С этими вопросами Боэций приступил к Комментарию к Порфирию, обследуя выращенное им древо. И сразу скажем, что древо это показалось ему шатким, поскольку, на его взгляд, оно подпилено у корней. И общее не то, и индивиды не те. К тому же почти сразу Боэций делает акцент не столько на необходимость знания аристотелевских категорий, сколько на их употребление (применение и в этом смысле — полезность, utilitas), саму необходимость, nécessitas, соотнося с употреблением, и это относится не только к логике, но ко всей жизни, ибо вещами пользуются в самой повседневности, где любая вещь подвергается обозначению (significatio). Тем более что, по Августину, полезное применение вещи образует путь к блаженству.
Боэций предварил комментарии введением, во-первых, сказав, что ручается за достоверность перевода, хотя он и не передает все слово в слово, во-вторых, что начинает философские рассуждения с человеческой души, представляющей собой тройственную силу: растительную, животную и интеллектуальную, в-третьих, что жестко различает действительно существующее и доводы разума. Методами исследования у него являются топика как искусство нахождения и диалектика как искусство суждения. Второе подчинено первому, хотя и то и другое в данном случае призваны понять десять категорий Аристотеля, десять родов всех вещей. Способами постижения вещи являются 1) описание посредством определения; 2) очищение (dissolutio) посредством деления; 3) удостоверение, или одобрение — здесь важны оба значения слова comprobatio — посредством обозначающих, которые показывают, указывают и тем самым доказывают (demonstrant)8.
С самого начала ясно, что речь пойдет о чем-то не совсем привычном. Привычно — дать определения, мы у них в плену, ими наполнены учебники и словари. Но вот — описание... К тому же такое, которое не находится в услужении у определений. Скорее наоборот. Боэций, даже прояснив разницу между определением и описанием, будет употреблять оба термина как взаимозамещаемые, явно показывая, однако, что именно описание — дело философии. И покажет почему.
Сразу же Боэций разделяет десять категорий надвое: на род субстанции и на девять родов акциденций, при этом он постоянно будет напоминать, что акциденции играют важную роль в учении о категориях9. Все эти десять родов наивысшие, потому над ними нет никакого другого рода. Это значит, что все они могут быть только описаны, а не определены, так как определение возможно только на основании рода.
Повторим, не только субстанция, но и все акциденции обозначены как высшие роды — это важно для понимания позиции Боэция, — а потому «необходимо, чтобы все множество вещей обнаружилось как виды этих десяти родов. Эти роды отделяются друг от друга всеми отличиями-дифференциями, и кажется, у них нет ничего общего (commune), кроме разве что имени (nomen), потому что обо всех говорится, что они есть (esse). Ибо субстанция есть, качество есть, количество есть и [так] обо всем другом»10.
Глагол esse назван здесь именем, и можно подумать, что это — небрежность, что надо бы сказать «слово». Однако дальше выясняется, что употребление Боэция не случайно, ибо следующая фраза словно бы поясняет, что est — это глагол, verbum. И этот «глагол «есть» сказывается communiter, применительно ко всему, но не является для всего общей (communis) единой субстанцией, или природой, но только именем (nomen)»11.
Впервые упоминаемое в комментариях «общее» означается термином communis и номиналистически связывается с именем, не определяющим единую субстанцию, или природу.
Обратим внимание на несколько странностей.
Первая. Если знать определения имени и глагола, по Аристотелю, то такие замещения названий имени глаголом и глагола именем вызывают по меньшей мере недоумение. Но они не вызовут недоумения, если вспомнить, что Боэций — обученный Августином христианин. Августин считал, «что всеми частями речи нечто означается, а тем самым называется; если же называется, то и именуется, а если именуется, то явно именем»12. Поскольку любое имя говорит, то есть действует, то и имя глаголит, и глагол именует. Сократ потому и Сократ, что он «сократит» или «сократствует». Ясно, что перед нами другая, спекулятивная, грамматика, которая допускает и деление на имя, глагол и пр. в практических целях, и дозволенные теорией взаимозамещения глагола именем, если он называется и означивается. При этом знак по определению знака может не выражать субстанцию, или природу. Он вообще может означать ничто.
Вторая. Если все вещи изначально оказываются видами этих десяти родов, и ни одна не род, то вещь не общее, а род, если следовать Аристотелю «Второй Аналитики», — общее для вещи в качестве имени, а не сути бытия, ибо «бытие ни для чего не есть сущность, ибо сущее не есть род» (Вторая Аналитика, 6, 92b 10—15). Именно об этом говорил выше Боэций, из чего можно заключить, что здесь он понимает род на основании «Второй Аналитики». В этом и дело, что все, что можно сказать и показать, это все есть, но самого бытия, о котором известно через вещи, подверстанные под род и вид, как бы нет.
_______________
8 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 81D.
9 См., например: Боэций. Комментарий к Порфирию. С. 18.
10 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 75C.
11 Boethii. Commentaria in Porphyrium. Col. 75C.
12 Аврелий Августин. Об учителе / Пер. В. В. Бибихина. С. 182-183.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии