В первом случае на вопрос ответят: потому что огонь потухает в облаках; на вопрос же, что такое гром, ответят: шум потухающего огня в облаках. Так что одна и та же речь выражена различным способом: один раз как связное доказательство, второй раз — как определение... Одно определение есть не доказываемая речь о сути, другое же — силлогизм о сути, отличающийся от доказательства способом выражения». Но есть третий вид определения — «заключение доказательства сути», когда на вопрос: что такое гром? — отвечают: шум в облаках (Вторая Аналитика, 2, 93Ь 30 - 94а 15).
Как мы заметили, Боэций в вопросе о том, что такое определение, придерживается версии «Топики» и лишь отчасти учитывает «Вторую Аналитику», спросив, «почему» и «зачем» вещь. Это «отчасти» прослеживается в том, что у Боэция, помимо упомянутого Аристотелем определения, для образования которого нужны род, вид и отличие, собственным свойством является не упоминаемое Аристотелем описание, получаемое без помощи рода, вида и отличия, когда тем не менее образуется полнота представлений о вещи, когда вещь обнаруживается в своем единстве. «Причина одного, — пишет Аристотель, — в чем-то ином, причина же другого — не в чем-то другом. Так что ясно, что и суть чего-то не опосредована, и, стало быть, она — начало; а что это есть и что оно есть, — это следует предположить или разъяснить каким-либо иным способом» (Вторая Аналитика, 93Ь 20-25).
Можно дать описание предельного рода, над которым ничто не стоит, в отличие от подчиненного рода, и который есть начало всему остальному. Боэций употребляет термин для «всего остального» — procreatio, под которым в первую очередь подразумевается — «произведение», «претворение» и только в этом смысле или затем «порождение». И потому хотя связь со «Второй Аналитикой» есть, но она не столь очевидна, как кажется, да и термин «описание» введен самим Боэцием, нигде не ссылавшимся на Аристотеля.
Между тем введение идеи описания смутило всю родовидовую картину. Как пишет Боэций, «дело мрачнее, чем может показаться в первом приближении», «id obscurius est quam ut primo aditu dictum patet»18, ибо оказалось, что только и именно описание свидетельствует род. Когда Порфирий составил «нисходящую» схему своего «древа», то высшим родом назвал субстанцию, под которой помещались соответственно тело, живое существо, человек. Тело было родом для живого существа, живое существо — родом для человека, но и то и другое было видами субстанции. В полной и непреложной мере она одна могла называться родом. И она одна должна быть равна тому, что она определяет.
Соответственно вопрос об определении вообще становится шатким. Становится шатким и определение вида (то есть подчиненного рода) как рода, и описание, которое иногда называется определением предельного рода. Его критика такова: род в ответ на вопрос «что это?», сказывается о многих видах (это определение рода), а вид в ответ на тот же вопрос, сказывается о нумерически различных индивидах (это определение вида). «Животное» есть род относительно вида «человек». То же «животное» относительно рода «тело» есть вид. Если «животное» рассматривать как вид, ему уже не присуще определение рода, и наоборот. Самое, как принято считать, точное определение замещается описанием. Это значит, что «Порфирий, следовательно, даже если бы захотел заключить род в определение, не мог бы этого сделать»19. Невозможность определить род сам по себе, предельный род — одно из главных недоумений, с которыми Боэций подходит к рассмотрению проблемы общего. Ибо о роде, который сказывается обо всем, «не сказывается ничто», или лаконично: de ipso vere nihil, «о нем же ничто»20. Откуда же род-то получил способность сказываться?
Очевидно, что эта способность чем-то обусловлена, скажем способностью понимать нечто, исходя не из известного вообще, а из более известного для нас, как говорил в «Топике» (141Ь 5) Аристотель, давая очень любопытное определение общего: «известное вообще известно не всем, а у кого хорошие умственные способности, так же как здоровое вообще — это здоровое для тех, у кого тело находится в хорошем состоянии» (Топика, 142а 5—10). Получается, что общее — что-то очень избирательное, оно, это общее, присуще не всем, а если и всем, то как возможность. Оно эталонно.
Уже даже на основании сказанного ясно, что «Категории» будут рассматриваться с позиций всего Органона, подправленного, то есть некоторым образом очищенного Органона, и судя по тому, как словно само собой разумеющаяся вводится идея описания, обсуждения трудных мест, выделенных самим Аристотелем, или неясностей, на которые обратили внимание последующие комментаторы, не будет. Словно бы с Аристотелем все решено. Словно бы он уже сложился, он известен как определенное нечто.
Во избежание неверных конъюнкций Боэций предпочитает метод делений, два типа которых он выделяет: «как таковое» (или «само по себе») и «по акциденции». Деление как таковое предполагает деление рода на виды, разъяснение многозначного слова (vox plura significans) и деление целого на части. Обращаясь к делению по значениям слов, Боэций обращает внимание на то, что «слово, деление которого мы пытаемся осуществить, является двусмысленным (vox aequivoca) или родом». Ясно, что и под «двусмысленным словом» и под «родом» понимаются «слова» и их значения. Здесь пока vox aequivoca может быть понято как омоним. Однако сразу обратим внимание, что Боэций нигде не пользуется термином «омонимия» (равно как «синонимия», «паронимия»). Более того, когда он говорит, что деление предполагает разъяснение многозначного слова, он приводит в пример слово «пес», означающее четвероногое, созвездие и морское существо — явный пример омонимии, но называет это многозначностью.
Многозначностью можно объяснить 1) взаимозамещения имени и глагола; 2) описания и определения; 3) свойство как определение; 4) двойственное имя рода как предельного или подчиненного, что Порфирий называет видом, то есть имеющего разные определения. Обратим, однако, внимание на следующее. Если предельный подчиненный род — имя для разных имеющих разное же определение вещей, то в таком случае мы имеем дело с омонимией. Если же с помощью определений определяется одна и та же вещь, то речь идет об эквивокации — двуосмысленности вещи, о vox aequivoca, и это еще одна проблема вещи, поставленная Боэцием и никоим образом не Аристотелем. При сопоставлении определений, данных Аристотелем и Порфирием, обнаруживается еще одна странность. По Аристотелю, определение — это свое, собственное вещи и сама вещь, а по Порфирию, определение оперирует родовым именем и дифференцией. Как все это может быть согласовано?
________________
13 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 138D.
14 Аристотель. Вторая аналитика. 92а 5—10.
15 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 75C.
16 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 76В.
17 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 79CD.18 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 91В.
19 Ibid. Col. 91C.
20 Ibid. Col. 113D.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии